– А, ну может приду…
Я не знала что делать. Мне очень хотелось спросить у них, откуда они знают про бретонскую Библию, и кто ее будет читать. Но я не знала как к ним обратиться, что сказать, я растерялась… Вообще, когда надо быстро реагировать, я тушуюсь и не знаю что делать. Вот и тут, пока я раздумывала, что и как сказать, молодежь вышла на остановке, и я потеряла из виду этих двух парней.
Всю дорогу до родного НИИ я ругала себя последними словами. Ну как так можно? Я же своими ушами слышала "бретонская Библия!" Вот всегда так, Ритка, дура ты набитая! Надо было хватать этих парней за грудки, трясти, выяснять, где и когда они про эту Библию услышали (а может быть, они ее видели?) и кто будет читать эту Библию? В общем-то волновалась я зря. Телефон Колбаскина у меня уже был. И, если мне не изменяет память, он даже звал меня на свои сборища. Значит надо позвонить и вежливо сказать, что я прониклась и обязательно приду… Проще простого.
– 21-
Пауль больше ни о чем не думал. Его устроили наверху в комнате, где, видимо какое-то время никто не жил. Наверное, до войны здесь было гораздо больше народу. Пауль просто лежал, то спал, то не спал, и смотрел на потолок своей шкафоподобной деревенской кровати. Обитательницы фермы – а всего их оказалось четыре – две совсем молоденьких, одна постарше и совсем старая бабушка – сами ухаживали за раненым. Врача не позвали: то ли денег не было, то ли далеко было ходить. Но Пауль понимал, что, возможно, это и к лучшему. Хозяйки ухаживали за ним не хуже сестер милосердия. Хотя при этом с ним старались без надобности не разговаривать, при взгляде на него брезгливо поджимали губы, и вообще вели себя так, как будто по воле Божьей им пришлось выхаживать жабу или гадюку, или еще какое-то неаппетитное животное.
Первое время Пауль много спал, немного ел и чувствовал себя лучше, но к концу третьего дня пребывания на ферме у него начался жар. Он то обливался потом, то трясся от озноба как тогда, на дороге под дождем, и снова вспоминал треберновское "Зубы дробь выбивали частую…", потом поминал Треберна самыми изощренными словесными способами. Вечером молодые женщины куда-то ушли. Куда – Пауль не понял. По-французски они обращались только к нему, а между собой щебетали по-своему.
Старуха сидела внизу у очага, Пауль слышал, как она пела что-то очень монотонное. Его разморило, и он стал проваливаться в какую-то вязкую липкую глубину. Сначала ему приснились воробьи, которые прилетели из дырки в потолке и начали расклевывать его тело на части. Пауль кричал им "кыш", пытался отогнать, они с громким чириканьем разлетались, но тут же снова прилетали. Потом кто-то объявил воздушную тревогу, и воробьи улетели, превратившись в военные самолеты. Потом откуда-то сверху на Пауля посыпались горячие вилки и ложки. На лету они плавились и стекали на Пауля раскаленным дождем. Олово текло к его лицу, переливалось через подбородок, заливало нос, горло, внутренности. От олова горло болело, нос не дышал, и сколько ни пытался Пауль увернуться от ложек и вилок, не получалось никак. Потом к кровати подошла огромная собака и стала тыкаться Паулю в плечо. Она трясла его все настойчивее и настойчивее, пока он не проснулся.
Когда проснулся, то увидел, что у кровати сидит не собака, а мужчина, одетый по-городскому. Рядом с ним на лавке лежала шляпа и добротный портфель из свиной кожи. Комната была непривычно освещенной, как будто на ферму провели электричество.
– Так, проснулся, наконец! – сказал он по-немецки. – Ну что ж, пора наш договор подписывать.
– Какой договор? – Пауль так и не осознал, перешел ли он грань между сном и действительностью. – Вы… Мы…мы знакомы?.
– Имели честь познакомиться, когда вы, дорогой Пауль, шагали под дождем в неизвестном вам самому направлении. И я указал вам путь к ближайшей ферме.
Пауль сделал попытку улыбнуться, хотя очень смутно помнил то, как он добрался до фермы.
– Простите, а как Вас зовут? Не помню…
– А мы тезки. Меня зовут Поль, Поль Горнек. Некоторые здесь произносят "Поль" как "Паоль", вот и получается, что наши имена совсем одинаково звучат. – он рассмеялся сухим смехом, в котором не слышно было ни радости, ни каких-то других эмоций – будто горошины на пол ронял.
– Очень приятно, – вежливо ответил Пауль, хотя гость наоборот, показался ему очень неприятным. С виду приличный, опрятный господин. По-немецки говорит. как и положено образованному иностранцу – с небольшим акцентом и полным соблюдением всех грамматических правил. Но что-то в нем отталкивало с первого взгляда. Может быть эти красные воспаленные глаза с такой частой сеткой набухших кровью прожилок, что казалось, белков у них не было совсем?
– Так что, может быть, приступил к делу? Вы ведь тогда не подписали договор.
– Что? Какой договор?
Незнакомец неодобрительно покачал головой:
– Я же ясно сказал тогда, что моя помощь будет не безвозмездной. И вы ответили, что за эту помощь готовы отдать все.
– Какая помощь? Что – все? Вы вообще кто?!
– Я – Поль Горнек. Я же сказал.
– И что? За то, что вы мне якобы указали дорогу – может быть, так и было, я не помню – теперь я вам что-то должен?
– Я не только это сделал для вас… Но, учитывая ваше состояние, я не стал требовать расписку на месте и…
– Вы юрист?
– Скажите еще "налоговый инспектор"! – Поль Горнек опять залился своим неживым смехом. Паулю показалось, что по всей комнате скачут горошины и больно ударяют его по голове.
– Как Вам не стыдно издеваться над больным, над раненым? – возмутился Пауль. – Неужели вы не видите, как мне плохо?
Непрошеный гость засмеялся еще громче.
– Человеческая натура меня удивляла всегда. Вот вы, Пауль и вам подобные затеяли войну, которая унесла уже тысячи жизней и в ближайший год унесет еще больше. Вы стреляете в людей, они гибнут на месте, гноятся в госпиталях, умирают в страшных мучениях на поле боя. Я уж не говорю о тех, которых вы пытаете разными изощренными способами и угоняете в концлагеря, где люди превращаются в живые скелеты. И вот теперь вы лежите в чистой постели в добротном деревенском доме, вас каждый день поят парным молоком. И сколько надрыва в вашем голосе! Всего-то голова разбита и температура поднялась.
– Нет, Вы точно издеваетесь… Но зачем?
– Издеваюсь. А зачем?… Наверное, потому, что хочу кроме прямой выгоды получить еще и удовольствие. Шучу, шучу… А может быть, мне не нравится ваша неблагодарность. Сначала говорит "Все отдам", а теперь "Я вас не знаю, я вас не помню". Это более чем несправедливо. Тут уж я должен кричать о том, как мне плохо.
– Да неужели вы не видите, что я вот-вот отдам Богу душу?
– Отдадите? Уверены в этом? А может, лучше не отдавать?
– Да я бы рад…
– А вот это уже разговор по существу. Так отдаете или нет? Если вы решите этого не делать, то я могу предложить вам квалифицированную помощь. В том числе и медицинскую. Но! – он поднял вверх указательный палец холеной руки, – Поскольку вы уже успели забыть о моей первой услуге, то для начала подпишем договор. Я оказываю вам помощь, а вы мне – ответную услугу.
– Какую? Заплатить мне нечем…
– Догадываюсь. Денег мне не надо. Он не спеша расстегнул портфель, достал из него тонкую папку не тесемках, аккуратно развязал тесемки и вынул два листа бумаги, на которых было что-то напечатано на машинке.
– Итак, Я, Поль Горнек, представитель местного филиала…
– Не читайте, у меня голова раскалывается!
– Могу дать болеутоляющее и жаропонижающее средство.
– Так давайте, черт вас возьми!
– Я попросил бы…
– Дайте лекарство…
– Подпишите сначала. А лучше всего ознакомьтесь с условиями договора, чтобы потом ко мне не было претензий. Хотя, кому вы будете жаловаться? Хм, интересный вопрос…
Если раньше человек с кожаным портфелем был просто неприятен Паулю, то сейчас Пауль готов был его застрелись. Было бы из чего…
– Ну что там, какую бумажку нужно подписать?
– Прочтите сначала…
Пауль взял бумагу и пробежался глазами по аккуратно напечатанному тексту. Буквы прыгали перед его глазами, перескакивали со строчки на строчку и образовывали очень и очень неприличные сочетания. Пауль закрыл глаза и снова открыл. Буквы захихикали и снова запрыгали, образуя не менее хулиганские надписи.
– Я не могу это прочесть. – простонал Пауль. – У меня все перед глазами путается.
– Так как же? – спросил Поль, погрустнев так, что губы его превратились в ниточку, а подбородок нервно поджался.
– Вы предпочитаете отдать Богу душу?
– Я жить хочу, черт возьми! – Пауль попытался заорать на посетителя, но повысить голос удавалось с трудом.
Поль заулыбался, как будто услышал именно то, чего он ожидал.
– Вот так-то лучше. Значит, вы согласны. Распишитесь вот здесь и здесь. – Он вынул из портфеля карандаш и протянул Паулю. – Старайтесь поразборчивее… Мне и так намылят шею за то, что договор карандашом подписан, но заставлять вас сейчас искать чернильницу было бы нелепо… Эх, а я с собой не взял… Ничего, сверху воском залью, никто стереть не сможет… И вот здесь. Вы внимательно прочли этот пункт? "… доставить г-ну Горнеку требуемый предмет в 10-дневный срок…" А вот это: "В случае невыполнения сторонами условий настоящего договора…" прочли? Нет? Ну, смотрите сами… Мое дело предупредить.
Получив все необходимый подписи, Поль аккуратно сложил слегка помятые Паулем листки в папку, не спеша завязал тесемки, и убрал папку в портфель. Потом достал оттуда пузырек с темной жидкостью, взболтал, взял со стола чашку, оставленную кем-то из женщин, и вылил туда содержимое пузырька.
– Пейте, – приказал он.
Пауль взял чашку и поднес к лицу. В нос ему ударил мерзкий, не совсем лекарственный запах.
– Неприятно, конечно, – сочувственно произнес Поль, – и на вкус не очень… Но зато как действует! Выпейте все. Будьте умницей.
Пауль задержал дыхания и выпил все до дна. Жидкость обжигала язык не хуже местной яблочной водки, но вот послевкусие было горьким и терпким. Пауль слегка закашлялся и подумал: "Зря я согласился. Моча какая-то, а не лекарство… А этот Горнек – просто шарлатан." Но тут же по телу разлилось блаженное тепло.
Пауль передал чашку Полю, и почувствовал, как горячая волна накрывает его.
– Спите теперь. Потом проснетесь абсолютно здоровым. Покиньте ферму. После этого идите прямо на запад. Встретимся на первом же перекрестке. До свидания.
– До свидания, – прошептал Пауль с блаженной улыбкой.
Он закрыл глаза и увидел, как разноцветный вихрь несет его неведомо куда, как проносятся мимо люди, цветы и животные. За минуту он облетел весь мир, увидел перед собой сотни лиц. Среди них были и знакомые, и незнакомые, красивые и некрасивые. Одни люди приветствовали его, а другие – проклинали. Потом все исчезло, и навстречу ему выбежали обнаженные красавицы, которые бросились к нему в объятия. Земля под ним закачалась и перевернулась наоборот, а внизу стало небо. Шпили церквей свисали вниз как древесные корни. Паулю стало очень смешно и он начал хохотать, как безумный.
– 22-
Это "ж-ж-ж" неспроста. Да, этот звонок был не просто звонок, а подкоп. Кто-то им заинтересовался, и всерьез.
Вообще Колбаскин очень и очень подозрительно относился к посторонним посягателям на его мир. Ему казалось странным, что вот так просто звонит незнакомый человек – пусть даже и женщина – и интересуется, где он был, с кем он был, да зачем он был.
Свой внутренний мир Колбаскин отстраивал по кирпичику, чтобы отгородиться стеной от мира внешнего, загадочного и полного неожиданностей. Его раздражала хаотичность, неупорядоченность этого мира, отсутствие ума у многих людей, и чувства такта – у всех. Иногда ему казалось, что мир был бы не так уж и плох, если бы не люди. Люди имели свойство появляться и исчезать в его жизни неожиданно, делать странные, нелепые вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47