Мы вышли из бара и немного прошлись пешком, пока нам было по пути. Перед тем как проститься, Грог спросил, нет ли у меня какого-нибудь амулета или талисмана. Я молча достал из сумки красный диск, который нашел в коробке со старыми вещами – их прислала мне мать. Я всегда брал его на экзамены в колледже; не знаю, помнил ли об этом Грог. Я несколько раз провернул его, Грог взял у меня игрушку и попытался сделать то же самое, но диск отказался подниматься.
– Никогда не умел обращаться с этими глупыми игрушками, – сказал Грог. Он протянул мне руку и пожелал удачи. Я остался стоять на углу, сосредоточившись на взлетах и падениях красного диска. Грог обернулся и поднял руку. Нас разделяло метров пятьдесят, но в эту дистанцию вместился весь мир.
В семь тридцать вечера я встретился с Трехо в баре, напротив здания факультета. Он показал мне черную папку с текстами, диаграммами, памятными записками. Доказательства виновности Конде.
– После сегодняшних разоблачений факультет сам найдет причину, чтобы убрать Конде.
– Это будет самый большой за последние годы скандал в академическом мире, – сказал я.
– Не преувеличивайте, речь идет всего лишь об убийстве.
Трехо выглядел уверенным в себе и готовым поделиться со мной своей уверенностью; я же, наоборот, с каждой минутой как будто сжимался, уменьшаясь в размерах, почти готовый исчезнуть совсем. Когда я попытался позвать официанта, чтобы попросить еще кофе, я сумел выдавить из себя только сдавленный возглас.
Теперь я знаю, что делали в тот вечер остальные главные действующие лица предстоящего спектакля. Новарио провел весь день у себя в номере, в отеле «Анкона» на проспекте Мая. В шесть вечера он вышел, чтобы выпить кофе в ближайшем баре, и сыграл там партию в бильярд. Конде в тот день был в Академии гуманитарных наук. У него сдали нервы, и он резко набросился на одного умника, который заметил, что академия не должна заниматься наследием Брокки, пока личность автора полностью не прояснится. Коллеги попытались его успокоить. В ярости Конде покинул зал, и из коридора еще долго раздавались его возмущенные крики о заговоре, жертвой которого стал он – Конде.
Начальство – декан факультета и представитель министерства – уединились в аудитории, чтобы до начала заседания восстановить в памяти сведения об участниках предстоящего процесса. Изучение наших резюме ничего им не дало: моего вообще не существовало в природе, у Гаспара Трехо оно было весьма экстравагантным, у Конде – безапелляционным и бесконечным.
– Вам угрожали? – спросил Трехо.
– Конде меня уволил с кафедры.
– Он не имел права. Пока еще – нет.
– Все равно я уже отдал ему ключи. Если он выиграет, пусть выигрывает во всем.
Я не стал говорить про другую угрозу: в семь утра мне позвонила мать и предупредила, что, если я выступлю против Конде, она не станет мне помогать в поисках новой работы. «И прощай тогда твоя каморка». Она имела в виду мою квартиру. За последние несколько дней она приезжала ко мне раза три – привозила коробки с моими книгами и старыми вещами, которые мне негде было хранить. Как я понял, это была тактика устрашения. Она приезжала, когда меня не было дома, просила ключ у консьержа и оставляла в моей единственной комнате новый подарок, прибывший из далекого прошлого.
Ровно в восемь мы вошли в здание факультета. Я вошел туда как бы впервые. Мы молча спустились в подвал и стали искать в полумраке аудиторию, где должно было состояться собрание.
Подвал факультета занимал большую площадь, чем периметр здания. Его подлинный план был утерян, но легенда утверждала, что он тянется до самого порта. Большая часть подвала не эксплуатировалась: использовались только несколько помещений в непосредственной близости от главной лестницы – проникать дальше никто не осмеливался.
Аудитория напоминала экзаменационный зал. В глубине на небольшом возвышении стоял письменный стол. За столом сидели Басилио Брук, декан факультета философии и гуманитарных наук, и Эрнесто Дюпре, представитель министерства.
Несколько лет назад я посещал занятия Брука, специалиста по Платону и Плотину. Он был ярым противником апологетов учения Платона, для которых устные предания играли такую же важную роль, как и письменные источники. В течение трех лет на факультете шла настоящая война, и Брук в конце концов победил.
Я никогда раньше не видел Дюпре, но знал, что это был скромный профессор испанского языка. Ему было около сорока пяти, и он был моложе Брука лет на пятнадцать. Дюпре сделал своей трубкой приглашающий жест, и мы с Трехо уселись в первом ряду. Несколько раз за вечер Брук заходился в кашле от дыма, но ни Дюпре не погасил свою трубку, ни сам декан не издал ни единой жалобы. Только мы с Трехо сели, вошел Новарио. Он поприветствовал нас кивком и сел чуть поодаль, как бы подчеркивая, что он – не с нами. В баре Трехо объяснил мне, как обстоят дела с этим судебным разбирательством: если мы не предоставим убедительных доказательств против Конде, у декана не будет другого выхода, как уволить меня и лишить Трехо права преподавать. И хотя Новарио был ярым противником Конде, он не выступит против него, чтобы у него не возникло проблем в Южном университете.
В зал вошел Конде. Он поздоровался за руку с Бруком и Дюпре. Потом сел, подвинув стул, чтобы оказаться чуть ближе к столу, чем мы.
– Простите за опоздание. Мне позвонил министр и задержал меня на полчаса.
– Ничего страшного, – равнодушно проговорил Брук. Комната наполнилась табачным дымом.
– Господа, – начал Дюпре, но Брук его перебил:
– Я здесь хозяин. Не забывайте, что вас прислали лишь в качестве наблюдателя. – Он обратился к нам: – Итак, приступим.
Доказательства
– Я пришел, чтобы разоблачить заговор, – начал доктор Конде. – Заговор против меня.
– И кто заговорщики? – спросил Дюпре.
– Во-первых, присутствующий здесь профессор Новарио и еще один человек, которого я предпочитаю не называть, потому что я джентльмен, а он не может защищаться.
– Оставим щепетильность, – сказал Трехо. – Вы говорите о профессоре Гранадос.
Конде не стал возражать.
– Но я пришел сюда не для того, чтобы разоблачать Сельву Гранадос, которая мертва, и Виктора Новарио, у которого уже нет оружия против меня. Меня беспокоит другой человек: псевдопрофессор несуществующей кафедры, который преследует меня при полной поддержке факультета. Он следит за каждым моим шагом, он копается в моем прошлом, как если бы я был бывшим каторжником, клевещет на меня и пытается очернить мое доброе имя. И у него есть соучастник – человек, которого я сам лично принял на работу на кафедру, господин Эстебан Миро.
Конде повернулся ко мне.
– На чьей вы стороне, Миро? Это ваш последний шанс. Порвите с Трехо, и вы останетесь на своем месте.
– Вопросы здесь задаю я, – сухо проговорил Брук. – Так в чем суть вашей просьбы?
– Я прошу дать отставку Гаспару Трехо и уволить Миро. Я уже близок к тому, чтобы найти исчезнувшие книги Брокки, и я не хочу, чтобы какие-то грязные сплетни бросали тень на издание полного собрания его сочинений.
– У вас есть какие-нибудь доказательства, что вас подвергали травле?
– В последние месяцы Трехо только и делает, что копается в моем прошлом, и вам, Брук, это известно.
– Конде говорит правду? – спросил Дюпре.
Трехо поднялся с опущенной головой. Я подумал, что все кончено: что он раскаялся, и теперь попытается придумать достойный выход.
– Я признаю, что в последнее время я занимался расследованием деятельности доктора Конде.
– И вы отдаете себе отчет, что если вы не представите никаких убедительных доказательств, вас могут уволить и даже отдать под суд за клевету?
– Я отдаю себе отчет. И я хочу сразу же прояснить, что пришел сюда не защищаться. Я пришел как обвинитель. Я хочу, чтобы факультет возбудил уголовное дело против доктора Конде по факту убийства.
Раздраженный Конде вскочил на ноги.
– И я должен выслушивать эти грязные инсинуации, доктор Брук?! Это что, пародия на расследование? Не будем смещать акценты. Обвиняемые здесь – они.
– Спокойнее, доктор. Вы можете уйти, если хотите. Но я останусь, всегда интересно послушать, что люди думают друг о друге. А такая возможность выдается нечасто…
Конде пару мгновений раздумывал, что ему делать: уйти, хлопнув дверью, или остаться. В итоге, он выбрал и сел на место. Он ударил стулом по полу, полагая, что это заменит хлопок дверью.
– Вы считаете, что Конде столкнул госпожу Гранадос в шахту лифта?
– И, пожалуй, ему кое-что известно и о смерти коменданта Виейры.
– Ага, так я убил и коменданта тоже?! Так я кто, почему, серийный убийца?!
– Я не говорил, что убили вы, но вы знаете, кто это сделал.
Брук посмотрел на лежавшие перед ним бумаги.
– Согласно заключению полиции, господин Виейра покончил с собой. Он страдал тяжелой депрессией, и судебный врач не обнаружил никаких признаков насильственной смерти. Профессор Гранадос также покончила самоубийством, хотя официальное следствие еще не закрыто.
– Доктор Брук, это здание угнетает, я это признаю, но два самоубийства за два месяца – это уже несколько чересчур, – сказал Трехо.
Зал наполнился табачным дымом. Брук постоянно бросал на Дюпре неодобрительные взгляды, но представитель министерства никак на них не реагировал.
– У вас есть доказательства, что профессора Гранадос убили?
– Главное доказательство ее самоубийства – это письмо, написанное в стихах. Убийца, столкнув ее в шахту лифта, бросил туда же и эту бумажку, чтобы ее обнаружили как доказательство. Но это было не письмо, а стихотворение. – Трехо открыл свою папку. – Я прошу, чтобы в качестве первой улики вы приложили книгу стихов «Утонувшая в клепсидре». – Он повернулся ко мне: – Миро, не окажете ли мне любезность? Мне всегда стыдно читать стихи на публике.
Я тоже всегда стыдился читать вслух стихи и тем более – опусы Сельвы Гранадос. Но это было необходимо для нашего дела. Я выбрал «Пучину» и «Башню высокого напряжения».
У моей любви не случилось контакта.
Вольты страсти канули в никуда.
Спаси меня, электричество, своим ударом.
Коротким замыканием сердца.
Я продолжил неподражаемым «Месье Гильотен», где в конце были такие строки:
Здесь, палач, ты был хозяином.
Но я не жертва, я – жрица.
Обезглавленная, я буду преследовать тебя во сне.
Так дай же упасть твоему окровавленному ножу.
Едва я нашел подходящий тон и даже воодушевился, как меня перебил декан:
– А зачем было Конде убивать Гранадос? Да, среди критиков и литературоведов существуют немалые разногласия, но это еще не повод для смертоубийства. – Брук на мгновение задумался, скорее всего вспоминая какой-нибудь эпизод из прошлого. – За исключением случая, если поводом становится борьба за кафедру, но это не наш случай.
– Еще одно доказательство. – Трехо поднялся и протянул Бруку кассету. – Незадолго до смерти Сельва Гранадос встретилась с бывшим секретарем кафедры аргентинской литературы Ириной Стерне. Она, то есть Гранадос, искала доказательства, что Конде сам выкрал книги с кафедры. И вот что выяснилось: книг никогда там и не было. Сельва Гранадос собиралась разоблачить Конде на презентации «Замен» в присутствии факультетского начальства, служащих министерства, репортеров с телевидения… но ее убили, чтобы заставить замолчать.
– Какая глупость! – взорвался Конде. – Никто не позволил бы этой сумасшедшей выступить на публике.
– Выступить мог любой. Это я могу гарантировать, – вмешался Брук. – И мне не нравится, как вы отзываетесь о Гранадос.
– Секрет, который все это время хранил Конде, прост: этих книг вообще не существует. Вообразите, какой бы разразился скандал: критик посвящает всю свою жизнь исследованию трудов одного автора, получает стипендию, кафедру должность академика, а потом выясняется, что книг, над которыми он работал, никогда не было, за исключением одного рассказика, авторство которого к тому же весьма сомнительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25