Иначе и быть не может!
– А ты разве сомневаешься в моем согласии? Иначе и разговора бы этого не было. Прости, но… ведь официально у тебя нет никаких прав! Ладно, пойдем. – Она взяла его под руку и повела в свободную ложу бенуара.
Удобно уселись рядом на мягких сиденьях, и Светлана мягко, но решительно начала:
– Теперь слушай меня внимательно. С Петенькой мы о тебе уже знаем вот что: отец жив, и скоро мы увидимся. Пришлось дать объяснение твоему многолетнему отсутствию – такое, чтобы и он, и другие поверили. Сам понимаешь, как это для всех нас важно! – Она вздохнула: – Противно лгать сыну, но всю правду говорить ему нельзя, сам понимаешь. Пришлось сочинить свою версию.
– Какую же, интересно?
– Потеря памяти, амнезия. – Она опустила голову, смущенная – неловко смотреть ему в глаза: ведь дождалась бы, не вышла замуж – не понадобилась бы эта ложь. – Я ему сказала всю правду о тебе, но объяснила, что не вернулся к нам, так как после контузии не помнил, кто ты и откуда. Вернувшись, сразу уехал в Западносибирск, там и пробыл до последнего времени.
– Поня-ятно, – протянул Михаил. Объяснение, пожалуй, логичное, но ложь его угнетала. – А что же вернуло мне память сейчас?
– Новая контузия… там, на кладбище… Все ведь знают об этой диверсии… и Петя тоже.
– Ловко придумано. – Миша грустно улыбнулся. – Значит, так: первый раз шарахнуло – забыл откуда родом, второй – шарики стали на место. Тебе бы романы писать!
– А что, есть другие предложения? – рассердилась Светлана, и тон ее стал жестким: – Сам виноват, что все эти годы не знал сына! Я пыталась тебе сказать, а ты и слушать ничего не хотел. Мне пришлось придумать эту ложь, чтобы не травмировать психику ребенка. И еще: чтобы и окружающие нормально восприняли внезапное появление пропадавшего отца. Неужели непонятно?
– Ну будет! Начнем выяснять, кто в чем виноват, – зайдем слишком далеко, – мрачно возразил Михаил. – Ладно, я согласен, будем придерживаться этой версии. Не беспокойся, я все понял и запомнил дословно.
– Вот и отлично! – облегченно вздохнула Светлана и поднялась, давая понять, что – больше обсуждать ничего не намерена. – Теперь можешь приходить, когда тебе будет удобно. Звони нам, пожалуйста!
– А можно прийти завтра к шести?
– Хорошо, мы с Петей будем ждать.
В среду утром Степана Алексеевича разбудил телефонный звонок. Он взял трубку и лицо у него тревожно вытянулось:
– Светочка? Чего так рано? Маму нужно? С Петенькой что-нибудь? Ладно, сейчас я ее разбужу, только не плачь! – постарался он успокоить дочь, теряясь в догадках, что могло ее так расстроить.
Вере Петровне полночи нездоровилось и она приняла снотворное, но стоило ему прикоснуться, сразу открыла глаза. Увидев в его руках трубку радиотелефона догадалась, что звонит дочь, и испуганно спросила:
– Что там у Светы? Петенька заболел?
– Сейчас узнаешь. Мне не сказала, – обиженно проворчал Степан Алексеевич, передавая ей трубку.
Он терпеливо подождал конца их разговора и хмуро поинтересовался:
– Ну что там у Светы? Михаил не оправдал надежд?
– Да, не оправдал, – с горечью подтвердила Вера Петровна. – Светочка всю ночь не спала.
– Что, плохо встретились? Он был с ней груб?
– Нет, дорогой, встретились хорошо, если учесть, что произошло и сколько лет не виделись. Даже согласовали легенду, объясняющую Петеньке, как его отец воскрес из мертвых и почему так долго пропадал.
– Так из-за чего же она убивается?
– Представляешь, Степочка? Он… не явился! А они, – глаза Веры Петровны заволокли слезы, – так его ждали! Петенька, – всхлипнула, – даже стихи ему написал. Бедная моя доченька, – зарыдала она, уткнувшись в подушку.
Степан Алексеевич ласково обнял жену, попытался успокоить:
– Наверно, что-то ему помешало. Нет, я не оправдываю Мишу! – поспешно добавил, видя ее протестующий жест. – Не чувствует, видно, еще ответственности. Свете нужно взять его в оборот! У нее слишком мягкий характер. Вот, Надя бы на ее месте…
– Что Надя? – обиженно вскинула на него глаза Вера Петровна.
– Я хочу сказать: Светочке бы – Надину хватку. Смотри, как моя дочь этого «нового русского» заарканила! И издателя, с кем до него встречалась, тоже держала на коротком поводке.
Его слова больно задели Веру Петровну – она даже привстала на постели.
– Что значит, Степа: «твоя дочь»? А Светочка тебе кто? И если уж на то пошло – я не одобряю Надину «хватку». Ни к чему хорошему это не приведет. Зря ты ее поощряешь!
– Нисколько я ее не поощряю! – вспыхнув, возразил Степан Алексеевич. – И мне не по душе Надины бесшабашность и тщеславие. Не раз пытался вразумить дочь, – смягчает тон. – Я говорю «моя» лишь потому, Веруся, что не ты, к сожалению, ее родила. А Светочку я тоже люблю, и у меня сердце за нее болит!
Но Вера Петровна еще не отошла и обиженно ворчала:
– Но все же – не так, как за Надю. Хотя Света, – гордо посмотрела на мужа, – не побоюсь сказать – лучше воспитана. Ей чувство собственного достоинства не позволяет проявлять эту «хватку»!
– А у Наденьки, выходит, его нет? – снова закипел он. – Ты к ней несправедлива! Она, правда, слишком мечтает о благах, но ради них никому не позволит собой помыкать! И напрасно упрекаешь, будто к ней я сильней привязан. В том, что я меньше привык к Свете, – моей вины нет!
Наверно, не стоило ему об этом напоминать. Вера Петровна заплакала.
– Ну вот и договорились, Степа. Снова начнем разбираться, кто прав и кто виноват? – горестно произнесла сквозь слезы. – Неужели это будет преследовать нас всю жизнь?
– И правда, чего это мы снова… Прости, Веруся! – опомнился он. – Никогда больше не вспомню о старом, клянусь! – пододвинувшись, нежно обнял жену. – Я ведь обожаю тебя, Светочку и Петрушу! Ничуть не меньше Нади. – Горячо поцеловал ее в губы и, почувствовав, что она ему отвечает, радостно улыбнулся: – Ну вот так уже лучше. Ты одна – мое счастье!
Света напрасно обижалась на Михаила за то, что не пришел к ним сразу – на следующий день после их встречи. Он и сам очень хотел этого, но не позволили неотложные дела – срывался крупный заказ в области и ему, новому директору агентства, потребовалось с утра срочно отправиться на место. Работать пришлось до полуночи и дозвониться в Москву не сумел – мобильная связь не действовала.
«Ничего, – мысленно утешал себя Михаил, – увижусь с сыном завтра. Но ночью плохо спал – и из-за этого, и еще потому, что считал свое поведение во время свидания неудачным. Зря дал волю накопившейся обиде и горечи. Подлинные его чувства совсем другие. Не так говорил, не так вел себя с ней, как требовало собственное сердце.
Видно, и она недовольна тем, как прошла их встреча: не разрешила ее проводить, сослалась на какие-то дела, – а ведь он предлагал. В его воображении ярко возник момент, когда после стольких лет разлуки он вновь увидел ее: как она шла ему навстречу своей плавной, величественной походкой, чуть подняв золотистую голову. Как же она соблазнительно хороша! Уже не та юная, нежная девушка, которую он оставил, отбывая в неизвестность, а зрелая женщина, в полном расцвете красоты и женской силы. Она стала полнее, не потеряв стройности, и, пожалуй, это делает ее еще привлекательнее.
При виде ее он испытал страстный порыв, нестерпимое желание броситься к ней, сжать в объятиях… Какая глупость, что он не послушался своего сердца. Ну зачем говорил с ней так – сухо, осуждающе? Ведь она совсем не так истолкует, что у него на душе. Вот осел, ведь хотел по-человечески помириться, это необходимо, если он собирается участвовать в воспитании сына. И зачем обманывать себя:, знает же, чувствует, что она ему по-прежнему и дорога и желанна…
Но его гордость, мужское самолюбие все еще мешают примириться с фактом ее измены, с тем, что она принадлежала другому… Конечно, объективные обстоятельства, и все же… Да нет, не виновата она перед ним, ни в чем не виновата! Считала, что погиб; оказалась в тяжелых условиях, думала о сыне; вышла за Марка не любя: трудно существовать красивой женщине одной в мире, и не только в театральном.
Все так, ну а как же верность, чистота, благородство? Можно ли оправдывать слабость духа и предательство материальными обстоятельствами? Сам он воспитан по-другому; прагматизм – вот что губит духовность. Признать неизбежность житейской грязи – все равно что отказаться от вечных идеалов, от твердой убежденности в красоте человеческой души…
И это все при том, что он чувствует всем сердцем – надо вернуть ее любовь, она единственная женщина для него, была и останется… Но как простить разочарование?.. Заснуть ему удалось не скоро – только под утро.
Однако новый день Михаил начал в лучшем, чем обычно, настроении. Принял холодный душ, взбодрился: его крепкий, закаленный организм привык ко всяким перегрузкам. Сумев, наконец, дозвониться, объяснил Светлане причину задержки:
– Ради Бога не обижайся, – мягко попросил ее. – Если бы ты знала, как я мечтаю увидеть сына, – простила бы!
– Ладно, приезжай, я сегодня не занята, – коротко ответила Светлана. – Помнишь о нашем уговоре, да?
Он давно готовился к этой встрече, и подарок заранее приготовил – красивый кинжал в ножнах, старинной восточной работы, – но все же не представлял, что так трудно справляться с волнением и казаться внешне спокойным. Когда он, пригнувшись, чтобы не стукнуться о косяк двери, вошел в холл, Светлана приняла у него пальто, как у гостя, предупредила:
– Петя в гостиной, ждет тебя с нетерпением – весь извелся. – И показала ему, куда идти.
Он заметил, что она тоже делает над собой усилия (и ей непросто!) и пошел по просторному холлу к гостиной. Но мальчик не усидел на месте, – он уже приоткрыл дверь и выглянул. Оба застыли, с жадным интересом рассматривая друг друга. У Михаила сердце готово было выпрыгнуть из груди. Крепкий, рослый мальчуган – точная копия его самого лет в двенадцать-тринадцать: то же румяное, круглое лицо, карие глаза с длинными ресницами, даже фамильная ямочка на подбородке…
Пете, видно, понравился высокий, сильный, мужчина, так удивительно похожий лицом на него самого, – конечно, это его отец, таким он его и представлял. Светлана стояла чуть в отдалении, молча наблюдая. Неожиданно для всех первым нарушил напряженное молчание Петя:
– Папа, папа! Как жаль, что ты так долго пропадал! Ты мне был очень нужен! – Прозвенел его голос, и мальчик сделал шаг навстречу отцу.
Михаил сорвался с места, бросился к нему, высоко поднял на руки и крепко расцеловал, счастливо смеясь и глядя на Светлану.
Глава 32
ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ
– До чего же я соскучилась по тебе, папочка! – Надежда с довольным видом оглядывала долговязую, все еще молодцеватую фигуру Степана Алексеевича. – Выглядишь на «отлично» – вполне еще можешь нравиться девушкам, ей-ей!
Профессор Розанов и впрямь сохранил свою благородную, располагающую внешность. Время прибавило морщин, шевелюра из золотисто-русой стала сероватой от седин, но осталась горделивая посадка головы, спортивная подтянутость и стройность.
Надя приехала попрощаться с отцом перед отъездом в Италию и заодно посмотреть новую квартиру, которую он получил взамен «хрущобы», – оказался одним из первых счастливчиков.
Подходя к многоэтажному дому в новом микрорайоне Марьино, печально известном близостью к «оросительным полям» – очистным сооружениям, Надежда издали почувствовала неприятный запах.
– Как ты мог согласиться на такое? – негодовала Надя. – Дышать этой гадостью! Неужели и Вера Петровна одобрила? Уж очень она покладистая. Я бы – ни за что!
– А что делать, доченька? – устало улыбнулся Розанов. – Выбирать не из чего, всех сюда загнали. Но дом хороший: планировка отличная – не хуже, чем у тебя. А воздухом на даче надышимся. Здесь зимовать только будем – в основном при закрытых окнах.
– Ну что за сволочи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– А ты разве сомневаешься в моем согласии? Иначе и разговора бы этого не было. Прости, но… ведь официально у тебя нет никаких прав! Ладно, пойдем. – Она взяла его под руку и повела в свободную ложу бенуара.
Удобно уселись рядом на мягких сиденьях, и Светлана мягко, но решительно начала:
– Теперь слушай меня внимательно. С Петенькой мы о тебе уже знаем вот что: отец жив, и скоро мы увидимся. Пришлось дать объяснение твоему многолетнему отсутствию – такое, чтобы и он, и другие поверили. Сам понимаешь, как это для всех нас важно! – Она вздохнула: – Противно лгать сыну, но всю правду говорить ему нельзя, сам понимаешь. Пришлось сочинить свою версию.
– Какую же, интересно?
– Потеря памяти, амнезия. – Она опустила голову, смущенная – неловко смотреть ему в глаза: ведь дождалась бы, не вышла замуж – не понадобилась бы эта ложь. – Я ему сказала всю правду о тебе, но объяснила, что не вернулся к нам, так как после контузии не помнил, кто ты и откуда. Вернувшись, сразу уехал в Западносибирск, там и пробыл до последнего времени.
– Поня-ятно, – протянул Михаил. Объяснение, пожалуй, логичное, но ложь его угнетала. – А что же вернуло мне память сейчас?
– Новая контузия… там, на кладбище… Все ведь знают об этой диверсии… и Петя тоже.
– Ловко придумано. – Миша грустно улыбнулся. – Значит, так: первый раз шарахнуло – забыл откуда родом, второй – шарики стали на место. Тебе бы романы писать!
– А что, есть другие предложения? – рассердилась Светлана, и тон ее стал жестким: – Сам виноват, что все эти годы не знал сына! Я пыталась тебе сказать, а ты и слушать ничего не хотел. Мне пришлось придумать эту ложь, чтобы не травмировать психику ребенка. И еще: чтобы и окружающие нормально восприняли внезапное появление пропадавшего отца. Неужели непонятно?
– Ну будет! Начнем выяснять, кто в чем виноват, – зайдем слишком далеко, – мрачно возразил Михаил. – Ладно, я согласен, будем придерживаться этой версии. Не беспокойся, я все понял и запомнил дословно.
– Вот и отлично! – облегченно вздохнула Светлана и поднялась, давая понять, что – больше обсуждать ничего не намерена. – Теперь можешь приходить, когда тебе будет удобно. Звони нам, пожалуйста!
– А можно прийти завтра к шести?
– Хорошо, мы с Петей будем ждать.
В среду утром Степана Алексеевича разбудил телефонный звонок. Он взял трубку и лицо у него тревожно вытянулось:
– Светочка? Чего так рано? Маму нужно? С Петенькой что-нибудь? Ладно, сейчас я ее разбужу, только не плачь! – постарался он успокоить дочь, теряясь в догадках, что могло ее так расстроить.
Вере Петровне полночи нездоровилось и она приняла снотворное, но стоило ему прикоснуться, сразу открыла глаза. Увидев в его руках трубку радиотелефона догадалась, что звонит дочь, и испуганно спросила:
– Что там у Светы? Петенька заболел?
– Сейчас узнаешь. Мне не сказала, – обиженно проворчал Степан Алексеевич, передавая ей трубку.
Он терпеливо подождал конца их разговора и хмуро поинтересовался:
– Ну что там у Светы? Михаил не оправдал надежд?
– Да, не оправдал, – с горечью подтвердила Вера Петровна. – Светочка всю ночь не спала.
– Что, плохо встретились? Он был с ней груб?
– Нет, дорогой, встретились хорошо, если учесть, что произошло и сколько лет не виделись. Даже согласовали легенду, объясняющую Петеньке, как его отец воскрес из мертвых и почему так долго пропадал.
– Так из-за чего же она убивается?
– Представляешь, Степочка? Он… не явился! А они, – глаза Веры Петровны заволокли слезы, – так его ждали! Петенька, – всхлипнула, – даже стихи ему написал. Бедная моя доченька, – зарыдала она, уткнувшись в подушку.
Степан Алексеевич ласково обнял жену, попытался успокоить:
– Наверно, что-то ему помешало. Нет, я не оправдываю Мишу! – поспешно добавил, видя ее протестующий жест. – Не чувствует, видно, еще ответственности. Свете нужно взять его в оборот! У нее слишком мягкий характер. Вот, Надя бы на ее месте…
– Что Надя? – обиженно вскинула на него глаза Вера Петровна.
– Я хочу сказать: Светочке бы – Надину хватку. Смотри, как моя дочь этого «нового русского» заарканила! И издателя, с кем до него встречалась, тоже держала на коротком поводке.
Его слова больно задели Веру Петровну – она даже привстала на постели.
– Что значит, Степа: «твоя дочь»? А Светочка тебе кто? И если уж на то пошло – я не одобряю Надину «хватку». Ни к чему хорошему это не приведет. Зря ты ее поощряешь!
– Нисколько я ее не поощряю! – вспыхнув, возразил Степан Алексеевич. – И мне не по душе Надины бесшабашность и тщеславие. Не раз пытался вразумить дочь, – смягчает тон. – Я говорю «моя» лишь потому, Веруся, что не ты, к сожалению, ее родила. А Светочку я тоже люблю, и у меня сердце за нее болит!
Но Вера Петровна еще не отошла и обиженно ворчала:
– Но все же – не так, как за Надю. Хотя Света, – гордо посмотрела на мужа, – не побоюсь сказать – лучше воспитана. Ей чувство собственного достоинства не позволяет проявлять эту «хватку»!
– А у Наденьки, выходит, его нет? – снова закипел он. – Ты к ней несправедлива! Она, правда, слишком мечтает о благах, но ради них никому не позволит собой помыкать! И напрасно упрекаешь, будто к ней я сильней привязан. В том, что я меньше привык к Свете, – моей вины нет!
Наверно, не стоило ему об этом напоминать. Вера Петровна заплакала.
– Ну вот и договорились, Степа. Снова начнем разбираться, кто прав и кто виноват? – горестно произнесла сквозь слезы. – Неужели это будет преследовать нас всю жизнь?
– И правда, чего это мы снова… Прости, Веруся! – опомнился он. – Никогда больше не вспомню о старом, клянусь! – пододвинувшись, нежно обнял жену. – Я ведь обожаю тебя, Светочку и Петрушу! Ничуть не меньше Нади. – Горячо поцеловал ее в губы и, почувствовав, что она ему отвечает, радостно улыбнулся: – Ну вот так уже лучше. Ты одна – мое счастье!
Света напрасно обижалась на Михаила за то, что не пришел к ним сразу – на следующий день после их встречи. Он и сам очень хотел этого, но не позволили неотложные дела – срывался крупный заказ в области и ему, новому директору агентства, потребовалось с утра срочно отправиться на место. Работать пришлось до полуночи и дозвониться в Москву не сумел – мобильная связь не действовала.
«Ничего, – мысленно утешал себя Михаил, – увижусь с сыном завтра. Но ночью плохо спал – и из-за этого, и еще потому, что считал свое поведение во время свидания неудачным. Зря дал волю накопившейся обиде и горечи. Подлинные его чувства совсем другие. Не так говорил, не так вел себя с ней, как требовало собственное сердце.
Видно, и она недовольна тем, как прошла их встреча: не разрешила ее проводить, сослалась на какие-то дела, – а ведь он предлагал. В его воображении ярко возник момент, когда после стольких лет разлуки он вновь увидел ее: как она шла ему навстречу своей плавной, величественной походкой, чуть подняв золотистую голову. Как же она соблазнительно хороша! Уже не та юная, нежная девушка, которую он оставил, отбывая в неизвестность, а зрелая женщина, в полном расцвете красоты и женской силы. Она стала полнее, не потеряв стройности, и, пожалуй, это делает ее еще привлекательнее.
При виде ее он испытал страстный порыв, нестерпимое желание броситься к ней, сжать в объятиях… Какая глупость, что он не послушался своего сердца. Ну зачем говорил с ней так – сухо, осуждающе? Ведь она совсем не так истолкует, что у него на душе. Вот осел, ведь хотел по-человечески помириться, это необходимо, если он собирается участвовать в воспитании сына. И зачем обманывать себя:, знает же, чувствует, что она ему по-прежнему и дорога и желанна…
Но его гордость, мужское самолюбие все еще мешают примириться с фактом ее измены, с тем, что она принадлежала другому… Конечно, объективные обстоятельства, и все же… Да нет, не виновата она перед ним, ни в чем не виновата! Считала, что погиб; оказалась в тяжелых условиях, думала о сыне; вышла за Марка не любя: трудно существовать красивой женщине одной в мире, и не только в театральном.
Все так, ну а как же верность, чистота, благородство? Можно ли оправдывать слабость духа и предательство материальными обстоятельствами? Сам он воспитан по-другому; прагматизм – вот что губит духовность. Признать неизбежность житейской грязи – все равно что отказаться от вечных идеалов, от твердой убежденности в красоте человеческой души…
И это все при том, что он чувствует всем сердцем – надо вернуть ее любовь, она единственная женщина для него, была и останется… Но как простить разочарование?.. Заснуть ему удалось не скоро – только под утро.
Однако новый день Михаил начал в лучшем, чем обычно, настроении. Принял холодный душ, взбодрился: его крепкий, закаленный организм привык ко всяким перегрузкам. Сумев, наконец, дозвониться, объяснил Светлане причину задержки:
– Ради Бога не обижайся, – мягко попросил ее. – Если бы ты знала, как я мечтаю увидеть сына, – простила бы!
– Ладно, приезжай, я сегодня не занята, – коротко ответила Светлана. – Помнишь о нашем уговоре, да?
Он давно готовился к этой встрече, и подарок заранее приготовил – красивый кинжал в ножнах, старинной восточной работы, – но все же не представлял, что так трудно справляться с волнением и казаться внешне спокойным. Когда он, пригнувшись, чтобы не стукнуться о косяк двери, вошел в холл, Светлана приняла у него пальто, как у гостя, предупредила:
– Петя в гостиной, ждет тебя с нетерпением – весь извелся. – И показала ему, куда идти.
Он заметил, что она тоже делает над собой усилия (и ей непросто!) и пошел по просторному холлу к гостиной. Но мальчик не усидел на месте, – он уже приоткрыл дверь и выглянул. Оба застыли, с жадным интересом рассматривая друг друга. У Михаила сердце готово было выпрыгнуть из груди. Крепкий, рослый мальчуган – точная копия его самого лет в двенадцать-тринадцать: то же румяное, круглое лицо, карие глаза с длинными ресницами, даже фамильная ямочка на подбородке…
Пете, видно, понравился высокий, сильный, мужчина, так удивительно похожий лицом на него самого, – конечно, это его отец, таким он его и представлял. Светлана стояла чуть в отдалении, молча наблюдая. Неожиданно для всех первым нарушил напряженное молчание Петя:
– Папа, папа! Как жаль, что ты так долго пропадал! Ты мне был очень нужен! – Прозвенел его голос, и мальчик сделал шаг навстречу отцу.
Михаил сорвался с места, бросился к нему, высоко поднял на руки и крепко расцеловал, счастливо смеясь и глядя на Светлану.
Глава 32
ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ
– До чего же я соскучилась по тебе, папочка! – Надежда с довольным видом оглядывала долговязую, все еще молодцеватую фигуру Степана Алексеевича. – Выглядишь на «отлично» – вполне еще можешь нравиться девушкам, ей-ей!
Профессор Розанов и впрямь сохранил свою благородную, располагающую внешность. Время прибавило морщин, шевелюра из золотисто-русой стала сероватой от седин, но осталась горделивая посадка головы, спортивная подтянутость и стройность.
Надя приехала попрощаться с отцом перед отъездом в Италию и заодно посмотреть новую квартиру, которую он получил взамен «хрущобы», – оказался одним из первых счастливчиков.
Подходя к многоэтажному дому в новом микрорайоне Марьино, печально известном близостью к «оросительным полям» – очистным сооружениям, Надежда издали почувствовала неприятный запах.
– Как ты мог согласиться на такое? – негодовала Надя. – Дышать этой гадостью! Неужели и Вера Петровна одобрила? Уж очень она покладистая. Я бы – ни за что!
– А что делать, доченька? – устало улыбнулся Розанов. – Выбирать не из чего, всех сюда загнали. Но дом хороший: планировка отличная – не хуже, чем у тебя. А воздухом на даче надышимся. Здесь зимовать только будем – в основном при закрытых окнах.
– Ну что за сволочи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46