Наклонившись, он заплетающимся языком прошептал мне на ухо:
– Тот жирный парень твой друг?
– Нет, мы познакомились сегодня в поезде.
– А как его фамилия?
– Андерсон. Он торгует нефтью.
– Говоришь, фамилия Андерсон? Говоришь, торгует нефтью?
– Ты с ним знаком?
– Не уверен, – пробормотал Хэтчер, – но может, и знаком. А если знаком, то будет очень занятно.
– Что ты имеешь в виду?
– Да так, просто парень он занятный, и нефтяной бизнес меня всегда занимал.
Если бы у меня было другое настроение, отговорка Хэтчера заинтриговала бы меня и я бы попытался расспросить его поподробней. Но доброе виски, разлившись большущей волной, пульсировало в моем организме. На меня снизошло блаженство опьянения. Путешествие длиною в день и олимпийские высоты, на которые я вознесся, отделяли меня от гибели Сью Шолто й Бесси Ленд, казавшейся мне сейчас чем-то несущественным. А их изуродованные тела напоминали сломанных кукол из детских воспоминаний. Да и вообще, темный мир за окнами вагона утратил реальность. Я отчетливо видел лишь светлую движущуюся комнату, где выпивал с интересным собеседником, и отражение собственной глупой довольной физиономии в стекле.
Хэтчер достал смятый конверт из нагрудного кармана рубашки цвета хаки и теперь рылся в других карманах.
– Что потерял? – поинтересовался я. – Скажи, и ты это получишь.
– Да вот письмо, которое надо бы отправить. Но черт его знает, куда подевалась ручка.
Я протянул ему свою. Вынув из конверта два сложенных листка, он развернул их, и я увидел, что они густо исписаны. Положив на колени журнал, Хэтчер принялся писать на обратной стороне второго листка. Медленно шевеля губами, он будто произносил про себя слова, чтобы не сделать ошибки. Умей я читать по губам, я бы узнал содержание приписки и, возможно, смог бы спасти ему жизнь.
Закончив, он положил дописанное письмо в конверт и вернул мне ручку. Я заметил, что на конверте уже есть марка, адрес и пометка «Авиа».
– Надо было давно отослать подружке, – объяснил он. – Не знаешь, можно отправить прямо из поезда или только с почты на станции?
– В клубном вагоне есть почтовый ящик. Висит на стене, стеклянный, между письменным столом и баром.
– Спасибо. – Он запечатал конверт и вышел. Но через несколько минут вернулся с бутылкой виски. Письмо он держал в другой руке.
– Твое виски кончилось, – сказал он, – попробуй теперь моего.
Отдав мне бутылку, он опять ушел. Судя по незнакомой мне этикетке, в бутылке был «Отборный марочный бурбон пятилетней выдержки, крепостью 90 градусов, изготовленный в Кентукки». Я счистил сургуч и вытащил пробку, использовав штопор из перочинного ножика. Мне показалось, от бутылки завоняло плохо очищенным машинным маслом, но, отбросив сомнения, я налил себе немного в бумажный стаканчик. Вкус у напитка не был изысканным, но жидкость согревала, а прочее в моем состоянии было в общем-то безразлично.
Хэтчер вернулся, опустив письмо в клубном вагоне, и спросил, как мне понравилось его виски.
– Жуть, – сказал я, – но я пил и хуже.
Сделав первый глоток, он поморщился:
– Правда жуть. С этой нехваткой спиртного приходится покупать, что найдешь, но парень, который продал мне этот бурбон, сказал, что он настоящий, марочный. И заплатил я ему дай боже!
– Жаль, я не захватил побольше из Чикаго, – сказал я, – забыл про штаты с сухим законом. Слушай, может, у Андерсона есть еще? Схожу узнаю.
Андерсон сидел с мисс Грин в полутемном купе в противоположном конце вагона. Устроившись рядышком, они глядели друг на друга с глупым видом, будто влюбленные. Но из нескольких слов, что я успел уловить, пока они меня не заметили, я понял, что обсуждали они нефтяной бизнес в Нью-Мехико. Мне пришло в голову, что Андерсон убеждает мисс Грин вложить деньги в одно из своих предприятий. Помешав им ворковать про их нефтяные увлечения, я объяснил Андерсону, что мне позарез нужна выпивка. Однако он ответил:
– Сожалею, дружище, но вам и вашему другу придется выпить то, что у вас есть.
– Он и ваш друг, – пробурчал я.
– Что вы имеете в виду? Я его никогда раньше не видел.
– Зато он вас видел. Он говорит, вы с ним знакомы.
– Тем не менее, боюсь, мне нечем вам помочь. – В голосе Андерсона слышалось нетерпение. – У меня была только та бутылка «Тичерз».
Настроение у меня внезапно изменилось, и хотя я был пьян, мне вдруг стало ужасно стыдно.
– Извините меня, – попросил я прощения у Андерсона и низко поклонился мисс Грин. – Извините, что так бестактно вас потревожил.
– Да ничего страшного, старина, – ответил Андерсон сердечно, – с кем не бывает. Жалко, что я ничем не могу помочь.
Оставив дам Тессинджер, собравшихся спать, Мери догнала меня в коридоре. Почти все полки были уже застелены, и вагон ужался до размеров узкого туннеля между зелеными шторками. Частица призрачного внешнего мира вдруг проникла в поезд, и на мгновение я ощутил испуг, будто шел не по сумрачному коридору, а пробирался по неведомой тропинке в диких джунглях, где под каждым кустом подстерегал какой-нибудь опасный зверь.
– Подъезжаем к Топеке, – сказала Мери. – Давай выйдем на платформу и посмотрим, что это такое.
Спустившись из задней двери вагона, мы увидели огни, в беспорядке разбросанные среди складских помещений, что-то вроде пустынных, уходящих в пугающую тьму проходов между ними, и еще внезапные вспышки неонового света вдали, переливавшегося разноцветными оттенками над головами невидимой толпы у кинотеатра, и, наконец, длинную, неравномерно освещенную станционную платформу.
Один из сотен подобных городов, при встрече с которыми испытываешь знакомую скуку, а при расставании – облегчение. Без спиртного я был все равно что мотор без горючего и потому испытал острое чувство жалости ко всем жителям Топеки, чей город оказался жалким скоплением тусклых огней в непроглядной тьме нашего полушария.
Теплая ладонь Мери скользнула между моим бедром и рукой.
– Когда я была маленькая, мы были очень бедные, – сказала она задумчиво. – Я любила приходить на станцию и наблюдать за пассажирскими поездами. Депрессия была в самом разгаре, но на поездах все же ездило много богатых людей. Я ни разу не ездила на поезде, и потому мужчины и женщины в освещенных окнах казались мне королями и королевами.
Рассказ Мери тронул меня, хотя и отдавал сентиментальностью.
– Любой ребенок думает о том же, глядя на проходящие поезда, – заметил я. – Но когда несколько раз проедешься, иллюзии тают. Почему-то всегда кажется, что та часть города, которую видишь из вагона, должна находиться по другую сторону колеи.
– А я до сих пор не избавилась от иллюзий. Ощущаю в поезде прилив энергии. Чувствуешь себя сильной, когда двигаешься вперед по стране, оставляя позади тех, кто сидит на месте.
– Я понимаю, ты просто не повзрослела. Может, тебе и повезло.
– Может быть, хотя иногда мне и сейчас бывает больно. Теперь я сама дама в освещенном окне, но я все еще кажусь себе тем самым ребенком. Я смотрю в окно изнутри, но в то же время заглядываю в него снаружи.
– Шизофрения, – сказал я и поцеловал ее.
Багаж и почту погрузили, пассажиры расселись по вагонам, и двери за ними закрылись. Тормозные кондукторы махнули фонарями, и поезд медленно тронулся с места, чтобы постепенно, набрав скорость, перейти на бешеное стаккато.
Мери внезапно заговорила о другом:
– Напрасно я провела столько времени с Тессинджерами, но я не могла заставить себя уйти. Миссис Тессинджер не хуже меня знает, что Тедди интересуется не ею, но ведь она женщина и потому все равно благодарна ему за внимание. Он болтает черт знает что, а она слушает.
– Например?
– Обо всем подряд! О ее молодости, красоте, энергии, вкусе. Полагаю, завтра они перейдут к анатомическим подробностям.
– А как реагирует Рита?
– Она, по-моему, в восторге. Все понимает и одобряет. Последние несколько лет она училась в очень консервативной школе для девочек.
Я обнял Мери и снова поцеловал ее, на этот раз крепче.
– Ты все-таки немного пьян, да?
– А ты против?
– Нет, я очень терпима. – Обняв меня рукой за шею, Мери притянула к себе мою голову и тоже поцеловала меня. – Может, пойдем в купе? Я замерзла.
Мы повернулись к двери, но не успел я нажать на ручку, как дверь приоткрылась и из купе высунулась продолговатая физиономия Хэтчера.
– Эй, дружище, я повсюду тебя искал. Ходил в клубный вагон. Как насчет того, чтобы еще выпить? – спросил он.
– Пейте, если хотите, – сказала Мери, – а я ложусь спать. – Чмокнув меня в щеку, она исчезла в купе.
– Чудесная девчонка, – восхитился Хэтчер. – Как это тебе удалось заполучить такую чудесную девчонку?
– Познакомились на вечеринке в Гонолулу, потом встретились в Детройте.
– Везет же некоторым. Должно быть, темпераментная штучка.
– Пускай я не настоящий джентльмен, – произнес я высокопарно, – но мисс Томпсон настоящая леди!
– Только не дай ей тебя обдурить. У них у всех одни и те же инстинкты. Одни и те же миленькие инстинктики.
– Заткнись, черт тебя дери! Я хочу жениться на этой девушке.
– Извини. Извини. У тебя один подход, у меня другой. Но дело твое. Так как насчет того, чтобы выпить?
– У Андерсона больше ничего нет. Придется пить твое.
– Ладно. Я засмотрелся на луну. Пошли, бутылка осталась в курилке. Надеюсь, не пропала.
Бутылка нашлась под креслом, там, где Хэтчер ее оставил. Выудив ее, он сделал большой глоток прямо из горлышка. Налив немного в бумажный стаканчик, я тоже выпил, но после перерыва пилось хуже. Жидкость показалась мне еще более тошнотворной. Желудок мой содрогнулся, будто подыхающая рыба.
– Господи, – пробормотал я, – ну и гадость. Никогда не пил ничего омерзительнее.
– Да брось ты, ничего особенного. – Расхрабрившись, Хэтчер высоко поднял бутылку и сделал еще один хороший глоток. Через несколько минут его кадык часто задергался, хотя других признаков дурноты я не заметил.
Устроившись поудобнее, он закурил и рассказал мне еще немного о том, что повидал, будучи торговым моряком. Одна история была про то, как в Кантоне одному матросу вспороли живот бритвой, и он бежал по улице с вываливающимися наружу кишками. «Да, да, я слышал, что его зашили и он выжил». А однажды, когда они плыли из Австралии на небольшом грузовом пароходике, у них был умалишенный капитан, спавший каждую ночь с надувной женщиной в натуральную величину. Стюард рассказывал, что раскрашенное лицо куклы день ото дня бледнело, зацелованное капитаном.
Пока Хэтчер рассказывал об этом, его собственное лицо тоже бледнело. Ярко-голубые глаза затуманились. Говорил он теперь с трудом, будто язык ему кто-то набил ватой.
– Извини, – сказал он в конце концов, – мне что-то нездоровится.
Уронив подбородок на грудь, он широко открыл побелевший рот и, с усилием поднявшись, побрел на нетвердых ногах в мужской туалет. Несколько минут я слушал, как его выворачивает наизнанку, было похоже, что кто-то рвет на куски очень толстую бумагу.
Я и сам чувствовал себя неважно. Курилка заходила ходуном, как каюта на корабле во время шторма. Огни на потолке делились, подобно амебам, и плясали словно эльфы. Я поднял руку, чтобы прикрыть один глаз и приостановить их сумасшедшие репродуктивные танцы, но угодил пальцами себе в переносицу. Мои собственные руки неожиданно превратились в некие удаленные от меня предметы, почти неподвижные и подвластные мне лишь номинально. Тело мое постепенно становилось деревянным, будто нервная система превратилась в обесточенный электрический провод, подсоединенный к батарейке, у которой заряд на исходе.
Мне даже показалось, что поезд замедлил ход, но я подумал, что это все мой обмен веществ. Поезд, внезапно дернувшись, остановился, огни за окном горели, во всяком случае те, на которых мне удалось задержать взгляд, а мой желудок снова дернулся, как выброшенная на берег рыба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29