– Так что там нужно в доме Треберна? – спросил он у Поля.
– Всего лишь один предмет. Но отыскать его будет достаточно сложно. О, еда пришла! Нет, это ваше, мне сейчас принесут. Вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь. А я буду тем временем объяснять… Так вот, у Треберна очень богатая библиотека. Причем, большая ее часть – не книги, а рукописи. В молодости он много ходил по окрестным фермам и собирал всякую всячину, которой крестьяне особого значения не придавали: старинные предметы, рукописные книги. В большом городе его бы прозвали антикваром, а здесь его считали просто чудаком. Денег у него было немного, и он почти все тратил на эту рухлядь, с которой потом долго возился. Вы обратили внимание на то, что у него в доме почти нет современных вещей, ну разве что радиоточка?… А над рукописями он просто дрожал. Собственно, одна их них мне и нужна. Маленькая такая, но толстая тетрадочка. Достаточно увесистая. Обложка из свиной кожи. На обложке никакого тиснения, никаких опознавательных знаков. Так что Вам придется тщательно заглядывать под обложки. На первой странице большими буквами написано заглавие…
– На каком языке? – спросил Пауль, не переставая жевать и чувствуя, как согревается его кровь.
– На бретонском.
– И как я это разберу?
– Никак. Под заглавием – дата. Это надо запомнить внимательно. Тысяча шестьсот восемьдесят один. Запомнили?
– Угу.
– Повторите.
– Тысяча шестьсот восемьдесят один.
– Верно. Еще приметы. Книга очень хорошо сохранилась, несмотря на то, что бумага пожелтела и кое где пошла пятнами от старости. Имеются небольшие дыры, как будто бы проеденные ржавчиной. Рукопись изящная, с росчерками. Это все, что я могу Вам сказать. Опознать ее среди других будет сложно, поэтому открывайте все и ищите год. Она самая древняя, больше таких у Треберна нет.
– Ну предположим, я найду ее, и что? – спросил Пауль, прожевав и проглотив очередной кусок.
– Ничего. Отдадите мне, и мы расстанемся. И живите себе спокойно, пока не помрете.
– Вы придете и заберете? Куда? Когда?
– А вот об этом – ближе к делу…
"Главное сейчас – со всем соглашаться, – подумал Пауль, – а там поглядим…"
– И никаких "поглядим"! – Поль Горнек нахмурился и поднял вверх вилку, которая будто бы стала продолжением его пальца. – Я вас из-под земли достану! И под ваш же трибунал подведу! Узнаете тогда!
В его красных глазах играли отблески очага и все его лицо казалось преобразившимся, диким и хищным. Пауль отхлебнул еще сидра и почувствовал, что слегка пьянеет.
– И помните, – грозил Поль своей вилкой, – что вы обязались доставить мне этот предмет в десятидневный срок со дня нашей встречи. Первой встречи, заметьте! С тех пор вы добрались до фермы, прожили там три ночи и почти три дня, потом явился я, дал вам лекарство, и вы еще двое суток проспали. Итого пять дней. Полсрока. Не так-то у вас много времени. А за один день до побережья вы с вашей слабостью точно не доберетесь.
Пауль уже привык к странной привычке своего тезки парировать невысказанные мысли и уже не удивлялся ей, как, впрочем, и многому другому вокруг себя. Он только вздохнул и устало произнес:
– А могу я хотя бы знать, что это за рукопись и чем она так ценна?
– А какой вам смысл это знать? Вы все равно ее не прочтете. А чем она ценна? Ничем. Для меня ничем. Для Треберна и прочих любителей местной старины она бесценна. Именно поэтому я должен ее заполучить и уничтожить.
– Уничтожить? Так может быть, мне проще… – он не успел договорить, но Поль ответил на его мысль:
– Нет, не проще. Я должен за нее перед начальством отчитаться. И уничтожить ее в присутствии начальства. А то вы, предположим, кинете ее в камин, а что я представлю в качестве отчета? Кучку пепла? Ее же к делу не пришьешь!
Пауль замолчал. "И зачем все-таки это ему надо? Бред какой-то… Или он темнит?"
– Ну хорошо, – отвечал Поль, на удивление быстро доевший свою порцию, – Могу и объяснить… – он позвал Лукаса и что-то пробурчал ему. Кабатчик кивнул. – Могу, хотя какой вам с этого прок? Вы все равно ничего не поймете, даже если я все вам расскажу об этих людях, об этой стране… О нас всех… Я родился на ферме, на самой обыкновенной, такой же, как та, где вас приводили в чувство. Только слегка победнее. Не в этом дело. Вы видели, как тут живут, в каких условиях. Большинство просто не знает, что можно жить по-другому. Это люди, которые годами – а некоторые и всю жизнь – сидят на своих хуторах. Для них поездка на ярмарку в соседний город – целое событие. Здешние мужчины впервые выбрались в широкий мир во время Первой Мировой, когда их мобилизовали… Что такое мобилизация, они не особенно понимали. Для чего и зачем эта война, кто с кем воюет – для них это было настолько далеко и неясно! Вы и представить себе не можете. Они так и не поняли, что происходит, пока не оказались на фронте. Оттуда к нам в деревню возвратились далеко не все, но те, кто возвратились… Спасибо, Лукас.
Кабатчик принес еще сидра и Пауль, решив напиться хотя бы потому, что никаких других действий он произвести не мог, снова начал глотать шипучий яблочный напиток. Напиток проникал в каждую клеточку его тела, и последующие разъяснения Поля Горнека доносились как сквозь пелену:
– Те, кто возвратились, рассказали нам, что кроме наших хуторов есть еще огромный мир, в котором живут совсем другие люди, непохожие на нас. Я тогда был еще мальчишкой, и все слушал, слушал… Это было интереснее, чем тетушкины сказки про Яна с железной палицей… Мне тоже хотелось увидеть этот мир, и не только увидеть и вернуться, как они, но и пожить в этом мире. Мне хотелось носить городскую одежду, ездить на трамвае, кидать крошки на мостовую голубям, ходить с утра пораньше в контору на службу. Да и много еще чего… – он рассмеялся своим неприятным гороховым смехом. – Но не об этом речь. Я знал, что для того, чтобы получить право жить в большом мире, нужно говорить по-французски. У нас на ферме никто этого не умел делать. Только мой дядя, который вернулся с войны (отец не вернулся), научился французскому. Я ему завидовал… Пейте, пейте, вреда не будет… Не буду вас особенно утомлять, рассказывать, каких усилий мне стоило вырваться из этой дыры, получить хорошее образования, и какую цену мне пришлось за это заплатить. В общем, я смог стать тем, кем я стал. Современным человеком… А те, кто не захотел отказываться ни от своего языка, ни от этого тесного мирка, остались на всю жизнь по щиколотку в навозе.
Никогда в жизни Пауль так не пьянел от сидра. Комната плыла и вращалась перед его глазами, и он видел только два огненно-красных глаза, которые смотрели на него прямо из очага. Голос собеседника доносился откуда-то со стороны.
– … Я за прогресс, – продолжал Поль, – и против засилья духовенства, которое продолжает вбивать в головы прихожан какие-то догмы, устаревшие лет на тысячу. С помощью той самой книги, которую вам надо будет найти. А мне – уничтожить. Если эта книга будет издана, тем более сейчас, когда снова разрешено преподавание на бретонском и тому подобное, если кто-то закончит дело Треберна, и Она появится в каждой ферме на каминной полке как "Жития святых", то ни о каком прогрессе речи идти не будет. Если каждый священник будет хранить эту книгу как зеницу ока и латынь в церквях окончательно уступит место бретонскому, то…
Продолжения Пауль уже не слышал. Красные языки пламени, красные глаза – все это слилось в какое-то багровое зарево. Он уронил голову на стол и заснул.
– …Пауль, проснитесь. Отдохнули, и хватит.
Пауль открыл глаза. Горнек по-отечески ласково тряс его за плечо. Достаточно долго Леверкюн наблюдал, как из ничего возникают очертания мрачноватого кабака со старинным очагом.Кабатчик что-то сказал Полю, но тот только хохотнул в ответ.
– А его и правда зовут Лукас? – спросил Пауль. Для чего ему нужно было это знать, он и сам вряд ли понимал.
– Нет, конечно, – ответил Горнек, как будто он уже ждал этого вопроса. – это у него прозвище. Семейное. Ладно, Вы выспались, отдохнули, пора нам с вами и в путь. Я укажу вам дорогу. К вечеру дойдете до фермы, где вас уже ждут, Там и заночуете. Там тоже живут мои родственники. Кервезенн. Это название фермы. Запомните?
– Кервезенн, – повторил Пауль бессмысленное для него название. Странно, но он не чувствовал ни жажды, ни головной боли. И вполне мог шагать еще полдня.
– Хорошо. Мы дойдем с вами до того самого перекрестка, где встретились утром. Я покажу, куда вам идти. Они вышли из кабака, и в нос Паулю, уже успевшему притерпеться к сырости и затхлости, ударил поток свежего деревенского воздуха. Пахло зеленой еще травой, прелой листвой, влажной сырой землей, и к этому запаху примешивалось солоноватое дыхание отдаленного моря. Оба молчали, пока шли до перекрестка. Впереди поблескивало болото.
– Вам теперь направо, – деловито распорядился Поль. – Мне, – прямо. Тут и расстанемся. Повторите еще раз название фермы, где вам нужно остановиться.
– Кер… Кервезенн!
– Отлично. Ну что ж, желаю удачи, господин Леверкюн! И помните о моих условиях. Через пять дней книга должна быть у меня.
Пауль ничего не ответил, только махнул рукой. "Пошел он к черту!" – неосторожно подумал он и вслед ему мелкими горошинами покатился смех Поля. Оглянувшись, Пауль вздохнул "Наверное, надо будет все же подлечиться. Галлюцинации повторяются, а это плохой признак".
Он видел (или ему казалось, что он видел), как одетый по-городскому господин в серой шляпе и с портфелем бредет по пустоши, подобрав полы плаща. Вот он подходит к поблескивающей кромке болота, и его лошадиные копыта поднимают брызги, вспыхивающие на солнце сотнями огненных искр. Пауль наблюдал как завороженный погружение городского господина в болото, и отвел взгляд только тогда, когда стоячая вода сомкнулась над головой Поля, которой предусмотрительно снял свою шляпу.
– 24-
Из Питера в Москву Дима ехал в "сидячем" поезде. За окном мелькали березки-елочки, всякие населенные пункты. После малой Вишеры Димка задремал. Но сны были тяжкие, неприятные, как низкие грозовые облака. Обрывки питерских пейзажей, грустное лицо Маши-Дейрдре, этот страшный грязный коридор в Сашкиной квартире, – все снова возвращалось цепочкой перепутанных картинок. Вот тебе и съездил отдохнуть…
Денег на, то чтобы хотя бы перекусить, уже не было. Скорее бы домой, там суп горячий…
Внезапно Димка представил, что ждет его дома. Пропажу заначки там уже наверняка обнаружили. Да еще мать начнет выть на тему "На кого ж ты нас покинул!" Нет, не надо больше этого. Никогда.
Димка почувствовал, что за эти три дня он наконец-то повзрослел. Действительно, все эти питерский передряги, как это ни диковато звучит, пошли ему на пользу. В чем и как, он сказать еще не мог. Но – странное дело – эта жизнь, где случается всякое, где и предают, и убивают, оказалась на поверку не такой страшной, как сидение дома, ругачки с матерью, ругачки матери с ее собственными безумными предками…
И хотя было мерзко и горько от того, что очередная любимая девушка ушла к другому, Димке было легко на душе от того, что он, наконец-то узнал настоящую жизнь. Даже гордость какая-то была: вот, при мне человека убили! Такой вот трагический жизненный опыт.
.. На Ленинградском вокзале как всегда было шумно и многолюдно. Бессмысленно шаталась бомжи, тетки торговали чебуреками и беляшами. Эта суета и толкотня бодрила и прогоняла остатки сна. Диме почему-то показалось, что сам вокзал стал меньше и вообще все стало совершенно другим, посторонним. Метро здесь было родное, московское, и вообще все вокруг было с одной стороны, узнаваемое, а другой – совсем не такое как несколько дней назад. На Комсомольской, дожидаясь поезда, он включил мобильник. Как и ожидалось, телефон немедленно принялся истошно пищать: одно за другим приходили послания от матушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47