крупная, распространенная, абсолютно черная птица с тяжелым клювом и агрессивными повадками. Сложена крепче похожих по размеру птиц, вроде грача, и галки, и серой вороны; предпочитает одиночество, и только зимой селится колониями, питаясь от крупных источников пищи, вроде свалок. Обычно питается падалью, но не побрезгует птенцами и яйцами других птиц, насекомыми и червяками, а также не прочь выклевать глаза и задний проход новорожденным ягнятам, и потому фермеры стреляют воронов и раскидывают для них яд. Подвид - серая ворона, у нее брюхо, спина и туловище серые, населяет обитаемые города, пустоши, лиманы, леса, живые изгороди, повсеместно, голос - долгий пронзительный крик
визг
и в полете, вот как сейчас, маховые крылья растопыриваются, как пальцы, и сквозь них бьет свет. Как? Я хочу сказать, ведь небо серое, плоское, бессолнечное, но птица распростерла крылья и свет будто падает
вроде
вроде кажется
уже всё. Вроде кажется
Я уже успокоился. Старушки всего лишь судачат про сплошные пробки на дорогах («Ах-ах. Кошмар. Ужас, правда?»), официантка просто мажет масло на хлеб и мурлычет про себя - подпевает радиоприемнику, откуда несется песня Саманты Мамбы [39], и больше ровным счетом ничего не происходит.
Все в порядке. Я кажется опять спокоен.
зла/нет
Допиваю кофе. Сижу, уставясь в пустую чашку, на дне пена профилем Авраама Линкольна [40]. Ето ничего? Такое наблюдение - ето можно? То есть, если я такое подумал - ето не зловещие признаки безумия, или чего-то вроде? Не-а; ето просто случайное замечание, вот и все. Сердце не учащается, кожу не покалывает, дыхание нормальное, ровное. Просто - наблюдение. И вообще, он был похож на комок пены, бля, с етой своей безумной клочной бородой.
Блядские приступы паники. Тяжкое наследие алкоголизма. Чертов алкогольный психоз, он до сих пор никуда не делся. И не денется. Единожды алкоголик - алкоголик на всю жизнь, но есть лекарства:
Диазепам, 2-5 мг, кратковременный курс. Депрессант, типа. Или бетаблокираторы - от пальпитаций и симптомов типа одышки, учащенного сердцебиения, дрожи в конечностях, страха, головокружения. Или долговременный курс: трициклические антидепрессанты типа имипрамина.
Или: как объяснял в клинике один престарелый хиппи, приступы паники вызываются расстройством деятельности «читта» (ета орган восприятия и познания) и называются в аюрведической медицине «читта-удвега». Ето расстройство вызывает дисбаланс энергии «вата», отчего происходит дрожь, страх, головокружение и т.п. В таких случаях помогает массаж марма-точек головы джиотишматическим маслом и абхьянгой, с использованием вата-балансирующего ашвагандха-брамического масла. Или вино на травах, «Сарасватариштха», облегчающее боль. Слишком уж ты подсел на западную химию, чувак, говорил етот старый дряхлый хиппи. Освободи свою душу… уж кто бы говорил, у самого руки как сухие ветки, меньше надо было героином колоться.
Или: да забей, все ето дерьмо - страх и боль - ето просто жизнь, таков уж этот говенный мир, эта ебаная жизнь, если б мы не боялись, то давно уже погибли бы. Ети приступы паники - очередное, что нам надо преодолеть, очередной ужас, который надо побороть, и я его поборю, бля. Нам с воробьями и воронами етот ужас победить как нечего делать. Мы с ним разделаемся как повар с картошкой.
Так, теперь я проголодался. Голоден как волк, если точнее. А дома у меня куча дел: разложить покупки, проверить, как там Чарли, выдать ему сельдерея и ласки, выбрать какой-нибудь овощ к ужину, приготовить ужин, съесть ужин. Потом принять ванну и посмотреть телик. Может, звякнуть Перри, пускай придет, перекинемся в карты или еще что. И все ето придется делать одной рукой, бля. Все получается вдвое дольше.
Попробуйте одной рукой раздать карты для «рамми», увидите, сколько времени вам потребуется. Попробуйте держать карты. Попробуйте тасовать , бля.
А вот я научился, бля. Я все еще жив. Меня ничем не победить, ничем не побороть.
Оставляю на столике деньги за кофе, говорю «пока» официантке, беру сумку с продуктами и ухожу. Небо все чернеет, но дождь никак не начинается. Хорошо. Если удастся добраться домой до начала дождя, все будет хорошо; тогда я до конца жизни буду жить как нельзя лучше.
Шаг 9: Мы постарались, где можно, загладить нашу вину перед другими людьми, кроме тех случаев, когда это повредило бы им или кому-то еще. Да, мы взяли себя, дрожащих, за шкирку, блеющие мешки тел, кто без зубов кто без глаза кто без руки ноги бля и все без искорки или без блеска или чего у нас там когда-то было, и произнесли таким голосом, как будто пепел сыплется, что хотим попросить прощения. А отражения смеялись или рыдали или то и другое сразу а в пустом небе рокотало и больше ничего и тогда мы поняли что любая попытка загладить вину безнадежно далека от цели, и нам вечно барахтаться в стыде вине и раскаянии. Выброшенные на дальний беззвездный берег подсвеченный красным и быть нам тут навеки одиночками, нам самим и любому, кого мы хоть раз в жизни коснулись, блуждать тут вечно, бесцельно. Вечно эти «вечно». Вечно эти безумные крайности.
В машине
Даррен фальшиво напевает из репертуара «Банды гончих» [41]:
– Мы с табою детка два зверя потных, так давай как в передаче «В мире животных», ииищоооораз. Мы с табою детка два зверя потных, так давай как в передаче «В мире животных», ииищоооораз. Мы с табою детка…
Одну и ту же строчку, снова и снова. Алистеру это начинает действовать на нервы. Он показывает на дорожный знак, сообщающий, что им осталось всего семь миль до пункта назначения, и говорит с акцентом наподобие дяди Тома:
– Почитай что прибыли, масса. Хвала Господу.
Даррен перестает петь.
– Какого черта ты так разговариваешь?
– Как?
– Как будто ты из ямайской банды.
– Да не, я… я тока хотел, ну, пошутить, что ли.
– Смари, братан. Я про всякую там ебаную ямайку слышать не хочу, бля.
– А я про них и не говорил.
– Ну вот и не говори, бля. Слыхал ту историю? Про руки, типа?
– Не-а.
– Всего пару недель назад. Знаешь, есть такой чувак, Плоский зовут?
– Это такой, жутко тощий, и голова плоская?
– Он самый, ага. Его…
– Я ему велик толкнул.
– А?
– Этому Плоскому, я ему толкнул велик. За полтинник, горный велик, типа. Это был моего дядьки велик, но дядька решил продать, потому как у него прямая кишка выпала, и вот он отдал велик мне, а я его толкнул.
– За полтинник?
– Угу.
– Неплохо.
– Да я знаю. А мне почти ничё не досталось.
– Короче, у Плоского есть младший брат, лет шестнадцать ему, работает велокурьером. И вот две недели назад его вызвали…
– Небось, на том самом велике. Потому что у него…
– Слушай, заткнись уже и дай рассказать, ага? Ёптыть, Алистер, ты все равно как таракан в ухе. Зудишь и зудишь. Заткнись и дай рассказать чё я хочу, поэл? Вдруг да поймешь чё-нить.
Алистер пожимает плечами, шмыгает носом и затыкается. Даррен глядит на него три долгих секунды, потом опять устремляет взгляд на дорогу и продолжает:
– Младший брат Плоского. Велокурьер, на велосипеде, который, может, был твоего дядьки, пока у того очко не вывалилось, и тогда он отдал велик тебе, а ты его толкнул. Попустило?
Алистер ухмыляется и кивает.
– Угу.
– Отлично. Так вот, его вызвали куда-то на Парли, на границе сомалийского района, знаешь, где это? И вот он туда приехал, постучал в дверь, выходит какой-то ямаец трех метров ростом, дает ему железную коробку, типа, жутко холодную, замороженную, типа она в морозилке лежала, бля, и пачку башлей с кулак величиной. И ни слова не говорит, типа, тока сует ему коробку и бабло и клочок бумажки с адресом, где-то в районе Док-роуд возле Дингла. Ну, братец Плоского бабки в карман, коробку типа себе в сумку и поехал.
Даррен выковыривает что-то из зубов и щелчком сбрасывает на пол.
– Короче, он полдороги к Док-роуд уже проехал, и слышит, чё-то брякает. У него в сумке, типа, стучит, громко так. И вот он остановил велик, слез, смотрит в сумку. Коробка раскрылась. И вот он глядит внутрь. Я че хочу сказать, кто угодно заглянул бы, нет?
– Ну да, да.
– И чё он видит?
– Без понятия.
– Две руки, бля. Отрезанные, типа. И печатки на них и все такое. Он сказал, что на одной руке была татуировка, ласточка, и пять или шесть золотых гаек на обеих, бля.
Даррен снимает одну руку с руля, чтобы продемонстрировать собственные кольца.
– В бога душу мать. Чё, правда?
Даррен твердо кивает.
– Не вру, братан, ей-бо. Пара рук, бля.
– Ёбть. - Алистер мотает головой, глаза у него круглые. - А братан Плоского, он тада чё?
– А ты думаешь, чё, бля? Доставил эту ебаную коробку. Приехал по тому адресу, бля, отдал другому здоровенному ямайцу, а он типа заглянул туда и такой: «Дело сделано». И больше ничё - таким, знаешь, басом, как у них всегда бывает? ДЕЛО СДЕЛАНО. Дал парню еще бабла и захлопнул дверь, бля.
– В бога душу мать.
– Бля буду, братан. Я его сам видел, братишку Плоского, через два или три дня, в «Дротике». Он, похоже, за двое суток так и не оклемался. Белый как мел, как будто привидение увидал.
– Неудивительно, бля. Бедный парень. А слушай, вот чё: они были белые или черные?
– Чё?
– Да руки те. Их отрезали у черного парня или у белого?
– Нинаю. Какая разница?
– Наверно, никакой. Руки есть руки, ага?
– Угу. А я те вот чё скажу: чтоб вести дела, лучше и не придумаешь. Безжалостно, типа, вот как надо. Никаких соплей, бля. Если б Томми, мать его, больше думал о деле, типа, мы б щас не тащились черти куда, чтоб там заниматься черти чем, скажешь, нет?
Алистер глядит на поля, что распростерли свою тусклую зелень по обе стороны в сером свете, до дальних склонов, на которых уже завиднелись пятнышки домов, окраины городских угодий, случайные перелески. Высокая мачта телевещания, словно тонкий шпиль королевского дворца, и на высоком дальнем холме - колонна, видно, памятник какой-нибудь прошедшей войне. Алистер говорит:
– Уж недалеко. Почти приехали. Несколько минут, и мы там.
– Ну и слава коню. Разберемся с этой еботней и домой поедем.
Алистер улыбается.
– Знаешь чё; этот мужик, которому руки отрезали. Вот ему уж точно понадобится литературный негр, а?
– Ага. - Даррен смеется. - Точно.
– Ты как думаешь, он помер?
– Господи, конечно. От потери крови, типа, и шока. Он будет дохлый номер, как вот эта блядская овца!
На обочине стоит одинокая овца, и Даррен внезапно бросает машину на нее, овца спасается в живую изгородь, машина лишь на несколько дюймов разминулась с ее окороками.
– Не попал, бля.
– Ну и ладно, Дар. А то помял бы Томмину машину.
– А черт, и верно. Я об этом даж не подумал. Это уж точно был бы здец, правда?
– Угу. Пришлось бы уйти в бега, прятаться тут в этих долбаных горах, типа.
– Не-а. Он бы нас нашел. Я думаю, он этот район знает, он рассказывал, что парочку могил тут спроворил. Сволочь.
– Кто? Томми?
– Угу. Сволочь. Могилы, щас прям: прикинь, этот жирдяй Томми, чтоб лазил по этим горам, и в тачке у него труп и лопата? Да никада в жизни. Он пыхтит, даже када по лестнице поднимается. Я сам видал.
– Да, но ты ж его знаешь - он просто кого-нить еще заставит. Каких-нить шестерок типа Джеза Салли и этих его придурошных дружков, бля, сделать за него грязную работу. Всегда действует чужими руками, а?
– Открыл Америку. Мы с тобой чё щас делаем, по-твоему?
– Ну да. И он тех, кого собирался замочить, заставлял сначала копать себе могилы, типа. Как в кино всегда делают.
Даррен морщит лоб. Кожа у переносицы собирается двумя глубокими складками, как буква V.
– Да, я сам никада этого не мог понять. Чтоб человек сам себе могилу копал. Я чё хочу сказать, если тя все равно должны замочить, так пошли их в жопу, бля, пускай сами копают. Они начнут копать, а у тя в это время, мож, получится сделать ноги или подраться с ними, а если не начнут копать, то у них будет труп и никакой могилы. В любом случае выигрыш твой.
– Да, тока ты в это время уже умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
визг
и в полете, вот как сейчас, маховые крылья растопыриваются, как пальцы, и сквозь них бьет свет. Как? Я хочу сказать, ведь небо серое, плоское, бессолнечное, но птица распростерла крылья и свет будто падает
вроде
вроде кажется
уже всё. Вроде кажется
Я уже успокоился. Старушки всего лишь судачат про сплошные пробки на дорогах («Ах-ах. Кошмар. Ужас, правда?»), официантка просто мажет масло на хлеб и мурлычет про себя - подпевает радиоприемнику, откуда несется песня Саманты Мамбы [39], и больше ровным счетом ничего не происходит.
Все в порядке. Я кажется опять спокоен.
зла/нет
Допиваю кофе. Сижу, уставясь в пустую чашку, на дне пена профилем Авраама Линкольна [40]. Ето ничего? Такое наблюдение - ето можно? То есть, если я такое подумал - ето не зловещие признаки безумия, или чего-то вроде? Не-а; ето просто случайное замечание, вот и все. Сердце не учащается, кожу не покалывает, дыхание нормальное, ровное. Просто - наблюдение. И вообще, он был похож на комок пены, бля, с етой своей безумной клочной бородой.
Блядские приступы паники. Тяжкое наследие алкоголизма. Чертов алкогольный психоз, он до сих пор никуда не делся. И не денется. Единожды алкоголик - алкоголик на всю жизнь, но есть лекарства:
Диазепам, 2-5 мг, кратковременный курс. Депрессант, типа. Или бетаблокираторы - от пальпитаций и симптомов типа одышки, учащенного сердцебиения, дрожи в конечностях, страха, головокружения. Или долговременный курс: трициклические антидепрессанты типа имипрамина.
Или: как объяснял в клинике один престарелый хиппи, приступы паники вызываются расстройством деятельности «читта» (ета орган восприятия и познания) и называются в аюрведической медицине «читта-удвега». Ето расстройство вызывает дисбаланс энергии «вата», отчего происходит дрожь, страх, головокружение и т.п. В таких случаях помогает массаж марма-точек головы джиотишматическим маслом и абхьянгой, с использованием вата-балансирующего ашвагандха-брамического масла. Или вино на травах, «Сарасватариштха», облегчающее боль. Слишком уж ты подсел на западную химию, чувак, говорил етот старый дряхлый хиппи. Освободи свою душу… уж кто бы говорил, у самого руки как сухие ветки, меньше надо было героином колоться.
Или: да забей, все ето дерьмо - страх и боль - ето просто жизнь, таков уж этот говенный мир, эта ебаная жизнь, если б мы не боялись, то давно уже погибли бы. Ети приступы паники - очередное, что нам надо преодолеть, очередной ужас, который надо побороть, и я его поборю, бля. Нам с воробьями и воронами етот ужас победить как нечего делать. Мы с ним разделаемся как повар с картошкой.
Так, теперь я проголодался. Голоден как волк, если точнее. А дома у меня куча дел: разложить покупки, проверить, как там Чарли, выдать ему сельдерея и ласки, выбрать какой-нибудь овощ к ужину, приготовить ужин, съесть ужин. Потом принять ванну и посмотреть телик. Может, звякнуть Перри, пускай придет, перекинемся в карты или еще что. И все ето придется делать одной рукой, бля. Все получается вдвое дольше.
Попробуйте одной рукой раздать карты для «рамми», увидите, сколько времени вам потребуется. Попробуйте держать карты. Попробуйте тасовать , бля.
А вот я научился, бля. Я все еще жив. Меня ничем не победить, ничем не побороть.
Оставляю на столике деньги за кофе, говорю «пока» официантке, беру сумку с продуктами и ухожу. Небо все чернеет, но дождь никак не начинается. Хорошо. Если удастся добраться домой до начала дождя, все будет хорошо; тогда я до конца жизни буду жить как нельзя лучше.
Шаг 9: Мы постарались, где можно, загладить нашу вину перед другими людьми, кроме тех случаев, когда это повредило бы им или кому-то еще. Да, мы взяли себя, дрожащих, за шкирку, блеющие мешки тел, кто без зубов кто без глаза кто без руки ноги бля и все без искорки или без блеска или чего у нас там когда-то было, и произнесли таким голосом, как будто пепел сыплется, что хотим попросить прощения. А отражения смеялись или рыдали или то и другое сразу а в пустом небе рокотало и больше ничего и тогда мы поняли что любая попытка загладить вину безнадежно далека от цели, и нам вечно барахтаться в стыде вине и раскаянии. Выброшенные на дальний беззвездный берег подсвеченный красным и быть нам тут навеки одиночками, нам самим и любому, кого мы хоть раз в жизни коснулись, блуждать тут вечно, бесцельно. Вечно эти «вечно». Вечно эти безумные крайности.
В машине
Даррен фальшиво напевает из репертуара «Банды гончих» [41]:
– Мы с табою детка два зверя потных, так давай как в передаче «В мире животных», ииищоооораз. Мы с табою детка два зверя потных, так давай как в передаче «В мире животных», ииищоооораз. Мы с табою детка…
Одну и ту же строчку, снова и снова. Алистеру это начинает действовать на нервы. Он показывает на дорожный знак, сообщающий, что им осталось всего семь миль до пункта назначения, и говорит с акцентом наподобие дяди Тома:
– Почитай что прибыли, масса. Хвала Господу.
Даррен перестает петь.
– Какого черта ты так разговариваешь?
– Как?
– Как будто ты из ямайской банды.
– Да не, я… я тока хотел, ну, пошутить, что ли.
– Смари, братан. Я про всякую там ебаную ямайку слышать не хочу, бля.
– А я про них и не говорил.
– Ну вот и не говори, бля. Слыхал ту историю? Про руки, типа?
– Не-а.
– Всего пару недель назад. Знаешь, есть такой чувак, Плоский зовут?
– Это такой, жутко тощий, и голова плоская?
– Он самый, ага. Его…
– Я ему велик толкнул.
– А?
– Этому Плоскому, я ему толкнул велик. За полтинник, горный велик, типа. Это был моего дядьки велик, но дядька решил продать, потому как у него прямая кишка выпала, и вот он отдал велик мне, а я его толкнул.
– За полтинник?
– Угу.
– Неплохо.
– Да я знаю. А мне почти ничё не досталось.
– Короче, у Плоского есть младший брат, лет шестнадцать ему, работает велокурьером. И вот две недели назад его вызвали…
– Небось, на том самом велике. Потому что у него…
– Слушай, заткнись уже и дай рассказать, ага? Ёптыть, Алистер, ты все равно как таракан в ухе. Зудишь и зудишь. Заткнись и дай рассказать чё я хочу, поэл? Вдруг да поймешь чё-нить.
Алистер пожимает плечами, шмыгает носом и затыкается. Даррен глядит на него три долгих секунды, потом опять устремляет взгляд на дорогу и продолжает:
– Младший брат Плоского. Велокурьер, на велосипеде, который, может, был твоего дядьки, пока у того очко не вывалилось, и тогда он отдал велик тебе, а ты его толкнул. Попустило?
Алистер ухмыляется и кивает.
– Угу.
– Отлично. Так вот, его вызвали куда-то на Парли, на границе сомалийского района, знаешь, где это? И вот он туда приехал, постучал в дверь, выходит какой-то ямаец трех метров ростом, дает ему железную коробку, типа, жутко холодную, замороженную, типа она в морозилке лежала, бля, и пачку башлей с кулак величиной. И ни слова не говорит, типа, тока сует ему коробку и бабло и клочок бумажки с адресом, где-то в районе Док-роуд возле Дингла. Ну, братец Плоского бабки в карман, коробку типа себе в сумку и поехал.
Даррен выковыривает что-то из зубов и щелчком сбрасывает на пол.
– Короче, он полдороги к Док-роуд уже проехал, и слышит, чё-то брякает. У него в сумке, типа, стучит, громко так. И вот он остановил велик, слез, смотрит в сумку. Коробка раскрылась. И вот он глядит внутрь. Я че хочу сказать, кто угодно заглянул бы, нет?
– Ну да, да.
– И чё он видит?
– Без понятия.
– Две руки, бля. Отрезанные, типа. И печатки на них и все такое. Он сказал, что на одной руке была татуировка, ласточка, и пять или шесть золотых гаек на обеих, бля.
Даррен снимает одну руку с руля, чтобы продемонстрировать собственные кольца.
– В бога душу мать. Чё, правда?
Даррен твердо кивает.
– Не вру, братан, ей-бо. Пара рук, бля.
– Ёбть. - Алистер мотает головой, глаза у него круглые. - А братан Плоского, он тада чё?
– А ты думаешь, чё, бля? Доставил эту ебаную коробку. Приехал по тому адресу, бля, отдал другому здоровенному ямайцу, а он типа заглянул туда и такой: «Дело сделано». И больше ничё - таким, знаешь, басом, как у них всегда бывает? ДЕЛО СДЕЛАНО. Дал парню еще бабла и захлопнул дверь, бля.
– В бога душу мать.
– Бля буду, братан. Я его сам видел, братишку Плоского, через два или три дня, в «Дротике». Он, похоже, за двое суток так и не оклемался. Белый как мел, как будто привидение увидал.
– Неудивительно, бля. Бедный парень. А слушай, вот чё: они были белые или черные?
– Чё?
– Да руки те. Их отрезали у черного парня или у белого?
– Нинаю. Какая разница?
– Наверно, никакой. Руки есть руки, ага?
– Угу. А я те вот чё скажу: чтоб вести дела, лучше и не придумаешь. Безжалостно, типа, вот как надо. Никаких соплей, бля. Если б Томми, мать его, больше думал о деле, типа, мы б щас не тащились черти куда, чтоб там заниматься черти чем, скажешь, нет?
Алистер глядит на поля, что распростерли свою тусклую зелень по обе стороны в сером свете, до дальних склонов, на которых уже завиднелись пятнышки домов, окраины городских угодий, случайные перелески. Высокая мачта телевещания, словно тонкий шпиль королевского дворца, и на высоком дальнем холме - колонна, видно, памятник какой-нибудь прошедшей войне. Алистер говорит:
– Уж недалеко. Почти приехали. Несколько минут, и мы там.
– Ну и слава коню. Разберемся с этой еботней и домой поедем.
Алистер улыбается.
– Знаешь чё; этот мужик, которому руки отрезали. Вот ему уж точно понадобится литературный негр, а?
– Ага. - Даррен смеется. - Точно.
– Ты как думаешь, он помер?
– Господи, конечно. От потери крови, типа, и шока. Он будет дохлый номер, как вот эта блядская овца!
На обочине стоит одинокая овца, и Даррен внезапно бросает машину на нее, овца спасается в живую изгородь, машина лишь на несколько дюймов разминулась с ее окороками.
– Не попал, бля.
– Ну и ладно, Дар. А то помял бы Томмину машину.
– А черт, и верно. Я об этом даж не подумал. Это уж точно был бы здец, правда?
– Угу. Пришлось бы уйти в бега, прятаться тут в этих долбаных горах, типа.
– Не-а. Он бы нас нашел. Я думаю, он этот район знает, он рассказывал, что парочку могил тут спроворил. Сволочь.
– Кто? Томми?
– Угу. Сволочь. Могилы, щас прям: прикинь, этот жирдяй Томми, чтоб лазил по этим горам, и в тачке у него труп и лопата? Да никада в жизни. Он пыхтит, даже када по лестнице поднимается. Я сам видал.
– Да, но ты ж его знаешь - он просто кого-нить еще заставит. Каких-нить шестерок типа Джеза Салли и этих его придурошных дружков, бля, сделать за него грязную работу. Всегда действует чужими руками, а?
– Открыл Америку. Мы с тобой чё щас делаем, по-твоему?
– Ну да. И он тех, кого собирался замочить, заставлял сначала копать себе могилы, типа. Как в кино всегда делают.
Даррен морщит лоб. Кожа у переносицы собирается двумя глубокими складками, как буква V.
– Да, я сам никада этого не мог понять. Чтоб человек сам себе могилу копал. Я чё хочу сказать, если тя все равно должны замочить, так пошли их в жопу, бля, пускай сами копают. Они начнут копать, а у тя в это время, мож, получится сделать ноги или подраться с ними, а если не начнут копать, то у них будет труп и никакой могилы. В любом случае выигрыш твой.
– Да, тока ты в это время уже умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27