Мы уже подошли к "Любимым продуктам", я сказала ему "всего хорошего" и скрылась от него в недрах магазина. Вообще, когда кто-то начинает оказывать мне такое повышенное внимание и, тем более, говорить комплименты, я сразу настораживаюсь. Я всегда завидовала женщинам, которые принимают подобные знаки восхищения как должное. Наверное, поэтому я так тяжело схожусь с незнакомыми людьми.
Когда я вышла из магазина, Рыжика на тротуаре уже не было. Я вздохнула с облегчением. Все-таки мне не верилось, что этот молодой человек приятной наружности действительно в меня влюблен.
А теперь, когда он ко всему прочему подкарауливает меня около работы – это вдвойне повод насторожиться. Но почему-то на этот раз я даже не вздрогнула, когда он поцеловал мне руку.
– Здравствуйте, – произнес он, глядя на меня заискивающе, как будто хотел получить от меня зачет автоматом. – Приветствую Вас. Вы уж и до моей работы добрались.
– Я не могу жить без Вас!
– Ой, не смешите меня, молодой человек!
– Но ведь я правда не могу без Вас жить! Вы мне так нужны! – Завопил Рыжик как ужаленный. – С тех пор как я увидел Ваше лицо.. А можно я Вас провожу до метро?
– Ну можно, можно…
В метро он снова поехал за мной. Я уже жалела, что поздоровалась с ним. Надо все-таки иногда быть хоть чуточку невежливой. Очень полезно. Но если уж меня поприветствовали, то и я здороваюсь на свою голову…
В метро разговаривать было невозможно. Поэтому Рыжик стол напротив меня и сверлил мое "красивое лицо" глазами. Я уже не знала, куда деться. Хотя, с другой стороны, мне было приятно, что, несмотря на мой явно не девичий возраст, я еще могу внушать кому-то такие чувства. Так мы и доехали до "Красных ворот".
– Ну все, молодой человек, прогулка закончена. Мне нужно идти по делам.
– Можно я Вас подожду здесь? – робко спросил Рыжик (как его зовут, кстати?).
– Это совершенно бессмысленно. Я надолго.
– Я все равно Вас подожду.
– Ваше дело. Только ведь замерзнете!
Рыжик пожал плечами. Погода была уже совершенно не октябрьская: слишком холодная, промозглая. Тротуары сделались скользкие от воды, сверху моросило, снизу летели брызги от машин. Я представила, что Рыжик будет стоять и мокнуть, и мне впервые стало его жалко:
– Идите домой, чайку попейте! До свидания.
Мне предстояло впервые в жизни побывать в Высотке, выстроенной на месте знаменитых Красных ворот. Когда я была маленькая, меня все время интриговало: а что там, в этих жутких жилых высотках, внутри? Там ведь жили совершенно недосягаемые люди, почти небожители (а кто еще будет жить под самым небом?). Ходили легенды о том, что "высотные" квартиры, которые давали всяким выдающимся деятелям, какие-то невероятно, огромные, шестикомнатные, с высоченными потолками. И якобы там имелись специальные комнатки для прислуги. Я с трепетом открыла тяжелую дверь (она была даже тяжелее, чем в Главном здании МГУ), и оказалась в неожиданно темном и убогом подъезде. Я и так понимала, что со временем "высотный шик" успел померкнуть, но чтобы настолько… Плитка под ногами какая-то уж настолько обыденная, что воспринимать ее иначе как издевку было невозможно: за таким шикарным фасадом спряталось обычное советское убожество. Но лестничные пролеты все же свидетельствовали о том, что потолки в этом доме и вправду ого-го какие.
Я поднялась пешком на третий этаж, нашла нужную мне дверь и не без священного трепета нажала на кнопку звонка. Достаточно долго за дверью ничего не происходило. Я еще раз сверила номер квартиры, посмотрела на часы: может, временем ошиблась? Вроде бы нет.. Еще раз нажала на кнопку звонка. Прислушалась. Где-то в глубине, по ту сторону двери, послышались мелкие шаркающие шаги, потом – звон многочисленных цепочек. Потом дверь слегка приоткрылась, потом призакрылась снова, и только уже после этого распахнулась окончательно.
Передо мной стоял живой классик.
В молодости он был красив, это было заметно даже сейчас, несмотря на то, что спина у него была каким-то странным способом изогнута, а лицо стало рябым от старческих пигментных пятен. Зеленые глаза смотрели на меня так, будто видели меня насквозь. Он был гладко выбрит, седые волосы аккуратно расчесаны на пробор
– Здравствуйте, я Маргарита… – оробев, представилась я.
– Заходите, деточка, не стойте на лестнице! Тут очень сильный сквозняк.
Сначала я улыбнулась: деточкой меня давно уже никто не называл, а потом задумалась: аведь этот человек старше меня аж в два раза!
– Да вы проходите в переднюю. Пальто вот сюда можете повесить. Дайте-ка, я за Вами поухаживаю…
А как он говорит! Старомосковское произношение, какого сейчас в нашем безумном городе и не услышишь!
Я сняла пальто. Прихожая оказалась удивительно узкой и тесной. Видимо, шикарным в этом доме был только фасад. Но когда благородный старец провел меня в гостиную, я ахнула. Такое я видела только в старых фильмах: ковер, на котором шаги были неслышны, тяжелые бархатный занавески на окнах ("Как в Большом театре!" – почему-то подумала я), старинная мебель, вся изогнутая и резная. На огромном письменном столе, покрытом зеленым сукном – лампа с большим матерчатым абажуром. Возле одной стены стояло фортепиано, черное, подтянутое и изящное, а противоположную стену занимал стеллаж, тоже старинный, огромный, до потолка. И там были книги-книги-книги… Но несмотря на несколько громоздкую мебель, комната все равно была необъятная. День был тусклый, и лампа мягко освещала стол и часть стеллажа, а по углам комнаты расползался уютный полумрак.
Профессор перехватил мой восхищенный взгляд и спросил "Нравится?" Я молча кивнула.
– А вы… играете? – спросила я, глядя на аккуратную стопку нот, лежавших на фортепиано.
– Сейчас нет. – ответил Вениамин Георгиевич, и с сожалением посмотрел на свои узловатые, искореженные временем руки, – А в молодости играл. Учился с четырех лет. И одно время даже думал, что стану пианистом. Но все же выбрал языкознание… Вы садитесь вот в то кресло, в коришневное. – Он указал мне на большое плюшевое кресло.
Только тут я вспомнила, что в руках у меня пакет с печеньем, которое я купила:
– А я вот к чаю принесла.
– Спасибо, тогда посидите здесь, я заварю чаю.
– Давайте я Вас помогу!
– Не трудитесь, я сам справлюсь. Уж чай-то заварить я вполне способен.
Я покорно опустилась в "коришневое" плюшевое кресло и утонула в нем. В соседней комнате громки тикали часы. Там, наверное, тоже все загадочное и старинное. Почему-то я почувствовала себя маленькой девочкой, попавшей в сказку. Мне и раньше доводилось бывать в домах со старой мебелью, но такого сказочного впечатления не было. Может быть, потому что в других домах эта мебель выглядела осколками ушедшей эпохи и соседствовала с компьютером, факсом, музыкальным центром. Здесь же ничего не резало глаз: все было ровно так, как в пятидесятые годы, когда я только-только родилась на свет.
Сидела я так достаточно долго, пока Вениамин Григорьевич возился на кухне. Мне было неловко оттого, что я сижу и ничего не делаю, но слово хозяина – закон. Наконец снова послышались шаркающе-семенящие шаги, и в дверном проеме показался профессор с подносом. Поднос оказался простеньким и современным, но общей гармонии, в которую я успела вжиться, он не разрушил. Я настояла-таки на том, чтобы сама себе налить чаю.
– Допьете чай, сможете ознакомиться с моей библиотекой, – неспешно произнес Вениамин Григорьевич.
– 33 -
Чаепитие было для мена мукой мученической. Да еще вспомнился эпизод из раннего детства, когда мы с мамой жили в коммуналке у Пречистенских Ворот. Мне было пять лет. К нам приехал погостить мамин брат, дядя Толя, который всю жизнь прожил в деревне под Тулой.
– Ритка! Какая огромная выросла! – закричал он и поднял меня на руки. – А я тебе гостинец привез.
Он сказал это и тут же забыл, потому что они с мамой пошли на кухню. Мама заварила чай, а дядя Толя смеялся: "Чай – не водка, много не выпьешь!". И достал из своей сумки бутылку. Мама все-таки пила чай, а дядя Толя чаем не особенно баловался, а наливал из своей бутылки.
– Толя, может, хватит, а? – встревожено спрашивала мама.
– Да ну тебя, интеллигентная какая! – отмахивался он и снова наливал.
– Дядя Толя, а где мой подарок? – спросила я после долгой борьбы с собственным стеснением.
– Будет, будет тебе подарок, – странно растягивая слова, произнес дядя. И снова налил себе. Они еще какое-то время посидели с мамой, потом дядя Толя сказал, что очень устал с дороги и ему надо поспать. А я все ждала свой гостинец. Но побоялась спросить у мамы, когда же мне его выдадут. Тем более, что мама была чем-то очень недовольна.
И только на следующий день дядя Толя, который с утра все-таки снизошел до крепкого чая, сунул руку в сумку и вынул оттуда грубовато раскрашенную матрешку. Саму матрешку я плохо помню, а вот это ожидание подарка забыть не смогла.
И теперь переживала то, что принято называть эффектом "дежа вю": я сидела в коришневом кресле, пила уже третью чашку чая и слушала, как Вениамин Георгиевич рассказывает мне о своих беседах со Стеблин-Каменским. В другое время я бы пожалела, что не могу записать слова патриарха филологии: когда еще будет возможность услышать подобное! Но сейчас я сидела как на иголках: ну когда же мы начнем говорить о Книге?
– Мы ведь с Михаилом Ивановичем разругались однажды в пух и в прах из-за "Саги об исландцах", – неспешно, смакуя каждое слово, вещал Вениамин Георгиевич, – Это было в Ленинграде. Как сейчас помню, стоим на лестнице в Академии наук, там, где мозаика Ломоносова, может, знаете…
Я начинала клевать носом. Как под гипнозом, я ушла из окружающей меня действительности, увидела и послевоенный Ленинград, и здание Академии, и мозаику Ломоносова, и ученых мужей, причем все это – в черно-белом варианте, как будто смотрела старый фильм. Ровные интонации рассказчика убаюкивали меня. За окнами сгущалась темнота, и весь мир суживался до размеров той части комнаты, которую освещал матерчатый абажур. Постепенно я теряла нить его рассказа, и голос профессора доносился до меня как сквозь вату:
– … Ведь я родился еще при царе! Семья у нас была скромная, но интеллигентная. Поскольку мы из разночинцев, в Революцию нас с матерью не трогали. Нас – это, между прочим, пятерых детей. А отец погиб на гражданской войне.
И снова провал, я ничего не слышала и не видела. Мелькнула только одна мысль "А вдруг он заметит, что я сплю? Совсем неприлично…"
– …А двадцатые годы вспомнить, самое начало, до НЭПа – это же грандиозная разруха была! Вот недавно совсем, в девяносто первом году все за голову хватались и говорили, что никогда еще наша страна такого ужаса не знала. А мне было даже смешно: они не видели, что после гражданской войны творилось! Все только и думали, как раздобыть хлеба да керосина. Уверяю Вас, других потребностей у людей почти что не было! А я был тогда без ума от классической филологии. Однажды помню, стою в длинной-предлинной очереди за керосином, голодный, одет – сами можете представить как. Очередь двигается медленно, мне скучно, а люди вокруг озлобленные, что вполне естественно… И вот я, чтобы хоть как-то скрасить ожидание, читаю Илиаду… разумеется, на древнегреческом. Люди в очереди бросили ругаться, заинтересовались моим необычным поведением. Подошел милиционер и спрашивает очень, надо сказать, вежливо: "А что это Вы, молодой человек читаете?" Я объяснил ему про Илиаду, рассказал про Гомера – милиционер был человек простой, недавно из деревни, и, разумеется, ничего об этом не слышал. Он послушал меня внимательно, а потом громко сказал: "Граждане! Уступите очередь душевнобольному человеку!" И что Вы думаете? Пропустили…
И снова – провал, снова коришневное плюшевое кресло обхватывает меня своими мягкими, но цепкими лапами, я лечу неизвестно куда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47