взаимоотношения с покойной характеризуются как явно дружеские, а с другими подозреваемыми - как в основном негативные, за исключением Элеоноры Браун; имеются определенные сомнения относительно возможной ревности со стороны Томаса Филипса".
Ну это уж слишком! Не в силах читать дальше, хотя вся страница, озаглавленная его именем, была до конца заполнена плотным аккуратно написанным текстом, Петигрю перевернул страницу, чтобы поскорее убрать с глаз долой оскорбительный пассаж, и увидел:
"ФИЛИПС, Томас: помощник адвоката; ранее не судим; год рождения - 1890; в 1916-м женился на Саре Эмили Ричарде, которая скончалась в 1934-м; с 1919-го по 1939 г, работал в компании "Мейхью энд Тиллотсон"; временный сотрудник управления с декабря 1939 г.".
Петигрю не успел прочитать, что написано дальше, так как бесшумное появление Маллета у входной двери заставило его поспешно и с виноватым видом захлопнуть папку и засунуть ее в самый низ стопки. После кратких и точных ответов инспектора разговор пошел значительно быстрее и довольно скоро кончился. Маллет, остановившийся в другом отеле города, покинул зал заседаний практически немедленно. Если он и заметил необычный интерес Петигрю к папке с делом Дэнвил, то сделал вид, будто ничего не случилось. Петигрю, вернувшись к себе, вскоре лег спать, но не мог заснуть сразу. Он испытывал сильное чувство внутреннего раздражения против самого себя за то, что поддался соблазну прочитать то, что явно не было предназначено для его глаз, и еще большее раздражение против Маллета за то, что тот позволил себе, как он считал, непростительное хамство и несвойственную ему откровенную глупость. Впрочем, когда это чувство стало утихать, до Петигрю вдруг дошло, что в тайком прочитанных им документах было что-то еще, по каким-то причинам сильно задевшее его самолюбие. Что именно это было, он, как ни старался, никак не мог вспомнить. Петигрю целую вечность вертелся в постели, непрестанно поворачивался с боку на бок, мучительно пытаясь разрешить эту крошечную проблему. Когда ему все-таки удалось ее разрешить, она оказалась настолько тривиальной, что затраченные на поиски ответа усилия чудовищно не соответствовали результату. Чувствуя себя еще более обиженным и неудовлетворенным, но вместе с тем довольным, что мучительный поиск кончился, он наконец спокойно уснул.
На следующее утро Петигрю пришел в суд рано, как раз вовремя, чтобы увидеть столь хорошо знакомую ему церемонию открытия судебного заседания. Чувствуя себя чуть ли не обнаженным, находясь в зале без привычной мантии, без которой он в свое время там никогда не появлялся, он преднамеренно решил сесть на одну из довольно неудобных скамей для публики в задних рядах, а не впереди, по соседству со своими коллегами. Пока зачитывалось официальное представление, его мысли были сконцентрированы не столько на проходящем спектакле или даже на деле, которое так неожиданно привело его в Истбери, сколько на том, что ему пришлось испытать вчера вечером перед сном. И чем больше он размышлял об этом - а переключить свое внимание на что-либо иное, как он ни старался, ему не удавалось,- тем больше его охватывало непонятное чувство раздражения. Будучи человеком, всегда стремившимся быть до конца честным с самим собой, Петигрю заставил себя как можно глубже, как можно детальнее проанализировать свои чувства и довольно быстро пришел к заключению: все дело в том, что оскорбительная фраза, которая при иных обстоятельствах вызвала бы у него не более чем ироническую усмешку, исходила от Малетта, человека, чьи рассудительность и острота ума всегда вызывали у него только самое искреннее уважение. В таком случае не могло ли причиной его обиды и раздражения, подумал Петигрю, лихорадочно перебирая в мозгу самые различные, даже не очень приятные варианты и невидящим взором глядя на то, как прокурор Флэк тщательно поправляет широкую треугольную шляпу на своем густом парике,- не могло ли этой причиной стать то, что в той самой фразе на самом деле была доля правды? Потому что если это так...
Да нет же, черт побери, нет! Просто инспектор действовал на редкость глупо, а он, Петигрю, был дураком, вообразив, что если когда-то давным-давно Маллету случайно повезло в одном весьма запутанном деле, то он так и остался тем же обычным, прямолинейным и неумелым полицейским. Теперь, вспомнив о том, что вчера вечером стоило ему целого часа мучительной бессонницы, Петигрю с удовольствием почувствовал, как былое восхищение инспектором улетучилось. Рассудительность и острота ума! Ну надо же! Да ведь он не сумел даже правильно собрать очевидные факты! Плохо, очень плохо! Для человека его положения аккуратность в деталях - основа любого успешного расследования. Одного, всего только одного беглого взгляда на его записи было бы вполне достаточно, чтобы обвинить инспектора в преступной небрежности. И это допустил один из ведущих офицеров Скотленд-Ярда! Петигрю даже захотелось написать обо всем этом в газету "Тайме".
Был и еще один резон, позволяющий Петигрю с чистой совестью перенести чувство сильной досады с себя на бестактного полицейского инспектора. Он, как ему помнится, был глубоко потрясен и расстроен убийством мисс Дэнвил и, хотя с самого начала предполагал, что расследование будет достаточно трудным, тем не менее воспринимал тот факт, что рано или поздно убийство будет раскрыто, как нечто само собой разумеющееся. Теперь он был в этом совсем не уверен. Его былой вере в профессиональные способности Маллета был нанесен поистине сокрушительный удар! Ну разве можно ожидать, что офицер, допускающий такие вопиющие - Петигрю даже поймал себя на том, что беззвучно артикулирует это определение,- такие вопиющие промахи, вообще способен довести это дело до успешного конца?
Но тут его размышления прервал легкий шум в зале - все встали, поскольку судья, закончив официальное представление, покинул свое место. Когда Петигрю вместе со всеми снова сел, он впервые обратил внимание, что человек, вот уже некоторое время стоявший совсем рядом с ним, не кто иной, как Маллет собственной персоной.
И хотя с профессиональной точки зрения способность инспектора бесшумно материализоваться, когда этого меньше всего ожидали, конечно, была полезна, так как чаще всего вызывала у подозреваемых некоторую тревогу, в тот момент лично Петигрю она показалась вершиной оскорбления, поэтому в ответ на доброжелательное "доброе утро" он лишь холодно кивнул.
- Надеюсь, вы хорошо спали, сэр?- как ни в чем не бывало продолжал Маллет, будто специально вознамерившись проявлять крайнюю бестактность.
- Нет, не очень,- сухо и коротко ответил Петигрю.
- Жаль, сэр,- озабоченно нахмурившись, заметил Маллет.- Впрочем, не могу похвастаться, что и мне удалось всласть поспать.
- Да?- безразличным тоном спросил Петигрю, поскольку в данный момент чья-то еще бессонница его не занимала.
- Да. И совсем не из-за дела "Бленкинсоп". Просто мне пришлось еще раз внимательно просмотреть огромное количество материалов по расследованию убийства мисс Дэнвил.
Петигрю ничего не ответил. Маллет мог рыться в своих бумагах хоть до посинения, лично ему не было до этого никакого дела: он только хотел, чтобы ему не мешали спокойно размышлять...
- Знаете, инспектор Джеллаби, безусловно, проделал очень большую работу,- продолжал Маллет.- Колоссальную работу. Полагаю, сэр, вчера вечером среди моих бумаг вы заметили на редкость полезную папку, которую он подготовил по всем, кто так или иначе имеет отношение к делу Дэнвил.
- Прошу тишины!- неожиданно проревел голос судейского пристава.
Петигрю, лихорадочно продолжая перебирать в уме услышанное, встал вместе со всеми, так как в зал вернулись судья и прокурор Флэк, сели на свои места, прозвучал стук молотка, и заседание пошло своим ходом. У него появилось смутное ощущение того, что он сам себя поставил в дурацкое положение... если только самого себя...
- Значит, это сделали не вы, а Джеллаби?- проговорил он, когда они снова опустились на свои неудобные скамьи.- В таком случае могу сказать одно: из того немногого, что мне удалось увидеть, большинство фактов ненадежно и не вызывает ни малейшего доверия.
Маллет, болезненно сморщившись, бросил на него вопрошающий взгляд, но слова замерли у него на губах, поскольку судья уже начал вызывать первых обвиняемых.
На скамье подсудимых появились трое худосочных молодых людей и дружно признали себя виновными в совершении кражи со взломом. Когда с ними было покончено, Маллет снова повернулся к Петигрю.
- Не могу с вами согласиться, сэр,- начал он.- Мистер Джеллаби, возможно, недостаточно тонок, несколько прямолинеен, а иногда даже не совсем деликатен, но, когда дело касается фактов, он, смею заверить вас, очень и очень основателен.
- А я, сэр, в свою очередь, могу заверить вас в том, что это далеко не так,- не без резкости возразил Петигрю, сознательно игнорируя явный подтекст высказывания о возможной прямолинейности Джеллаби.- Позвольте привести вам один, всего один пример. Случайно взглянув на страницу, касающуюся Филипса, я обратил внимание на сделанную им запись о дате смерти миссис Филипс в 1934 году. Это, конечно мелочь, однако...
- Прошу соблюдать тишину,- громко прозвучал строгий голос судьи, и Петигрю вдруг осознал, что он, самый педантичный адвокат на свете, только что прервал чтение обвинения по делу о двоеженстве.
- Но она и вправду умерла в 1934 году,- прошептал инспектор минут десять спустя, когда с двоеженцем было тоже покончено.- Об этой дате Джеллаби сообщил я сам.
- Значит, вы ошиблись. Она умерла в 1931 году.
- Нет, в 1934-м.
- В 1931-м!
- Заверяю вас, сэр, я лично видел ее свидетельство о смерти, и оно датировано 12 апреля 1934 года.
- Но это же нонсенс, инспектор. Мне достоверно известно, что ее завещание вступило в силу в 1931 году. Нотариусы в подобного рода вещах никогда не ошибаются. Если хотите, я могу вам показать его письмо... О господи! Кажется, он начинает наше дело...
Несмотря на признание виновности, рассмотрение дела "Бленкинсоп" длилось чуть ли не целый час. Могло бы и дольше, поскольку государственному обвинителю сначала надо было убедить несколько недоверчивого председателя суда в реальном существовании такой конторы, как Управление по контролю за производством и использованием взрывателей, затем ознакомить его со всеми соответствующими положениями, постановлениями и инструкциями - что, учитывая его на редкость занудливую манеру вести судебные процессы, отнюдь не делало рассмотрение более интересным - и только потом приступить к изложению, в общем-то, простых фактов. Защита еще ранее подробно проинформировала обо всем Баббингтона, самого модного и дорогого королевского адвоката в округе, и, хотя его просьбу о смягчении наказания вполне можно было выразить двумя-тремя фразами, он ухитрился растянуть свое выступление по меньшей мере минут на двадцать. Баббингтон всегда гордился своим умением полностью отрабатывать полученные от клиента деньги, а в данном случае, поскольку он был вынужден снизить ставку своего гонорара до "разумного уровня" пятнадцати гиней за минуту,- то уж приложил все силы, чтобы своим красноречием компенсировать все сполна. Вместе взятые, стоимость защиты и штрафы, наложенные в судебном порядке на обвиняемых, составили значительную часть неуплаченных обвиняемыми государству налогов.
Пока все это происходило, мысли сидевших рядом представителя Скотленд-Ярда и официального свидетеля по данному делу витали за тысячу миль отсюда. Петигрю раздумывал над проблемой, которая на первый взгляд казалась настолько малозначительной, что при других обстоятельствах он тут же выбросил бы ее из головы как совершенно ненужное и необъяснимое отклонение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Ну это уж слишком! Не в силах читать дальше, хотя вся страница, озаглавленная его именем, была до конца заполнена плотным аккуратно написанным текстом, Петигрю перевернул страницу, чтобы поскорее убрать с глаз долой оскорбительный пассаж, и увидел:
"ФИЛИПС, Томас: помощник адвоката; ранее не судим; год рождения - 1890; в 1916-м женился на Саре Эмили Ричарде, которая скончалась в 1934-м; с 1919-го по 1939 г, работал в компании "Мейхью энд Тиллотсон"; временный сотрудник управления с декабря 1939 г.".
Петигрю не успел прочитать, что написано дальше, так как бесшумное появление Маллета у входной двери заставило его поспешно и с виноватым видом захлопнуть папку и засунуть ее в самый низ стопки. После кратких и точных ответов инспектора разговор пошел значительно быстрее и довольно скоро кончился. Маллет, остановившийся в другом отеле города, покинул зал заседаний практически немедленно. Если он и заметил необычный интерес Петигрю к папке с делом Дэнвил, то сделал вид, будто ничего не случилось. Петигрю, вернувшись к себе, вскоре лег спать, но не мог заснуть сразу. Он испытывал сильное чувство внутреннего раздражения против самого себя за то, что поддался соблазну прочитать то, что явно не было предназначено для его глаз, и еще большее раздражение против Маллета за то, что тот позволил себе, как он считал, непростительное хамство и несвойственную ему откровенную глупость. Впрочем, когда это чувство стало утихать, до Петигрю вдруг дошло, что в тайком прочитанных им документах было что-то еще, по каким-то причинам сильно задевшее его самолюбие. Что именно это было, он, как ни старался, никак не мог вспомнить. Петигрю целую вечность вертелся в постели, непрестанно поворачивался с боку на бок, мучительно пытаясь разрешить эту крошечную проблему. Когда ему все-таки удалось ее разрешить, она оказалась настолько тривиальной, что затраченные на поиски ответа усилия чудовищно не соответствовали результату. Чувствуя себя еще более обиженным и неудовлетворенным, но вместе с тем довольным, что мучительный поиск кончился, он наконец спокойно уснул.
На следующее утро Петигрю пришел в суд рано, как раз вовремя, чтобы увидеть столь хорошо знакомую ему церемонию открытия судебного заседания. Чувствуя себя чуть ли не обнаженным, находясь в зале без привычной мантии, без которой он в свое время там никогда не появлялся, он преднамеренно решил сесть на одну из довольно неудобных скамей для публики в задних рядах, а не впереди, по соседству со своими коллегами. Пока зачитывалось официальное представление, его мысли были сконцентрированы не столько на проходящем спектакле или даже на деле, которое так неожиданно привело его в Истбери, сколько на том, что ему пришлось испытать вчера вечером перед сном. И чем больше он размышлял об этом - а переключить свое внимание на что-либо иное, как он ни старался, ему не удавалось,- тем больше его охватывало непонятное чувство раздражения. Будучи человеком, всегда стремившимся быть до конца честным с самим собой, Петигрю заставил себя как можно глубже, как можно детальнее проанализировать свои чувства и довольно быстро пришел к заключению: все дело в том, что оскорбительная фраза, которая при иных обстоятельствах вызвала бы у него не более чем ироническую усмешку, исходила от Малетта, человека, чьи рассудительность и острота ума всегда вызывали у него только самое искреннее уважение. В таком случае не могло ли причиной его обиды и раздражения, подумал Петигрю, лихорадочно перебирая в мозгу самые различные, даже не очень приятные варианты и невидящим взором глядя на то, как прокурор Флэк тщательно поправляет широкую треугольную шляпу на своем густом парике,- не могло ли этой причиной стать то, что в той самой фразе на самом деле была доля правды? Потому что если это так...
Да нет же, черт побери, нет! Просто инспектор действовал на редкость глупо, а он, Петигрю, был дураком, вообразив, что если когда-то давным-давно Маллету случайно повезло в одном весьма запутанном деле, то он так и остался тем же обычным, прямолинейным и неумелым полицейским. Теперь, вспомнив о том, что вчера вечером стоило ему целого часа мучительной бессонницы, Петигрю с удовольствием почувствовал, как былое восхищение инспектором улетучилось. Рассудительность и острота ума! Ну надо же! Да ведь он не сумел даже правильно собрать очевидные факты! Плохо, очень плохо! Для человека его положения аккуратность в деталях - основа любого успешного расследования. Одного, всего только одного беглого взгляда на его записи было бы вполне достаточно, чтобы обвинить инспектора в преступной небрежности. И это допустил один из ведущих офицеров Скотленд-Ярда! Петигрю даже захотелось написать обо всем этом в газету "Тайме".
Был и еще один резон, позволяющий Петигрю с чистой совестью перенести чувство сильной досады с себя на бестактного полицейского инспектора. Он, как ему помнится, был глубоко потрясен и расстроен убийством мисс Дэнвил и, хотя с самого начала предполагал, что расследование будет достаточно трудным, тем не менее воспринимал тот факт, что рано или поздно убийство будет раскрыто, как нечто само собой разумеющееся. Теперь он был в этом совсем не уверен. Его былой вере в профессиональные способности Маллета был нанесен поистине сокрушительный удар! Ну разве можно ожидать, что офицер, допускающий такие вопиющие - Петигрю даже поймал себя на том, что беззвучно артикулирует это определение,- такие вопиющие промахи, вообще способен довести это дело до успешного конца?
Но тут его размышления прервал легкий шум в зале - все встали, поскольку судья, закончив официальное представление, покинул свое место. Когда Петигрю вместе со всеми снова сел, он впервые обратил внимание, что человек, вот уже некоторое время стоявший совсем рядом с ним, не кто иной, как Маллет собственной персоной.
И хотя с профессиональной точки зрения способность инспектора бесшумно материализоваться, когда этого меньше всего ожидали, конечно, была полезна, так как чаще всего вызывала у подозреваемых некоторую тревогу, в тот момент лично Петигрю она показалась вершиной оскорбления, поэтому в ответ на доброжелательное "доброе утро" он лишь холодно кивнул.
- Надеюсь, вы хорошо спали, сэр?- как ни в чем не бывало продолжал Маллет, будто специально вознамерившись проявлять крайнюю бестактность.
- Нет, не очень,- сухо и коротко ответил Петигрю.
- Жаль, сэр,- озабоченно нахмурившись, заметил Маллет.- Впрочем, не могу похвастаться, что и мне удалось всласть поспать.
- Да?- безразличным тоном спросил Петигрю, поскольку в данный момент чья-то еще бессонница его не занимала.
- Да. И совсем не из-за дела "Бленкинсоп". Просто мне пришлось еще раз внимательно просмотреть огромное количество материалов по расследованию убийства мисс Дэнвил.
Петигрю ничего не ответил. Маллет мог рыться в своих бумагах хоть до посинения, лично ему не было до этого никакого дела: он только хотел, чтобы ему не мешали спокойно размышлять...
- Знаете, инспектор Джеллаби, безусловно, проделал очень большую работу,- продолжал Маллет.- Колоссальную работу. Полагаю, сэр, вчера вечером среди моих бумаг вы заметили на редкость полезную папку, которую он подготовил по всем, кто так или иначе имеет отношение к делу Дэнвил.
- Прошу тишины!- неожиданно проревел голос судейского пристава.
Петигрю, лихорадочно продолжая перебирать в уме услышанное, встал вместе со всеми, так как в зал вернулись судья и прокурор Флэк, сели на свои места, прозвучал стук молотка, и заседание пошло своим ходом. У него появилось смутное ощущение того, что он сам себя поставил в дурацкое положение... если только самого себя...
- Значит, это сделали не вы, а Джеллаби?- проговорил он, когда они снова опустились на свои неудобные скамьи.- В таком случае могу сказать одно: из того немногого, что мне удалось увидеть, большинство фактов ненадежно и не вызывает ни малейшего доверия.
Маллет, болезненно сморщившись, бросил на него вопрошающий взгляд, но слова замерли у него на губах, поскольку судья уже начал вызывать первых обвиняемых.
На скамье подсудимых появились трое худосочных молодых людей и дружно признали себя виновными в совершении кражи со взломом. Когда с ними было покончено, Маллет снова повернулся к Петигрю.
- Не могу с вами согласиться, сэр,- начал он.- Мистер Джеллаби, возможно, недостаточно тонок, несколько прямолинеен, а иногда даже не совсем деликатен, но, когда дело касается фактов, он, смею заверить вас, очень и очень основателен.
- А я, сэр, в свою очередь, могу заверить вас в том, что это далеко не так,- не без резкости возразил Петигрю, сознательно игнорируя явный подтекст высказывания о возможной прямолинейности Джеллаби.- Позвольте привести вам один, всего один пример. Случайно взглянув на страницу, касающуюся Филипса, я обратил внимание на сделанную им запись о дате смерти миссис Филипс в 1934 году. Это, конечно мелочь, однако...
- Прошу соблюдать тишину,- громко прозвучал строгий голос судьи, и Петигрю вдруг осознал, что он, самый педантичный адвокат на свете, только что прервал чтение обвинения по делу о двоеженстве.
- Но она и вправду умерла в 1934 году,- прошептал инспектор минут десять спустя, когда с двоеженцем было тоже покончено.- Об этой дате Джеллаби сообщил я сам.
- Значит, вы ошиблись. Она умерла в 1931 году.
- Нет, в 1934-м.
- В 1931-м!
- Заверяю вас, сэр, я лично видел ее свидетельство о смерти, и оно датировано 12 апреля 1934 года.
- Но это же нонсенс, инспектор. Мне достоверно известно, что ее завещание вступило в силу в 1931 году. Нотариусы в подобного рода вещах никогда не ошибаются. Если хотите, я могу вам показать его письмо... О господи! Кажется, он начинает наше дело...
Несмотря на признание виновности, рассмотрение дела "Бленкинсоп" длилось чуть ли не целый час. Могло бы и дольше, поскольку государственному обвинителю сначала надо было убедить несколько недоверчивого председателя суда в реальном существовании такой конторы, как Управление по контролю за производством и использованием взрывателей, затем ознакомить его со всеми соответствующими положениями, постановлениями и инструкциями - что, учитывая его на редкость занудливую манеру вести судебные процессы, отнюдь не делало рассмотрение более интересным - и только потом приступить к изложению, в общем-то, простых фактов. Защита еще ранее подробно проинформировала обо всем Баббингтона, самого модного и дорогого королевского адвоката в округе, и, хотя его просьбу о смягчении наказания вполне можно было выразить двумя-тремя фразами, он ухитрился растянуть свое выступление по меньшей мере минут на двадцать. Баббингтон всегда гордился своим умением полностью отрабатывать полученные от клиента деньги, а в данном случае, поскольку он был вынужден снизить ставку своего гонорара до "разумного уровня" пятнадцати гиней за минуту,- то уж приложил все силы, чтобы своим красноречием компенсировать все сполна. Вместе взятые, стоимость защиты и штрафы, наложенные в судебном порядке на обвиняемых, составили значительную часть неуплаченных обвиняемыми государству налогов.
Пока все это происходило, мысли сидевших рядом представителя Скотленд-Ярда и официального свидетеля по данному делу витали за тысячу миль отсюда. Петигрю раздумывал над проблемой, которая на первый взгляд казалась настолько малозначительной, что при других обстоятельствах он тут же выбросил бы ее из головы как совершенно ненужное и необъяснимое отклонение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35