Сделав несколько быстрых шагов по коридору, я свернул за угол и прямо передо мной расскочились в разные стороны - кто бы мог подумать! Фундуклиди и Степан! Вернее, отскочил встрепанным воробьем толстый грек; Степан стоял важно, точно библейский столп.
- Ба! - нехорошим голосом воскликнул я (внутри мигом завелась охотничья пружина). - Какая встреча! Не ожидал... Вы, помнится, любили вздремнуть после трапезы?
В глазах у Фундуклиди забегали юркие мыши.
- Ну да... то есть.. А в чем, собственно....
- Степан, иди, - велел я и смотрел слуге вслед, пока он не скрылся.
- Ну-с, о чем вы говорили с господином лакеем?
- Вовсе ни о чем! Как вы могли! - выпалил Фундуклиди, ослепляя меня своим враньем.
- Ну-ну... Стало быть, просто в гляделки играли?
- Петр Владимирович, давайте, знаете ли, не будем портить друг другу жизни и нервов.
- Вы что, в Одессе жили?
Грек муторно поглядел на меня.
- Нет. Э... у меня мама из Батума... А почему вы спросили?
- По разговору похоже.
- Агиос о теос!
- Чего вам хотелось?
- Это по-гречески.
- Потрудитесь по-русски.
- Я сказал: "О, господи!"
- Извольте отвечайть без банальностей!
- А почему, собственно, я должен... - попытался Фундуклиди встать в позу - и вдруг сунул руку в карман, но я тут же оборвал его, как школьника:
- Ну-ка, выньте руку. Живо!
- Да я, собственно, платок...
- Я говорю: жи-ва! (эх, нехрошо получилось, как у городового).
Детектив осторожно вытащил руку из кармана, растопыря пальцы, и пошевелил ими, чтобы мне было видно, что ладонь пуста.
- Вот так. Теперь отвечайте.
- О чем?
- Вы что, намерены меня за нос водить, господин Фундуклиди? по-змеиному прошелестел я, приблизясь к самому огурцовому его носу.- Я своими глазами видел, как вы сговаривались с этим молодчиком... и кое-что слышал, - добавил я со зловещей ухмылкой.
Ах, какую я дал промашку! Не надо было этого говорить! Детский фокус.
- Что, что вы слышали? - заговорил грек напористо, но еще заикаясь. Ну, ну-ка?
- Что надо, то и слышал, - уклонился я, но разговор уже стал какой-то несерьезный.
Нос у Фундуклиди, было упавший, снова полез вверх, как барометр в степи.
- Ваши необыкновенные подозрения, господин Мацедонский, меня.. - он, очевидно, хотел сказать "оскорбляют", но не решился, - обижают! Я ожидал видеть в вашем лице человека интеллигентного, воспитанного. Увы!
"Провинциальный фигляр из балагана!" - взбешенно подумал я, наблюдая с мрачным видом за торжествующим детективом.
Решив, что достаточно отомстил за свою оскорбленную добродетель, Михаил Ксантиевич величественно заложил руки за спину и степенными шагами пошел прочь. На полдороге он остановился, повернулся в мою сторону и, учтиво поклонившись, сказал, нарочно тщательно выговаривая по-гречески:
- Херэтэ. Да-с! Херэтэ. До свидания (греч.)
Затем он скрылся за углом. Занавес упал.
Я просто разрывался внутри от злости... как пишут в романах, "я кусал тебе губы", хотя на самом деле никаких губ я не кусал. Надо же! Этот толстый сазан уже висел на крючке, но сорвался. Интересно, о чем они толковали здесь, за углом? Как же это я проворонил случай!
Носом я чуял, что дело нечисто и, не спеша двигаясь в направлении своей комнаты (естественно, уже забыв про оставленный внизу журнал), начал путаться в догадках.
Догадок был целый лес с подлеском... Если бы детектив был умен, то это лишь облегчило бы работу ума. В действиях умного человека всегда есть неизбежная логика и связь. Таково бедствие всех умников. Но Фундуклиди был глуп. Увы, его позицию и его движители мог определить лишь второй Фундуклиди, точно такой же, как он сам. Неужто он... и злодеи... Нет, нет. Абсурд! Бред. С этакой-то всё отражающей рожей и хитростью африканского бегемота?..
Тогда что?
Что?
К чему эти ускользающие глаза и сухие губы?..
Я обнаружил, что нахожусь перед дверью своей комнаты и поспешно вошел.
И тут меня осенило. Ну конечно! Какие могут быть сомнения! Грек хочет наладить пути, чтобы начать переговоры со злодеями. Вот он и проверял на всякий случай Степана. Прощупывал...
Однако, рановато же он испугался. О, презренное спасание собственной шкуры! Как это похоже на полицейского: на людях - выкаченная грудь, многозначительное резонерство и тут же - трусливая дрожь, шуршание по углам и неисчерпаемая наглость. Вот оно - гнилое место в нашей обороне!
"Ну ладно, Михаил Ксантиевич, - подумал я. - Посмотрим-с, как вам дальше удастся хитрить в этом доме, мой милый толстячок".
За Фундуклиди надобно последить, решил я. За Фундуклиди и... за молчаливым "бесфантазийным" Степаном.
13.
За стеною защелкнулась дверь. Слышно было, как Фундуклиди тяжело протопал к окну и затворил форточку: видимо, грек опасался холодных российских сквозняков, хоть и был "рюс натюрализе" не первого поколения.
Я поднялся, сделал три осторожных шага и прислушался. Детектив ходил по своей комнате; показалось даже, что я слышу, как он сопит от надавившего после ужина брюха.
Плавно и нежно я нажал на ручку и толкнул дверь. Я решил посмотреть за Михаилом Ксантиевичем: как он поживает за тонкой стенкой? Что поделывает в одиночестве? Мне почему-то казалось, что я увижу что-нибудь интересное. Может, тесная замочная щелка позволит заглянуть на задворки фундуклидиной души.
Света в коридоре не было, газ прикрутил рачительный грек; в сумраке лишь блестела классическая в литературе золотая струйка света под дверью комнаты детектива и выше слабо светилась светлая точка. Слава Богу, ключа в замке нет.
Я наклонился и пристроился к наблюдательскому отверстию. Сначала из-за малого размера скважины видно было плохо, мутно. Но потом глаз привык, и я довольно четко, правда, как бы в отдалении, увидел темное окно напротив, угол кровати, стол, кресло, половину которого заслонял тучным боком хозяин. Очевидно, Фундуклиди вешал в шкаф свой замечательный пиджак. Судя по движениям невидимых рук, вешал он не торопясь, тщательно расправляя лацканы и обдергивая полы. Окончив процедуру вешания, Фундуклиди сделал шаг назад, и я увидел его всего. На миг показалась дверца шкафа - и уплыла, закрылась со стуком. Детектив, довольный, засунул за широкие подтяжки большие пальцы, потянулся, привстал на носках, оттянул подтяжки, выпятил пузырем живот и зевнул. Зевал он так долго и широко, что даже зажмурил глаза, заслезившиеся от насаждения. Конец зевка совпал с моментом, когда грек отпустил подтяжки и они со щелчком вернулись на надлежащее место.
По окончании этого ритуала Фундуклиди заметно пободрел. Резвой походкой циркового борца, заслышавшего аренный марш, он подошел к окну, задернул занавески и затянул всё сверху бордовой плотной шторой. Он обернулся, и я увидел, что губы у него слегка шевелятся - уж не напевает ли он что-нибудь? Однако через дверь слабых звуков не было слышно, для этого пришлось бы поменять местами глаз и ухо, а я боялся что-нибудь упустить. Бог с ним, тем более, что исполнитель наверняка фальшивит.
Между тем Фундуклиди сунул руку куда-то в невидимое мне пространство комнаты и вытащил оттуда стул. При этом он вдруг строго посмотрел на дверь, так что я даже прижмурил глаз, опасаясь, что он увидит блеск моего зрачка: шут его знает, какие зоркие бывают у детективов взоры! Очевидно, Фундуклиди собирался делать нечто для него важное, тайное и размышлял, стоит ли запереться на замок? У меня досадливо заныло внутри: сейчас окошко захлопнется! Грек размышлял - это красноречиво отражалось на его лице. Затем он решил, что час поздний, гостей не ожидается, а ключ далеко, и передумал.
Легко, словно мальчик, словно этакий воздушный шар в штанах, он вскочил на стул, сбросив тапочки. Я поехал щекой и носом вниз по двери, выворачивая глаз вверх, но все равно достал взглядом лишь до фундуклидинского живота. Для обозрения мне осталась лишь нижняя половина грека. Он топтался по стулу полосатыми носками, раз даже судорожно потянулся кверху на цыпочках. Судя по зашатавшимся теням, он задел абажур на кенкете. Значит, шарил где-то на шкафу...
Минуты через две Михаил Ксантиевич осторожно ступил со стула, чтобы тяжелым прыжком не будить тишину в доме; вновь нацепил покинутые тапочки. В руках он держал небольшую - не больше папиросной - железную коробочку, обвязанную нитью. Он вновь поглядел на дверь, и я снова подумал: вдруг вздумает все же запереться? Фундуклиди убрал стул и принялся распутывать нитку. Я немигающим взглядом змеи следил за его движениями: что же сейчас объявится? Дъявольский прибор для подачи тайных сигналов? Запас яду?..
Коробка раскрылась - и у Фундуклиди в руках оказалась пачка тесно свернутых четвертных ассигнаций. Плюнув на пальцы, грек деловито развернул их. Одна...две...пять...двенадцать. Точь-в-точь - хряповский аванс.
Ну и гусь! - присвистнул я про себя. От кого же он прячет их? От меня? От самого Хряпова? Или от Степана? Может он и переселение в бильярдную замыслил, чтобы в пущей безопасности содержать свой банк?...
Постойте, Петр Владимирович, появилась другая внезапная мысль, а где вы сами поместили свои денежки? Увы мне! Примитивно сунул в тумбочку; не зарыл, не зашил в фалду за подкладкой. До чего же несносна бывает наша жизнь! Мало того, что она создает таких жалких индивидуумов, как Фундуклиди, но, чтобы потешиться, заставляет нас находиться в их обществе. О, ехидная любительница анекдотов!
Фундуклиди пересчитал бумажки и заправил их обратно. Снова забравшись на стул, он водворил их на место. Впрочем, где-то он был прав. Ничего зазорного нет в том, чтобы к презренной субстанции относиться с почтением. Можно, конечно, сказать: тьфу на вас! Но кому от того бывало легче?
Надо будет свои тоже проведать. И пересчитать. Мало ли... денежки любят, кагда их тово... Но на шкаф - это уж чересчур, чересчур!
Грек слез со стула, снова загнал ноги в тапочки, подхватил стул и мягкими шажками понес его на место. Он исчез из поля зрения, но я уже не стремился непременно за ним проследить. Я понял, что ничего особенного больше не увижу - и сразу появилась истома, захотелось зевнуть и , как говорили в редакции, "покемарить". Нельзя сказать, что картинка, которую я наблюдал, была неинтересной, но я ждал действия драматического, а попал на второй акт водевиля...
Грек внезапно выскочил сбоку возле самой двери и пошел прямо на меня. Взятый врасплох, я замешкался, и чертов Фундуклиди чуть не вставил ключ мне в глаз. Я отшатнулся, а в коридоре эхом крякнул защелкиваемый еще на один оборот замок.
14.
Хотя время и сочилось сквозь стены хряповского дома весьма медленно, всё же в конце концов обнаруживалось, что минуты исправно складываются в часы, часы составляют дни, а там, глядишь - вчерашний день уже стал позавчерашним.
Минуло без малого две недели с того дня, как наше святое - троичное число мужчин избрало английские замки и крепкие отечественные засовы участью. Каждый уже совершил для себя достаточно глубокое знакомство с характерами соседей, и та тяга к новому, нам подобному существу, которую мы спервоначалу испытывали, повинуясь первобытному эху инстинкта, уже абсолютно иссякла. Со всё большим удовольствием каждый из нас проводил свое время в одиночестве. Встречаясь же, мы были натужно веселы, разговаривали обо всем небрежно и свысока. Я с недовольствием замечал за собой эту растущую привычку, но был не в силах превозмочь ее. Мне оставалось лишь позволять себе утешаться тем, что такова мудрая суть природы, ограждающей таким образом мой разум от власти тревоги и нервозности. Для пущей беззаботности и веселости Хряпов велел Степану купить граммофон и все фонограммы, какие найдутся в городе. Безобразный инструмент - экзотический цветок машинного двадцатого столетия - установили в салоне и закрывали зев от пыли салфеткой. Сперва редко находились охотники накручивать ручкой тугую пружину, но после к граммофонной забаве пристрастились, и труба иногда целыми днями, похрустывая, пела неглубоким медным голосом то солидное:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16