Ее ударило воздухом и швырнуло на пол. Вокруг падали стропила, доски, кирпичи с печной трубы, пласты штукатурки, но ни одной большой раны она не получила, только множество мелких царапин и заноз, – просто чудо, что посреди такого разрушения осталась жива и даже невредима. Она еще не опомнилась как следует и выглядела одурелой, в лице ее странным образом мешались страх и какая-то неестественная улыбка. Раиса сама не верила, как ей так повезло, и рассказывала окружавшим женщинам, где она стояла, как рвануло, как вмиг она очутилась на другом конце зала и как падали с потолка балки, в щепу кроша стулья и скамейки.
Учительский обоз еще не покинул деревню, находился на прежнем месте около хат и дворовых плетней. Учителя как раз собирались трогаться – продукты были уже получены, уложены, – и тут загрохотали бомбы. Бомбежка была для обоза не в новинку, под нее попадали уже не раз, поэтому и женщины, и дети испугались меньше деревенских. Даже лошади проявили приученность – не вздыбились, не шарахнулись прочь, остались стоять, как стояли, только дрожа, плотно прижав уши к головам. Дрожь и сейчас волнами пробегала под шерстью лошадиных крупов, – лошади тоже понимали смертное значение визга немецких бомб с неба и сотрясающих землю разрывов.
В обозе шла суета поспешного отправления. Женщины торопливо отвязывали от заборов вожжи, выплескивали воду и запихивали в повозки ведра, из которых поили лошадей, иные уже трогались, выворачивая на уличные колеи.
Учитель в плаще увидел Антонину и, широко шагая, заспешил к ней, – по своей деликатности не мог уехать так, не поблагодарив еще раз, не попрощавшись. У него был смущенный вид, смотрел он тоже немного смущенно, как бы извинялся, что надо ехать, что покидает деревню, где так по-доброму к ним отнеслись, в такие минуты, когда она в дыму пожара, что ничем не может помочь Антонине, как бы ни хотел это сделать.
– Поезжайте, поезжайте! – приказала ему Антонина, прочтя в его лице эти его чувства и видя, что он медлит отходить, затяжкой расставания как бы искупая свою невозможность быть сейчась здесь полезным. – А то вернется – да опять шуранёт…
– Это случайный, – с пониманием сказал учитель про «юнкерс». – Наскочил, швырнул – и дальше. Есть у них такие, просто разбойничают…
Подводы, одна за одной, гремели, бренчали мимо, учителя звали с них, махали ему руками.
– А вы-то как же? – спросил учитель, взглядывая на Антонину своими светлыми глазами. Хороший он был человек – в них было какое-то почти родственное беспокойство за нее, за всех деревенских жителей, взглядом своим он как бы спрашивал: сознает ли Антонина и все остальные тут, в Гороховке, что это уже совершенная очевидность – что немцы придут сюда, что это дело уже совсем короткого времени, всего нескольких часов?
Поговорить они не успели – с очередной подводы снова замахали, закричали учителю; должно быть, это были близкие ему, семейные люди; он прощально поклонился Антонине, побежал к обозу.
Кучка народу, в основном старики и мальчишки, стояла позади правления, на голом скате к пруду, разглядывала бомбовую воронку.
Подошел Иван Сергеич, определил опытным глазом военного человека:
– Обычная сотка!
– А там вон, у деда Калашника на огороде, – у-у, какая! – показывали мальчишки руками.
Старики, любопытствуя, заковыляли по выгону, на дедов огород.
В самом конце его, у межи, зияла чернотой огромная ямища, окруженная глыбистым валом вывороченной земли и глины.
– Ого-го! – Мальчишки, глупые, даже принялись прыгать на краю ямы в восторге от ее ширины, двухметровой глуби. Стенки ямы, обожженные пламенем взрыва, белели, точно в изморози, источали синеватый, тошнотно-едкий дымок.
– Это двести пятьдесят кэгэ, – определил Иван Сергеич.
– Ну, Калашнику повезло!.. – качали головами старики. – Могла прям в трубу угодить!
– Матвевне в чугунок!
– Знатный был бы сёдни у Калашника обед!
– Мне б такую ямку возля дома, я б из ей омшаник исделал…
– А еще больше могут они бомбу кинуть?
– А то! И полутонные есть, и тонные.
– Это что ж такое будет, если тонная?
– Что? – Иван Сергеич усмехнулся, как повидавший такие виды человек. – Да вот ахнула б здесь – и всего огорода нема, и дедовой хаты нема, и вообще б полсела сдуло!
Старики крутили головами, поверить было трудно, но и как было не поверить, стоя перед такой ямищей, – вон аж куда, до самой воды пробило…
«Юнкерс», верно, и вправду был случайный, разбойный, бомбы сбросил неприцельно, только напугать. Кроме сарая у Насти Ермаковой да клуба, ничего больше не пострадало, все другие бомбы угодили по огородам и пустошам.
Но это все же было как некий знак, что война огнем своим и железом достала уже до Гороховки.
И Антонина, точно перешагивая внутренне какой-то рубеж, в который она до сих пор, несмотря ни на что, не верила, как-то охолодало, тоскливо и безнадежно подумала про себя, с тесным комком, собравшимся в груди: «Ну, началось!»
12
Не два красноармейца суетились на Настином подворье, тушили сарай и отстаивали от огня ее хату, а несколько, – Антонина рассмотрела это, когда снова оказалась возле пожарища.
Сарай уже рухнул, догорел почти, да и чему там было долго гореть – сухие жерди, плетневые стены, соломенная крыша. Благо, не дул сильный ветер, не несло по деревне искры и клоки соломы, а то и солдаты б не помогли, пошло б гореть все подряд.
А солдаты угодили как раз вовремя. Наискось, через улицу, стояли их два груженых, накрытых брезентом, забрызганных грязью «ЗИСа».
Кончив хлопотать на пожаре, они вернулись к машинам; двое из них оказались шоферы; один сразу же полез в мотор и стал в нем что-то починять, другой, рыжеватый белобровый, молодой совсем парень, с брезентовым ведерком пошел к колодцу за водой.
– И вы, стало быть, бегите… защитнички наши, сыночки дорогие… – утвердительно, как будто факт этот был ей совершенно ясен и она только отмечала его вслух, приговаривала Макариха из калитки своего дома, наблюдая, как солдаты чистились от сажи и пепла, обивая пилотками со своих гимнастерок сизые хлопья, как плескали друг другу на черные руки из котелков воду, умываясь.
– Кто тебе сказал, бабуля, что мы драпаем? Мы выполняем оперативное задание командования.
– «Задание…» – передразнила Макариха. – Которые задание выполняют – они с немцем сражаются. Вот сын мой Колька – с первого дня тама. Может, уж и головушку свою сложил… А вы – эва где, вперед всех назад чешете… Да еще в кузова понахватали чего… Начальства на вас нет, проверить, чего там у вас. Может, наворованное что…
Ворчанье чернозубой сморщенной Макарихи, с седыми патлами из-под платка, в засмыганной Колькиной стеганке, в которой он пахал на тракторе, совсем не трогало бойцов. Они беззлобно усмехались, не отругиваясь, им было даже вроде развлечения, что грязная, похожая на нищенку бабка шипит на них сквозь остатки своих съеденных зубов, что у нее такие черные на них подозрения.
Но рыжеватому шоферу, видать, это надоело. Аккуратно, струйкой налив в радиатор воду, он плотно закрепил пробку, кинул в кабину ведро и поманил Макариху:
– Иди-ка, бабуля, сюда!
Макариха недоверчиво оставалась на месте.
Рыжеватый шофер откинул на заду кузова край брезента в комках присохшей грязи.
– Иди, иди, бабуля, не бойся. Гляди!
Макариха всегда была любопытной, любопытство и тут взяло над ней верх, – опасливо, недоверчиво, но она подошла, глянула, подымаясь на цыпочки. Под брезентом были длинные решетчатые ящики.
– Боньбы!
– Они самые, бабуля!
– Так куда ж вы их тащите? Их же на немцев кидать надо, вон их куда надо везть, – ткнула Макариха в направлении Волоконовки, Липягов. – Заблудились нешто? Вот и выходит моя правда, что бегите да еще оружию увозите…
– Куда их везть – это мы, бабушка, знаем. Ты уж тут нам не указывай… Не заблукаем. Лучше скажи, кто у вас тут самый главный начальник.
– Знамо кто – председатель!
– Где б его сыскать?
– А чего искать, искать не надо, вон начальство наше, – указала Макариха на Антонину.
Рыжеватый шофер и бойцы обернулись, они ждали мужчины, и сначала взгляды их, скользнув по Антонине, пролетели мимо, но Макариха подсказала:
– Антониной Петровной зовут…
Взгляды шофера и солдат возвратились на нее, в них было давно уже знакомое, надоевшее Антонине удивление мужчин, что на таком безусловно мужском посту женщина, и тоже знакомое Антонине, легкое растерянное сожаление: эх, баба, с мужиком-то было бы проще поладить…
– Антонина Петровна? Батюшки, как здорово, у меня тетка родная – и тоже Антонина Петровна! Ну, что ты скажешь, какое совпадение!
Рыжеватый шофер осклабился в широкой улыбке, так что все зубы выставились наружу. Антонина поняла: говорун, прибаутошник, шутник. В момент тетю придумал, для подхода!
А рыжеватый уже спрашивает, совсем натурально изображая серьезность и интерес:
– А вы случайно не Петухова по фамилии будете? А то, понимаете, где-то в здешних местах родня моя проживает, Петуховы… Ой, нет, простите, перепутал, – Курицыны…
– Ладно, брось ломаться, – остановила его Антонина. – Фамилия моя Петракова. Что надо-то, говори прямо.
Парень ухмыльнулся, что фокусы его разгаданы, тут же сменил свой тон и сказал уже просто, деловито:
– Надо вот что – литров пятьдесят горючки.
– Бензина?
– Хоть какого.
– Бензина нет.
– Ну, не пятьдесят – сорок. Тридцать даже.
– Совсем ничего нет.
– Ну, ведро, ведро хотя бы!
– Да пойми же, не вру я – нет у нас бензина. Откуда ему быть – автомашины у нас нет и не было, что им делать, бензином? Керосин есть.
– На керосине не поедешь… – озабоченно протянул шофер. Последняя живость окончательно угасла в его конопатом, измазанном шоферской грязью лице. – Да, дела… А у нас в бензобаках – на донышке…
– Далеко вам надо-то?
– Далеко ли, близко… – не захотел ответить парень. Видно, Антонина спрашивала неположенное. Но он все еще надеялся на Антонину, добавил помягче, доверительно: – Дислокацию меняем. Мы из аэродромного обслуживания. У нас еще несколько машин, другой дорогой пошли, а мы вот решили выгадать…
– До эмтээс дотянете? Там бензин должен быть.
– Где та эмтээс?
– В Ольшанске. Двадцать семь километров.
– Это что – райцентр?
– Райцентр наш.
– Не, с таким грузом туда нельзя… – кивнул шофер на тяжело просевший на рессорах «ЗИС». – Ваши халупы и то бомбят, а там и подавно… А рванут эти чушки – поминай ваш Ольшанск как звали… Ну, ладно, Антонина… Петровна, – слегка запнулся парень на отчестве, – раз нет – значит, нет, и нечего тогда балакать… Ребята, поехали! Может, по пути где раздостанем… До следующей деревни сколько?
– Да рядышком, и семи верст не станет. Спросите там, у них мельница на двигателе, их местные шоферами в эмтээсе работали, на машинах завсегда заезжали… Глядишь, и найдется…
Антонине пришлось пояснять торопливо – солдаты уже рассаживались по «ЗИСам».
– Моховое название, а по дороге мосток будет, так через мосток не езжайте, как бы не рухнул под вами, он старый, трухлявый, сто раз чиненный, там рядом объезд есть…
Рыжий нажал на стартер своего «ЗИСа», из-под кузова рванулся синий выхлопной дым.
– Зашшитники! – Макариха осмелела, видя, что бойцы уезжают, с ворчания перешла на полный голос, чтоб ее подальше было слыхать. – На яво земле бить врага сулились… И боньбы у них, и сами не ранетые, с руками-ногами, чего же вы, идолы, не воюете? Мы, значит, как хошь, а вы на машинах… Мой Колька так бы не исделал…
– Ребятки! – вскрикнула Антонина, бросаясь к переднему «ЗИСу». – Ребятки, погодите!
У нее застопорило дыхание – так сильно заколотилось сердце.
Рыжеватый шофер еще не захлопнул дверку кабины, Антонина ухватилась за нее.
– Ребятки, милые, вы оттуда сейчас… Как там, что? Удержат немцев иль нет? Скажите правду! Что нам тут-то делать, сердце разрывается… Видите, одни бабы, старики да дети, мужики наши все на фронте, одни мы, как сироты, ниоткуда толком дознаться не можем, что ж будет-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21