И пусть теперь Шерхан попробует отделаться двумя тысячами…
В 14.00 на служебной «Волге» следователь Аршаков и его помощник Воронцов приехали к дому 35 по Алябьевскому переулку, где проживал Нестеренко.
Во дворе, лихо осев в пяти сантиметрах от подъезда, застыли две «синеглазки». В окне третьего этажа сверкали дырочки калибром 9 мм, и народ на лавочке на повышенных тонах предавался самым невероятным воспоминаниям о происшедшем.
Аршаков прошел через дубовую дверь и поднялся на третий этаж.
Дверь комнаты Нестеренко была раскрыта, и в нее то и дело заходили люди в погонах.
Аршаков остановился в недоумении перед треугольным проломом в стене, который деловито обмерял молоденький старлей.
— Во дает парень, — заметил один из оперов, — прямо как динамитом!
— Ушел?
— Ушел, — сказал опер, — а вы, собственно, кто? — А у меня этот парень проходит по делу об убийстве.
Молоденький старлей взял блокнот и стал скучным голосом диктовать протокол по результатам обыска. Аршаков начал методически обыскивать комнату — никто ему не мешал.
Прошло полчаса.
Аршаков, удовольствовавшись безрезультатным осмотром, закинул ногу на ногу, сел на ящик и стал ждать. Он ждал недолго: через пять минут хлопнула входная дверь, и в комнате показался Миклошин. Миклошин был довольно бледен и двигался как-то неуверенно, все время норовя прикрыть рукой имевшийся у него при себе кейс.
— А, Вазген Аршалуисович! — сказал Миклошин.
— Что это вы здесь делаете? Расследование передали мне.
— Поучиться пришел, — осклабился Аршаков, — век живи, век учись, знаете ли. Я вот у Нестеренко в фирме обыск проводил, ничего не нашел, все чисто, даже в сейфе ни пылинки. А вы провели повторный обыск и обнаружили в сейфе следы анаши. Вот я и хочу сейчас поучиться, как вы проводите обыск. Чтобы ничего не упустить.
Угроза, прозвучавшая в словах Аршакова, была настолько неприкрытой, что Миклошин побледнел. Лицо его стало цвета размороженного минтая. — К тому же, — продолжал Аршаков, — если в квартире было что-то компрометирующее Нестеренко, так ведь он это унес с собой. Зачем он иначе сюда прибежал?
Миклошин прошел по заставленной картонными коробками комнате, для приличия потыкался в них и поспешил наружу. Оглянувшись, он с тоской заметил, что Аршаков вышел на лестницу и пошел вниз. Последняя возможность с выгодой избавиться от «мокрого» «ТТ», лежавшего в кейсе, исчезла.
Миклошин вышел во двор, где за двумя милицейскими машинами стояла его служебная «Волга».
Молоденький старлей поспешно захлопнул заднюю дверцу милицейской «Волги» и стал есть следователя глазами. Миклошин почувствовал, что ему плохо. Аршаков знает все! Вот сейчас он гаркнет: «А ну покажь, что у тебя в кейсе!» — и на глазах старлея и старушек на лавочке из кейса Миклошина извлекут «мокрый» ствол.
Аршаков стоял и смотрел на своего коллегу.
Миклошин нырнул в служебную «Волгу».
— Давай! — крикнул он водителю.
«Волга» взвизгнула и ринулась с места, унося перепуганного сыщика с проклятого места. Миклошин пришел в себя только через десять минут. Голова его кружилась, кроме «мокрого» пистолета в «дипломате», мокрыми, несомненно, были и его штаны.
— Остановись, — приказал Миклошин водителю, когда машина, срезая расстояние, неожиданно заскочила в один из московских дворов.
Водитель остановился, Миклошин выбрался из «Волги» и, свернув за угол, нашел то, что искал: выпиравший ржавым ребром из асфальта канализационный люк. Воровато оглянувшись, Миклошин сдвинул крышку люка, вытащил из кармана проклятый сверток и, развернув платок, потряс. Что-то звякнуло и плюхнулось вниз. Миклошин положил платок в карман и вернулся к машине, делая вид, что застегивает ширинку.
Вазген Аршаков, брезгливо щурясь, глядел в арку, поглотившую «Волгу» Миклошина. За чем бы ни приезжала эта гнида — убралась, несолоно хлебавши.
А вот зачем приходил домой Нестеренко?
Что-то не то было в его поведении, когда Аршаков три часа назад сидел в его квартире. Что-то не то помимо разговора. Что? Развалившийся ящик? Запах в комнате? Колбаса? Чай? Чай!.. Да, он напоил Аршакова чаем из стеклянной банки, а дорогой английский убрал в стол. А впрочем, в стеклянной банке был тоже «Earl Grey»…
Аршаков горестно покачал головой и направился вверх.
Как ни жался выскочивший из «синеглазки» водитель к задней дверце, закрывая от следователя стекло, Аршаков все равно заметил стоящий на сиденье ящик с «Мальборо», явно вынесенный без описи из квартиры Нестеренко.
Пока Шакуров сидел в кабинете Миклошина, на соседней с его домом улице остановились бежевые «Жигули».
Из «Жигулей» высадились два субъекта, одетых в форменную одежду московских слесарей, то бишь штаны фабрики «Большевичка», расстегнутые на испитых животах рубашки и чемоданчики в руках. Они проследовали через подворотню в подъезд дома Шакурова.
Там один из них остался в дверях на стреме, а другой зашел в подъезд, где и углубился ненадолго в содержимое упрятанного под жестяной крышкой ящика, вскрытого им с помощью фигурно исполненного гвоздя.
Через десять минут посетители покинули здание и растворились в летнем московском мареве.
Если бы в это время в пустой квартире Шакурова кто-нибудь снял трубку с намерением позвонить по нужному адресу, он бы услышал мертвое молчание неисправного телефона, прерываемое какими-то неясными хрипами. Но, как уже сказано, в квартире Шакурова никого не было, а когда слесари из подъезда вышли, телефон вновь работал безупречно.
Еще через пятнадцать минут к скверику за подъездом подкатил грузовичок с надписью «Овощи-фрукты». Водитель грузовичка притер машину к самой бровке, выключил зажигание и, сладко зевнув, принялся разворачивать бутерброд, огромный и многослойный, как интеллектуальный роман.
Никаких овощей в фургончике не было. В нем размещалась по случаю приобретенная Рыжим прослушивающая аппаратура.
Через полчаса после того, как упомянутый грузовичок причалил к тротуару у дома, отгороженного от улицы неглубокими зарослями чахлых акаций, появился Максим. Он уже отвез Иру к своей тетке в Строгино.
У самого входа Максим осторожно огляделся. Улица была пуста, если не считать грузовичка «Овощи-фрукты» и двух пятилетних бутузов, целеустремленно работающих в песочнице над возведением Останкинской телебашни. Пятилетние бутузы вряд ли годились на роль подручных Рыжего. Акселерация еще не достигла таких размеров.
Максим еще раз взглянул на водителя грузовичка. Тот как раз доел бутерброд, выбросил масляную бумагу и, высунувшись из окошка, окликнул Максима: — Эй, парень! А где тут звякнуть можно?
— На Садовом, — и Максим ткнул большим пальцем в подворотню на противоположной стороне улицы.
Поднявшись в квартиру, Максим вынул из-за пазухи пачку сделанных «Полароидом» фотографий и стал смотреть. Это были люди, которых любознательный провинциальный корреспондент, нанятый Валерой, снимал при входе и выходе из криминальной химчистки.
На четвертой фотографии был изображен водитель овощевозки.
Максим сунул фотки в ящик шакуровского секретера и вновь покинул квартиру. Через пять минут он отразился в зеркальце заднего вида грузовичка. Максим демонстративно размахивал объемистой, явно предназначенной для хозяйственных закупок сумкой.
Выйдя из поля зрения грузовичка, он нащупал в кармане двушку и заспешил к телефонной будке.
Максим уже взялся за ее дверцу, когда из-за угла вынырнула милицейская «синеглазка».
— Гражданин Сысоев?
— Ну, я, — настороженно сказал Максим.
— Потрудитесь проехать с нами. На предмет расследования деятельности кооператива «Снежокъ».
Из прокуратуры Шакуров поехал прямо на встречу. Он опоздал на полчаса. Председатель правления банка, которому Шакуров хотел сбагрить парочку компьютеров, уже ушел.
Шакуров хотел позвонить ему и извиниться, но потом вдруг представил себе, как будет звучать извинение: «Простите, но меня задержали на предмет выяснения того, не являюсь ли я главой банды рэкетиров».
И хотя, безусловно, Шакуров наплел бы банкиру что-то другое, он так расстроился, что положил трубку и отправился восвояси.
Шакуров пришел домой около четырех. Квартира стояла пустая и пыльная, за окнами хлестало солнце, и весь пол был покрыт золотистой сеткой, отбрасываемой узорами на тюлевых шторах. Тишина стояла такая, что, казалось, было слышно, как пляшут в солнечных лучах облачка пыли, и где-то далеко-далеко на Садовом кольце бьет жизнь. И тут же голодным ребенком закричал телефон.
— Шакуров слушает.
— Сашка, ты?
— Вале… — Без имен. Ты знал, что со мной будет у Иванцова?
— Я, честно, не знал. Клянусь тебе, я…
— Почему он это сделал?
— У него украли сына.
— Слушай меня внимательно, Сашок. Помнишь, где тебе Лесик нос разбил в девятом классе?
— Еще бы!
— Подъедешь на тачке к этому месту в половине седьмого. Оставишь ключи в бардачке и уйдешь. Если тачки не будет перед твоим домом через сутки — подавай заявление об угоне.
И в трубке послышались короткие, противные гудки. Шакуров схватил проклятый аппарат и чуть не расшиб его о стенку. Но телефон был дорогой, made in Japan, Шакуров выбирал его в подарок одному чиновнику, а чиновника вдруг уволили, и надобность в телефоне отпала. Шакуров вовремя одумался и опустил аппарат на тумбочку. Машину! Машину этому сумасшедшему! Две машины он угробил за неполных 24 часа, теперь ему нужен пикапчик. Он хоть соображает, в какое положение ставит своего друга? Следователь уже угрожал обвинением в соучастии. Он сам под мечом ходит! Шакуров молча открыл дверцу холодильника и нашарил там бутылку бренди.
А через час в дверь шакуровской квартиры позвонили.
— Кто там?
— Прокуратура.
Шакуров отомкнул дверь. Однако на пороге стоял не тот следователь, что его допрашивал, а другой, — толстый армянин. — Аршаков, — сказал тот, — Вазген Аршалуисович. Я вас попросил зайти ко мне, а вы так и не смогли этого сделать, вот уж, извините, сам пожаловал.
Шакуров молча посторонился, пропуская следователя в маленькую кухню, залитую ослепительным июльским солнцем.
На клеенчатом столе красовались заморские фрукты в плетеной корзинке, печенье и аккуратно нарезанные ломтики белого хлеба. Там же стояла початая бутылка заморской водки, и Аршаков сразу отметил три вещи: во-первых, хозяин хотел напиться; во-вторых, дома не нашлось другого зелья, кроме как в давно початой четырехугольной бутылке дымчатого стекла: в-третьих, хозяин еще не напился.
Аршаков с немедленным вожделением уставился на еду, но Шакуров был так растерян, что даже не заметил взгляда следователя. — Нельзя ли чаю, — кашлянув, спросил Аршаков, — знаете, такая жара.
Шакуров засуетился вокруг гостя.
Через минуту Аршаков с наслаждением щипал белую булку, запивая ее горячим, темно-янтарного цвета чаем.
— О чем вас спрашивал Миклошин?
— Спрашивал, давно ли я знаю Нестеренко, почему я привел его к Иванцову, почему Иванцов дал ему кредит.
И давно ли вы знаете Нестеренко?
— Мы школьные приятели.
— А больше ничем он не интересовался?
— Спрашивал, вымогал ли Нестеренко у меня деньги.
— И?
— Я ответил, что нет.
— И что тогда?
— Тогда он сказал, что я — главный рэкетир, который стоял за спиной Нестеренко.
Аршаков критическим взглядом окинул хрупкого, голубоглазого молодого человека, с глазами, перекатывающимися под тонкой дужкой очков.
— Иванцов, защищая меня, рассказал какую-то чушь, что, мол, Нестеренко тоже вымогал у меня деньги и что часть денег, данных Иванцовым, принадлежала мне. Миклошин спросил, так ли это.
Аршаков хмыкнул.
— Миклошин, значит, не спросил, почему вы были в кабинете, а сразу рассказал вам про объяснения Иванцова?
— Да.
Глаза Аршакова при этом известии сверкнули, как тормозные огни автомобиля, узревшего неожиданный дорожный знак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34