Было еще светло, когда Алексей выбрался на одну из окраиных улочек. Опасаясь забрести не туда, остановил случайного прохожего.
-- Улица Либкнехта, это где? Дом 85.
Плотный, лет пятидесяти дядька с минуту разглядывал его с головы до пят. Алексей заподозрил даже, что впопыхах надел пыльник наизнанку. Повторял вопрос. Красное, с прожилками лицо вдруг разъехалось в широкой ухмылке.
-- Пошел ты на х... Козел!
И дядька повернул прочь. Алексей с трудом подавил в себе вспышку ярости. Физически ощущая, как сгорают в этом огне миллионы нервных клеток. Затем, успокоясь, утешил себя тем, что поступил по-христиански.
Нужный адрес Алексей отыскал сам. Это была почти окраина города. Маленький, покосившийся домишко с одним оконцем на фасаде едва выглядывал из-за стоящего подле громадного "Кировца". Когда Алексей подошел ближе, то увидел, что все четыре ската у трактора-гиганта проколоты. Выбиты стекла в кабине, железное нутро тоже разворочено и растащено. Судя по облупленной краске и ржавым пятнам на корпусе, он простоял тут не один год и начал врастать в землю.
Под окошком, заклеенным синей изолентой, на табуретке сидела бабушка. Как и табуретка, бабушка была невероятно ветхая и даже не пошевелилась, когда Алексей остановился рядом. Он поздоровался и опустился перед старухой на корточки, чтобы она могла видеть его лицо. Но старуха глядела сквозь него пустим, стылым взглядом.
-- Бабуля? Скажите, Таня Черанева здесь проживает?
Он смотрел, как сознание медленно возвращаются в ее пустне глаза. Потом дрогнули пальцы на коленях, уродливые, покрытые пигментными пятнами. Как будто своим вопросом он возвращал старуху с того света. Наконец, она его увидела.
-- Кричи шибче, милок. Глухая я,-- услышал он слабый, шамкающий голос.
Алексей прокричал свой вопрос ей на ухо, и старуха закивала.
-- Здеся, здеся она. Ушла куды-то.
-- Куда?!
Но на большее старухиных сил не хватило. Сознание вновь Покинуло ее, взгляд опустел и подернулся ледком. Алексей оставил старуху и вошел в избу. Внутри оказалось довольно опрятно. Стены без обоев, но бревна выскоблены и промытн дочиста. Частые, свежекрашенные половипы. В Таниной комнате вдоль стены стояла узкая кушетка, в изголовье на тумбочке -увядающий, осенний букет. Чем-то неуловимым эта комнатка напоминала комнату Иры Калетиной. Такая же стопка модных журналов и несколько забытых на кушетке кассет.
В шкафу среди упавших блузок, тряпья он нашел спрятанный однокассетник. Однокассетник оказался японский, правда, китайского производства. И то, что он был спрятан, единственная здесь ценная вещь, давало повод думать о намеренном отъезде или же бегстве хозяйки из дома.
С полчаса Алексей гонял магнитофонные записи в слабой надежде на какое-нибудь звуковое послание, но ничего, кроме современного музыкального хлама, на кассетах не оказалось. Он заглянул в буфет, в хлебницу -- всюду было пусто.
Рейд по соседям тоже ничего не дал. Хотя двое супругов уверенно доказывали ему, будто видели Чераневу то ли вчера, то ли позавчера возле дома. Алексей закончил тем, что попросил одну из соседок, чье лицо показалось ему приветливым, приглядеть за старухой до завтра в накормить ее.
Уходя, он еще раз оглянулся на покосившуюся избушку. Картина показалась ему примечательной. Разграбленный, ржавый трактор (наверняка, болтается на балансе у какой-нибудь оргамзапии) и дряхлая старуха под окном возле догнивающей избы. Крыша избушки едва достигает коньком до кабины гиганта социндустрии.
-- И осталась старуха у разбитого трактора,-- невесело усмехнулся он, глядя на этот скорбный памятник эпохе развитого социализма.
Некоторое время Алексей шагал, погруженный в раздумья. Было непонятно, за кем он гонится по этому порочному (или выморочному?) кругу. Может, в самом деле, как во граде Полоцке, мертвые хватают живых, рвут их на части? Хотя... как правило, когда преступника находят, то оказываются, что это вполне конкретный злодей.
Алексей свернул в боковую улочку и остановился. Место показалось знакомим. Он стоял напротив дома Калетиной. Под знакомым, качающимся фонарем. Лампа над головой горела, но свет не достигал полотна дороги, теряясь на полпути.
Алексей поколебался и толкнул калитку. Мелькнула мысль, что ему трудно будет объяснить полубезумной хозяйке этого дома цель своего визита. Впрочем, она не любопытна. В этот момент в просвете между зарослями черемухи он увидел удаляющуюся женскую фигуру. Она была в темном платке и платье, шла торопливо с опущенной низко головой. Что-то почудилось в ее облике знакомое. Вернее, в том чувстве, которое она вызывала -чувство замкнувшегося в себе несчастья. Это быяа Калетина. Алексей вышел следом на улицу, оставив калитку открытой.
-- Здравствуйте. Вы помните меня?
Она вздрогнула, слегка даже отшатнулась, но продолжала идти, по-прежнему не подымая глаз.
-- Мне хотелось бы поговорить с вами,-- продолжал Алексей с мягкой настойчивостью.-- Вы, я вижу, уходите?
-- Ухожу,-- прошелестело в ответ.
-- Может, мне проводить вас? Или я мог бы подождать?
-- Да,-- услышал он после паузы.-- Подождите.
Она ушла, так и не взглянув на него, скрылась в каком-то переулке, между дворами. Алексей повернул назад к дому, не слишком уверенный, что сумел договориться.
На противоположной стороне улицы перед кучей песка он увидел тщедушного мужичонку с недельной щетиной на лице. Тот стоял, опершись на лопату, и сверлил его глазами из-под надвинутой на глаза кепки. На нем была заляпанная старой краской спецодежда и галоши на босу ногу. Когда Алексей поравнялся, мужичонка вопросительно буркнул:
-- Из органов?
-- Допустим.
-- В позапрошлый месяц, во вторник приезжал, ну? К этой... На "УАЗе", кажись.
Алексей промолчал, выжидая не без любопытства, что последует дальше. Мужичонка поскреб щетину и неожиданно грязно выругался.
-- Под замок ее, стерву, мать-размать... Ну? Дело говорю.
-- За что под замок? -- усомнился Алексеи.
-- Степаиа Гирева знаешь? В СМУ на автокране вкалывает, три года как с химии...
Мужичонка зашелся опять длинно и грязно матом по одному ему известному поводу. Потом в его пространном и путаном рассказе появились какие-то кроли, две пары. Выяснилось в конце концов, что это кролики, которые были куплены то ли у Степана Гирева, то ли у кого-то из Степановых родственников, и сколько его, суку, пришлось поить водярой. Потом вновь мужичонка начал перебирать чью-то родню, матерился и сплевывал под ноги, тыкал большим пальцем за плечо и рубил ребром ладони воздух.
Алексей понял, что из затянувшейся тирады без посторонней помоши этому пошехонцу не выбраться. "Типичная клиника,-заключил он, с любопытством наблюдая оратора.-- Нечто вроде разжижения мозгов в запущенной стадии сифлиса".
-- Ну, и при чем тут Калетина?
Мужичонка вдруг с подозрением, исподлобья уставился на Алексея, как на недоумка. Тот в очередной раз остро почувствовал себя совершенным иностранцем, Миклухо-Маклаем.
-- Ты че, бля, думаешь? Ушла? Квартал вокруг обежит, и домой!
Он оглянулся по сторонам и с видом заговорщика поманил Алексея к себе. Алексей подставил ухо.
-- Дома! Дома, говорю, сидит, ну? Торкнись поди в ворота, падло буду!
Алексей недоверчиво хмыкнул. Но мужичонка, шаркая галошами и озираясь, уже семенил к своему палисаду. Однако не ушел, а встал поодаль, зорко наблюдая за дальнейшими действиями "органов".
Как и в прошлый раз дверь легко подалась. Похоже, ее тут никогда не запирали. Алексей поднял глаза и застыл от неожиданности. Перед ним в дверном проеме плавало бледное лицо с вопрошающе устрвмленннми перед собой глазами. Темнота внутри съедада очертания фигуры, и оттого лицо казалось картонной маской, подвешенной под притолокою на невидимой нити.
-- Извините, я не заметил, когда вы прошли.
Бледная маска едва заметно шевельнулась.
-- Я думаю, нам следует поговорить. Если позволите? -- Он сделал шаг вперед и остановился, выжидая.
-- Проходите.
В доме царил полумрак с запахом гнили и сырости. Алексей осторожно двинулся следом, едва угадывая впереди легкое двивоздуха. Хозяйка остановилась посреди комнаты лицом к гостю. Оглядевшись, Алексей узнал комнату покойной дочери. Портрет Иры в траурной раме, выполнеиный халтурщиком из местного фотоателье, смотрел на них со стены с напряженной, вымученной улыбкой.
-- В мае месяце я был у вас. Вы помните?
Женщина молчала. Было похоже, внешние события нимало ее не занимали. В том числе он сам -- всего лишь очередная докука, которую необходимо перетерпеть и забыть.
-- Мы тогда говорили о вашей дочери. Ире Калетиной.
-- Да.
Веки прогнули, и она остановила на нем встревоженный взгляд. "Помнит,-- отметил Алексей.-- Во всяком случае то, что касается дочери".
-- Вы говорили, она бывает у вас? Это так?
-- Приходит.
-- Вам не кажется это странным, учитывая, что Иры вот уже год нет в живых?
Калетина вновь потупилась. В быстро густеющих сумерках ему показалось, что плечи ее вздрагивают. Алексей подошел к портрету на стене, чтобы как-то разрушить дурацкую мизансцену и собственную не менее дурацкую роль строго вопрошающего учителя.
-- Она привязана ко мне и не может уйти совсем,-- тихо прошелестело в темноте.
-- Вы тоже любили ее?
-- Да.
-- В прошлый раз, когда я провожал Иру, я просил разрешения навестить ее еще раз. Она согласилась, как будто. Могу я поговорить с ней?
Он затаил дыхание, чувствуя, что в своем любопытстве зашел слишком далеко. Ответ как всегда последовал не сразу.
-- Не знаю.
-- Мне бы очень хотелось. Если возможно,-- с настойчивостью добавил он, не слыша в ответе категорического отказа.
-- Это зависит от Ириши.
-- Когда? Сегодня, завтра?.. Где она?
-- Здесь.
Калетина неловко повернулась и вншла из комнаты. Алексей постоял в растерянности и опустился на софу. Прошло минут десять-пятнадцать, хозяйка не возвращалась. Он подумал вдруг, что ответ Калетиной мог означать что угодно. Например, память о покойной, которая, как боль, постоянно здесь, в сердце матери. Или что-то в этом роде.
Он заметил белеющий в сумерках возле двери выключатель и пощелкал кнопкой. Свет почему-то не горел. Алексей потуже прокрутил лампу в люстре и снова пощелкал. Безуспешно. Ждать больше не имело смысла. Впотьмах, ударяясь плечами о многочисленные косяки, он кое-как выбрался наружу. И вдруг столкнулся с хозяйкой в калитке. Похоже, она откуда-то возвращалась, одетая в темное, в темном платке, прошла мимо, даже не взглянув. И скрылась в доме.
-- Черт знает что...-- Он пожал плечами и вышел на дорогу, чувствуя себя идиотом.
На столбе бросились в глаза обрывки провода на изоляторах, около полуметра длиной. Остальное было смотано и висело на заборе Калетинского палисада.
-- Ну? Теперь видал? А я че говорил? -- Прежний небритый мужичонка стоял в нескольких шагах от него и делал руками какие-то знаки. Алексей сообразил наконец, что его зовут.
-- Айда в дом, поговорим. А то на виду у этой...
В прихожей, склонясь над оцинкованным тазом, поставленном на табурет, мыла голову дебелая баба. Халат на ней был спущен с плеч до пояса, и белые, непомерно большие груди тяжко колыхались в такт движениям рук. Мужичонка фыркнул и с порога обложил бабу матюгами.
-- Выставила вымя, корова недоена! Тут человек у меня из органов, а ей хрен по это самое!
Баба протерла глаза от мыла и, ойкнув, скрылась за занавеской. Мужичонка протопал следом. Алексей услышал его приглушенный бормоток, из которого удалось разобрать всего два слова -- "гость" и "из органов". Еще "дура". Обратно он появился с торжествующей ухмылкой на небритой физиономии, зажав в горсти бутылку "Пшеничной".
-- Айда, по такому случаю.
Сели за стол на кухне, довольно грязной и больше напоминающей кладовку. Мужичонка ловко скусил зубами пробку и набулькал водки в два грязных, захватанных стакана до самых краев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48