Перетерпев двадцать минут давки, я оказался у кассы. Сунул десять монет блондинке, сидящей, словно в клетке, за решетчатой загородкой, и протиснулся в огромный, под завязку набитый зал.
Здесь находилось около пяти тысяч человек самой разнообразной наружности, среди которых выделялись «прикинутые» по случаю панки и человек пятьдесят металлистов. Самой распространенной одеждой были куртки, банданы и спортивная обувь. Фраков и смокингов не наблюдалось.
На сцене двадцать мускулистых парней, голых по пояс, громко и ритмично колотили молотками по молочным бидонам. Управлял этими красавцами лысый гигант, который что-то ревел на арго и отбивал ритм ладонями по барабану, словно задавая темп гребцам на римской галере. И в этом грохоте по небольшому оставшемуся свободным пространству перекатывались людские волны.
Все– таки бидоны не тянули на серьезный многотональный инструмент и скоро начали мне надоедать. Я стоически выдерживал удары по печени и барабанным перепонкам минут двадцать, затем плюнул и стал продираться сквозь толпу в сторону внутреннего дворика, сопровождаемый хлопками по плечам или презрительными взглядами тех, с кем я когда-то был знаком. Наконец я вывалился из толпы и с облегчением вздохнул.
Двор выглядел более пригодным для жизни. Почти все гости центра были на концерте, и я мог передвигаться по двору, никого не толкая. Ребята небольшими группками сидели на стульях, на столах, на всем, на чем можно было сидеть, болтая, потягивая пиво из пластиковых стаканов, оживленно споря о политике. С десяток собак, виляя хвостами, вертелись у них под ногами, а их хозяева с улыбкой наблюдали за четвероногими.
Ко мне с деловым видом подбежал питбуль и принялся обнюхивать отвороты брюк. Я замер, хорошо зная, что собаки этой породы не очень-то предсказуемы.
– Не беспокойся, – сказал парень в кожаной куртке и рваных джинсах, наблюдавший за сценой в нескольких шагах от меня. – Он очень добродушный, ты, главное, не делай резких движений.
– Я тоже очень добродушный, – ответил я тихим голосом, чтобы не рассердить пса, – и все-таки, если ты его не заберешь от меня как можно скорее, я рискую потерять контроль над собой и придушу тебя его поводком.
Парень с обидой посмотрел на меня и окликнул своего пса.
Наконец у стойки бара, пристроенного к одной из стен двора, мне удалось разглядеть высокую, немного сутулую фигуру Даниэле Дзуккеро. Моих лет, волос, как и у меня, на физиономии больше, чем на голове, и тоже в очках. На этом наше сходство заканчивалось. Он больше тянул на студента-переростка, а я – на портового грузчика.
– Какая честь! – развел он руками. – Сейчас пойду и объявлю об этом в зале, чтобы тебе устроили торжественную встречу!
Я пожал ему руку:
– Лучше не надо. Если меня увидят, могут подумать, что мы организуем восстание пролетариата. И потом, я не собираюсь красть у тебя венок славы.
Мы еще несколько минут обменивались благоглупостями, протискиваясь сквозь толпу, набившуюся в поисках выпивки в небольшой зальчик, заполненный сигаретным дымом, словно каминная труба, пока не выскользнули в задний дворик бара, заставленный пивными бочками и ящиками с бутылками и жестяными банками. На немногих целых стульях расположились с десяток активистов центра, никого из старой гвардии. Пол был усыпан сырыми опилками, на стенах висели старые плакаты еще более старых мероприятий «Лео». Свободных стульев не было, и я остался стоять, прислонившись к стене, давно нуждавшейся в покраске.
– Ну вот, Сандроне, здесь все те, кто имел дело со Скиццо в ту самую пятницу, – сказал, глядя на меня, Даниэле, затем обернулся к остальным. – Итак, история вам известна. Подчеркиваю еще раз, чтобы потом никто не ворчал за моей спиной: все, что от нас хотят услышать, не имеет никакого отношения к работе на полицию. Всем ясно?
Разумеется, ясно было не всем. Один из присутствующих, кривя физиономию, пренебрежительно высказался обо мне и моем способе зарабатывать себе на хлеб. Другие изъяснились в том смысле, что, невзирая на объяснения Даниэле, от всего этого попахивает полицейщиной, а их от этого мутит, и они не собираются отвечать на мои вопросы и вообще участвовать в подобной мерзости. Я не вмешивался в разговор добрых полчаса, потягивая чешское пиво из пластмассового стакана и ожидая, когда Даниэле и остальные, убежденные в необходимости этой встречи, выговорятся до конца. Наконец слово предоставили мне.
– Я работаю на адвоката Мирко Бастони, – начал я. – Вы должны хорошо знать его, потому что он защищал ваших в некоторых процессах. Сейчас он взялся за защиту Скиццо и попросил меня собрать доказательства, которые дали бы возможность оправдать парня. Это непросто, и нужно, чтобы вы мне помогли выяснить, что он делал, когда приходил сюда в последний раз. Он помнит только, что приходил в центр в пятницу, а дальше, вплоть до ареста – провал. Кто что может сообщить по этому поводу?
В результате я выяснил мало, почти ничего. Скиццо пришел в центр около полуночи и попытался пройти в здание, не уплатив, не было денег. Его не впускали до тех пор, пока он с протянутой рукой не собрал по мелочи нужную сумму. Дежуривший в ту ночь в баре Давид, усики и очечки а-ля Леннон, продал ему бутылку вина, и Скиццо выдул ее в одиночку. Около двух часов утра, упившись вдрызг, он упал на один из столиков, а поднявшись, устроил скандал с сидевшими за соседним столом, укоряя их в том, что те не желают поделиться с ним выпивкой. Это было уже чересчур, и двое барменов взяли его под руки и выкинули из здания на тротуар. Всё.
– И больше вам нечего рассказать? – спросил я в замешательстве.
Рассказать было нечего. Никто не видел, как он ушел. Когда в три ночи центр закрылся, на том месте, где парня оставили лежать, его больше не было. Может, проезжали мусорщики и подобрали его, предположил кто-то.
Я поблагодарил всех и, расстроенный, покинул барный закут, хотя, говоря откровенно, я от этой встречи многого и не ждал. Попрощавшись с Даниэле и пообещав ему оплаченный ужин в любом ресторане на выбор, я принялся бесцельно бродить по залам и зальчикам, забитым людьми.
Все щели здания были заткнуты прилавками, за которыми стояли в основном иммигранты, но я не нашел ничего, что мне хотелось бы купить. Спустившись в подвал, я обнаружил помещение, называемое даун-таун: три комнаты, декорированные в «кислотном» стиле, где до сотни молодых ребят отплясывали под музыку хип-хоп.
Недолго думая, я присоединился к ним и, закрыв глаза, отдался на волю ритма, прыгая, словно разгоряченный медведь, чтобы выгнать из головы унылые мысли. Убийство, полицейских, сутенеров, кровь… Хип-хоп не совсем моя музыка, но она способна поднять настроение, и я отплясывал под нее, бодро потея.
Час спустя из транса меня вывело прикосновение чьей-то руки. Она принадлежала девушке лет двадцати с пышной прической фиолетового цвета и с настолько серьезным выражением лица, что я сразу понял: она приблизила свои губы к моей щеке вовсе не для поцелуя.
– Я – гу-ать-цо! – разобрал я сквозь грохот музыки.
– Что?
– …а то – Скиццо!!
Я уловил «Скиццо» и потащил ее в полумрак коридора, подальше от ревущих динамиков.
Ее звали Сарах, именно так, с «х» на конце.
– Мне сказали, ты ищешь информацию о Скиццо. Это правда?
– Правда. Он был здесь в пятницу вечером.
– Да. И я, наверное, была последней, кто его видел. Эти, из бара, выбросили его на улицу, наши тебе уже сказали. Я пошла домой в три часа и встретила его, как только вышла с улицы Ватто, где начинается бульвар, знаешь, где это?
– Знаю. Он сказал тебе, куда идет?
Она посмотрела на меня с возмущением:
– Ты что, на таких, как он, я не трачу свое время!
– Поня-а-атно, – протянул я разочарованно.
– Единственное помню – его погрузили в машину.
– Что? – Я воспрянул духом. – И тебе известно, кто это был?
– Нет, но это меня поразило, потому что тачка была не задрипанная какая-нибудь, а большая и шикарная, правда, какой марки, я не знаю.
– Ты не заметила, кто сидел за рулем?
– Нет, было темно. Это все, что я могу рассказать. Надеюсь, тебе пригодится. Если нет… – Она пожала плечами.
– Скорее да, чем нет. Спасибо.
– Не за что. – Она отошла, затем передумала и вновь повернулась ко мне. – Слушай, ты ведь не полицейский, правда?
– Нет, не полицейский. Я – стилист и имиджмейкер. Хочешь, открою тебе секрет: в следующем году стиль «зверопанк» будет немоден. Поняла?
Она негромко, чтобы слышал только я, послала меня куда подальше и удалилась решительным шагом. Я смотрел ей вслед, любуясь ее великолепной фигурой. И вдруг остро почувствовал, как мне хочется к моей женщине. Или к какой-нибудь другой, это меня сейчас тоже устроило бы. Но Вале в этот час наверняка спит без задних ног и не оценит моего телефонного звонка. Сил же изображать из себя плейбоя здесь, в социальном центре, у меня не осталось, и я решил пойти домой.
Стояла глубокая ночь, и такси не было видно: в этом районе по ночам редко встречаются богатенькие гуляки. Куда-то подевались даже поклонники «Барабанщиков», и сейчас на лежащей передо мной улице не было никого, кроме меня. Одиноким пилигримом я поплелся по бульвару, который тянулся от площади Греко аж до Центрального вокзала, в надежде найти телефонную будку, чтобы вызвонить такси.
Будка нарисовалась метрах в ста впереди, я ускорил шаг и вдруг почувствовал, как озноб пробежал у меня по спине, заставив запаниковать. Многого в жизни я не умёл, но чему я научился, так это доверять своим ощущениям. Бросил взгляд через плечо и увидел «альфу-ромео», которая медленно двигалась в мою сторону.
Я обернулся как раз в тот момент, когда дверцы машины, остановившейся метрах в двадцати от меня, распахнулись и из нее вышли трое в джинсовых куртках и с женскими чулками на головах. В руках они держали что-то похожее на обрезки металлического прута. Развернувшись веером, они побежали в мою сторону, и я понял, что в ближайшие десять минут мне придется туго.
Спастись можно было, но только вернувшись в социальный центр. Я нагнул голову и побежал им навстречу. Мысль у меня была – сбить одного из них с ног, перескочить через него и убежать, прежде чем остальные смогут меня схватить. Я нацелился на того, что приближался ко мне по тротуару, однако в последнее мгновение передумал и выбрал самого низкорослого из них.
Я врезался в него, левой рукой отбил болезненный, но терпимый удар металлическим прутом и рубанул правой ему в нос, затем, вложив весь свой вес в левое колено, засадил ему в солнечное сплетение.
Охнув, он полетел на землю, но успел вцепиться ногтями мне в лицо и потащил за собой, больно ударив прутом по лопатке. Я стал валиться на него, не переставая бить в лицо кулаком, пока его затылок не треснулся о тротуар с приятным моему слуху сухим звуком: ток!
Пролетела еще пара секунд, и, прежде чем мне удалось вскочить на ноги, остальные набросились на меня: прут одного скользнул по уху, железяка второго долбанула по спине. Я заорал от боли, и в это время третий врезал мне прутом по боку.
Оставаясь на коленях, я выкинул лезвие ножа, отнятого у Блондина, который непонятно как оказался у меня в левой руке, и, не оборачиваясь, с силой ткнул в находившегося сзади. Я услышал крик, лезвие вошло во что-то мягкое, и я нажал на рукоятку. Наверное, бедро, предположил я с удовлетворением и почувствовал, как мой кулак становится мокрым от крови.
Воспользовавшись заминкой, я кувыркнулся через плечо, получив еще один удар по спине, вскочил на ноги и побежал. Все тело болело, я потерял очки, но, как минимум, двое из нападавших чувствовали себя еще хуже.
Я несся, не оборачиваясь и напрягая зрение: без очков все виделось как в тумане. Вытерев на бегу рукоятку ножа, я швырнул его через забор и тут же оступился и чуть не упал – нога попала в водосток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33