– Я не сообразил, – улыбнулся алькальд и, повесив плащ, сел в кресло рядом. – Надеюсь, они не подумали, что это ты расклеиваешь бумажки.
К ней уже возвращалась непринужденность.
– К сожалению, – отозвалась она, – Обожаю сильные ощущения.
Внезапно ей показалось, что в этой комнате алькальд никогда не бывал и попал сюда совсем случайно. С какой-то беззащитностью похрустывая суставами пальцев, он выдавил из себя:
– Ты должна оказать мне одну услугу.
Она посмотрела на него вопросительно.
– Пусть это будет между нами, – продолжал алькальд. – Я хочу, чтобы ты погадала мне на картах. Ты можешь узнать, кто всем этим занимается?
Она отвернулась и, немного помолчав, сказала:
– Понимаю.
Алькальд добавил:
– Я делаю это прежде всего ради вас, циркачей.
Она кивнула.
– Я уже гадала, – сказала она.
Алькальд не мог скрыть нетерпения.
– Получилось очень странно, – с рассчитанным мелодраматизмом продолжала она. – Карты были такие понятные, что мне стало страшно, когда я увидела их на столе.
Даже дышала она теперь театрально.
– Так кто же это?
– Весь городок – и никто.
VIII
На воскресную мессу приехали сыновья вдовы Асис. Кроме Роберта Асиса, их было семеро, и все, кроме него, словно были отлиты в одной форме: большие и неуклюжие, привычные к тяжелой работе, слепо преданные и послушные своей матери. Роберто Асис, младший и единственный женившийся, был похож на братьев только утолщенной переносицей. Хрупкий здоровьем, с хорошими манерами, он заменил вдове Асис дочь, которая у нее так и не родилась.
На кухне, где семь Асисов разгружали вьючных животных, вдова расхаживала между кур со связанными лапами, овощей, сыров, темных хлебов и ломтей солонины, отдавая распоряжения служанкам. Когда снова воцарился порядок, она велела выбрать лучшее от всего для падре Анхеля.
Священник был поглощен бритьем. Время от времени он высовывал руки в патио, под дождь, и смачивал подбородок. Он уже заканчивал, когда две босоногие девочки, без стука распахнув дверь, вывалили перед ним несколько спелых ананасов, гроздья бананов, хлебы, сыр и поставили корзину овощей и свежих яиц. Падре подмигнул им:
– Прямо как в сказке!
Младшая из девочек, вытаращив глаза, показала на него пальцем:
– Падре тоже бреются!
Старшая потянула ее к двери.
– А ты как думала? – улыбнулся падре.
И уже серьезно добавил:
– Мы тоже люди.
Он окинул взглядом рассыпанную на полу провизию и понял, что на такую щедрость способен только дом Асисов.
– Скажите мальчикам, – почти прокричал он, – что бог пошлет им за это здоровья!
За сорок лет, истекших со дня его посвящения в сан, падре Анхель так и не научился подавлять волнение, охватывавшее его перед службой. Кончив бриться, он убрал бритвенные принадлежности, собрал провизию, сложил ее под шкафчик для вина и, наконец, вытирая руки о сутану, вошел в ризницу.
В церкви было полно народу. Впереди, на двух ими же подаренных скамьях с медными табличками, где были выгравированы их имена, сидели Асисы с матерью и кормилицей. Когда они, впервые за последние несколько месяцев, все вместе входили в храм, казалось, что они въезжают туда на лошадях. Кристобаль, старший из Асисов, приехавший с пастбища за полчаса до мессы и даже не успевший побриться, был еще в ботинках со шпорами. Вид этого великана-горца как будто подтверждал общее, хотя и не опиравшееся на точные доказательства мнение, что Сесар Монтеро внебрачный сын старого Адальберто Асиса.
В звоннице падре ждал неприятный сюрприз: литургических облачений на месте не оказалось. Когда вошел служка, падре Анхель растерянно переворачивал содержимое ящиков, споря о чем-то мысленно с самим собой.
– Позови Тринидад, – сказал он служке, – и спроси, куда она засовала епитрахиль.
Он забыл, что Тринидад с субботы хворает. Служка предположил, что она взяла с собой несколько вещей для починки. Тогда падре Анхель оделся в облачение, приберегаемое для погребальных служб. Сосредоточиться ему так и не удалось. Когда, взбудораженный, часто дыша, он поднялся на кафедру, он понял, что доводы, вы ношенные им в предшествующие дни, не покажутся здесь такими убедительными, какими казались в уединении комнаты.
Он говорил десять минут. Спотыкаясь о собственные слова, захваченный нахлынувшими мыслями, не вмещавшимися в готовые фразы, он увидел вдруг окруженную сыновьями вдову Асис так, как если бы они были изображены на старой-старой, поблекшей семейной фотографии. Только Ребека Асис, раздувавшая сандаловым веером жар своей роскошной груди, показалась ему живой и настоящей. Падре Анхель закончил проповедь, ни разу не упомянув прямо о листках.
Вдова Асис какое-то время сидела, с тайным раздражением снимая и надевая обручальное кольцо, между тем как месса продолжалась. Потом она перекрестилась, встала и по главному проходу пошла к дверям. За ней, толкаясь и топая, проследовали ее сыновья.
Вот в такое утро доктор Хиральдо однажды понял вутренний механизм самоубийства. Как и тогда, сегодня неслышно моросило, в соседнем доме пела иволга. Он читал зубы, а его жена в это время говорила.
– Какие странные воскресенья, – сказала она, накрывая стол для завтрака. – Пахнут свежим мясом, будто их разделали и повесили на крюки.
Врач вставил лезвие в безопасную бритву и начал бриться. Веки у него были опухшие, глаза влажные.
– У тебя бессонница, – сказала жена и с мягкой горечью добавила: – Проснешься в одно из таких воскресений и увидишь, что состарился.
На ней был полосатый халат, а голова у нее была в папильотках.
– Сделай одолжение, помолчи, – сказал он.
Она пошла на кухню, поставила кофейник на огонь и стала ждать, чтобы он закипел. Услышала пение иволги, а через секунду зашумел душ. Она пошла в комнату приготовить для мужа чистую одежду. Когда она подала завтрак, доктор был уже совсем одет; в брюках цвета хаки и спортивной рубашке он показался ей немного помолодевшим.
Завтракали молча. Под конец он внимательно и с любовью посмотрел на нее. Она пила кофе, опустив голову, все еще обиженная.
– Это из-за печени, – извинился он перед ней.
– Для грубости не может быть оправданий, – сказала она, по-прежнему не поднимая головы.
– Наверно, у меня отравление, – продолжал он. – Во время таких дождей печень разлаживается.
– Ты всегда говоришь об этом, – упрекнула она его, – но никогда ничего не делаешь. Если не будешь за собой следить, скоро настанет день, когда ты уже не сможешь себе помочь.
По-видимому, он был с нею согласен.
– В декабре, – сказал он, – пятнадцать дней проведем на море.
Сквозь ромбы деревянной решетки, отделявшей столовую от патио, словно подавленного нескончаемостью октября, доктор поглядел на дождь и добавил:
– А уж потом, самое меньшее четыре месяца, не будет ни одного такого воскресенья.
Она собрала тарелки и отнесла их на кухню, а, вернувшись в столовую, увидела, что он, уже в соломенной шляпе, готовит чемоданчик.
– Так, значит, вдова Асис снова ушла из церкви? – сказал он.
Жена рассказала ему об этом, когда он еще собирался чистить зубы, но он тогда слушал ее невнимательно.
– Уже третий раз за этот год, – подтвердила она. – Видно, не могла придумать лучшего развлечения.
Врач обнажил свои безупречные зубы.
– Эти богачи сходят с ума.
У вдовы Монтьель он застал женщин – они зашли навестить ее по дороге из церкви. Врач поздоровался с теми, кто сидел в гостиной; их приглушенный смех провожал его до самой лестничной площадки. Подойдя к двери спальни, он услышал другие женские голоса. Доктор постучал, и один из этих голосов сказал:
– Войдите.
Вдова Монтьель сидела в постели, прижимая к груди край простыни. Волосы у нее были распущены, а на коленях лежали зеркало и роговой гребень.
– Так вы, значит, тоже собираетесь на праздник? – сказал врач.
– Она празднует свой день рождения – ей исполнилось пятнадцать лет, – сказала одна из женщин.
– Восемнадцать, – с грустной улыбкой поправила вдова и, снова вытянувшись в постели, подтянула простыню к подбородку, – И, конечно, – лукаво добавила она, – ни один мужчина не приглашен! А уж вы и подавно, доктор, это была бы дурная примета.
Доктор положил мокрую шляпу на комод.
– Вот и прекрасно, – сказал он, глядя на больную задумчиво – удовлетворенным взглядом. – Теперь я вижу что мне здесь больше делать нечего.
А потом, повернувшись к женщинам и как будто извиняясь, спросил:
– Вы разрешите мне?..
Когда вдова осталась с ним наедине, страдальческое выражение лица, свойственное больным, вернулось к ней снова. Однако врач, казалось, этого не замечал. Выкладывая предметы из чемоданчика на ночной столик, он все время шутил.
– Для прокорма врачей, – улыбнулся доктор, – лучше уколов еще ничего не придумано.
Теперь заулыбалась и вдова.
– Честное слово, – сказала она, ощупывая через простыню ягодицы, – здесь сплошная рана. Я даже дотронуться не могу.
– А вы и не дотрагивайтесь, – сказал врач.
Она рассмеялась.
– Доктор, можете вы быть серьезным хотя бы по воскресеньям?
Врач оголил ей руку, чтобы измерить кровяное давление.
– Доктор не велит, – сказал он, – вредно для печени.
Пока он измерял давление, вдова с детским любопытством разглядывала круглую шкалу тонометра.
– Самые странные часы, какие я видела в своей жизни, – заметила она.
Наконец, перестав сжимать грушу, доктор оторвал взгляд от стрелки.
– Только они показывают точно, когда можно вставать с постели, – сказал он.
Закончив все и уже сматывая трубки аппарата, он пристально посмотрел в лицо больной, а потом, поставив на столик флакон белых таблеток, сказал, чтобы она принимала по одной каждые двенадцать часов.
– Если не хотите больше уколов, – добавил он, – уколов не будет. Вы здоровей меня.
Вдова Монтьель с легким раздражением передернула плечами.
– У меня никогда ничего не болело, – сказала она.
– Верю, – отозвался врач, – но ведь должен был я придумать что-нибудь в оправдание счета.
Ничего не ответив на это, вдова спросила:
– Я еще должна лежать?
– Наоборот, – сказал врач, – я это строго вам запрещаю. Спуститесь в гостиную и принимайте визитерш как полагается. К тому же, – иронически добавил он, – вам о стольких вещах надо поговорить!
– Ради бога, доктор, – воскликнула она, – не будьте таким насмешником! Наверно, это вы наклеиваете листки.
Доктор захохотал. Выходя, он остановил взгляд на кожаном чемодане с медными гвоздиками, стоявшем наготове в углу спальни.
– И привезите мне что-нибудь на память, – крикнул он, уже перешагивая порог, – когда вернетесь из своего кругосветного путешествия!
Вдова, снова занявшаяся расчесыванием волос, ответила:
– Непременно, доктор!
Так и не спустившись в гостиную, она оставалась в постели до тех пор, пока не ушла последняя визитерша. Только после этого она оделась. Когда пришел сеньор Кармайкл, вдова сидела у приоткрытой двери балкона и ела.
Не отрывая взгляда от щели, она ответила на его приветствие.
– Если разобраться, – сказала вдова, – эта женщина мне нравится: она смелая.
Теперь и сеньор Кармайкл смотрел на дом вдовы Асис. Хотя было уже одиннадцать, окна и двери по-прежнему оставались закрытыми.
– Такая у нее природа, – сказал он. – Она создана рожать мальчиков, так что иной и не могла быть. – И добавил, повернувшись снова к вдове Монтьель: – А вы тоже цветете прямо как роза.
Сеньору Кармайклу показалось, что свежестью своей улыбки она подтверждает его слова.
– Знаете что? – спросила вдова и, не дожидаясь, пока он справится со своей нерешительностью, продолжала: – Доктор Хиральдо убежден, что я сумасшедшая.
– Что вы говорите!
Вдова кивнула.
– Я не удивлюсь, – сказала она, – если он уже обсуждал с вами, как отправить меня в психиатрически больницу.
Сеньор Кармайкл не знал, как ему выйти из этого затруднительного положения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24