Брук зажег фонарик и осветил вход в туннель.
– Та группа, о которой я вам говорил, прошла здесь днем, и их было больше двадцати человек, – сказал Брук. – А нас всего четверо.
– Трое, – сказал Конде. – Я не пойду, я страдаю клаустрофобией.
– Но в здании опаснее, чем в туннеле.
– Я где-нибудь закроюсь и подожду, пока не придут нас освободить. – Конде начал подниматься по лестнице.
– Опомнитесь, доктор. Там наверху – убийца, – закричал Дюпре.
Мне очень хотелось как можно скорее покинуть здание, но я вспомнил о Трехо, который лежал на втором этаже. И где-то там, наверху, был убийца.
– Я тоже останусь. Нельзя бросать раненого человека.
Брук и Дюпре, более заинтересованные в дополнительном спутнике, чем в моей безопасности, настаивали, чтобы я пошел с ними. В конце концов они уступили.
– Спрячьтесь в надежное место и забаррикадируйте дверь Помощь скоро придет, – пообещал Брук.
– Дай Бог, – сказал Дюпре.
Брук пожал мне руку и пожелал удачи. Дюпре сделал то же самое. Неуверенными шагами они направились к туннелю.
– Да поможет вам Бог, Миро, – крикнул Брук. – Да поможет Он нам всем.
Голоса и шаги затерялись в глубине холодного туннеля. Я начал медленно подниматься по мраморной лестнице. Но уже через пару секунд я безотчетно ускорил шаги, и на третий этаж я поднялся уже бегом.
Побег
Я увидел Конде: он стоял на коленях рядом с Трехо. В правой руке он держал молоток, взятый из ящика. Тяжелая металлическая головка уже была готова обрушиться на голову моего друга.
Я набросился на Конде и сумел задержать его руку, но молоток все-таки опустился и ударил меня по лбу. На секунду я отключился; я упал на колени на ледяной пол и принялся лихорадочно соображать, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Я знал, что сейчас последует второй удар. Преодолевая боль, я перебирал в уме возможные пути спасения. Когда я открыл глаза, Конде снова занес молоток над моей головой. В его взгляде не было ненависти, только разочарование; он неохотно приводил в исполнение приговор, который считал необходимым. Мой правый глаз был залит кровью, стекавшей с разбитого лба. Я отпрянул назад и уклонился от удара Конде. Я сам не помню, как вскочил на ноги. Спотыкаясь, я побежал к лестнице, что вела на пятый этаж; в два счета я взлетел наверх, спасаясь от одного убийцы, которого я хорошо знал, и приближаясь к другому, который пока не имел ни лица, ни имени.
Сначала мне показалось, что пятый этаж погружен в полную темноту, но потом я начал различать книжные горы и тропинки среди завалов бумажных папок. Из-за стекающей сверху воды бумажная масса превратилась в болото. Была светлая ночь, и лунный свет проникал сквозь грязные окна. Я шел вперед, не выбирая направления. До чего бы я ни дотрагивался, везде была мокрая бумага, расползавшаяся под руками; я ни разу не коснулся пола, я передвигался только по скользкому бумажному ковру. Раза три я поскальзывался и падал на колени в тошнотворные лужи.
Бесформенная бумажная масса превратилась в лунный пейзаж; монографии и старые книги, затвердевшие под воздействием воды, образовывали непреодолимые препятствия. На одном из многочисленных поворотов я услышал крысиный визг; мне в лицо ударилась синяя стрекоза с огромными крыльями.
Я представил себе чудовищный мир ночных тварей, нашедших себе приют в закоулках этого загнивающего пейзажа.
Я услышал свое имя. Меня звал Конде. Он повторял монотонно, без признаков ненависти или злобы: Миро, Миро. Я знал, что он собирался убить сначала меня, а потом – Трехо, и свалить эти смерти на таинственного убийцу, который, пожалуй, был его сообщником. В голосе Конде, как я уже говорил, не было угрозы; скорее, в нем слышалась подлинная усталость. Конде, этот убийца с ржавым молотком в руках, выкрикивал мое имя так, как будто взывал к жалости.
Я решил срочно вооружиться и поискал глазами какую-нибудь деревянную палку или какой-нибудь металлический ломик, но среди размокших бумаг ничего этого не было. Я подошел к окну и взглянул на соседнее здание; я завидовал тем, кто работал по ночам в высоких, хорошо освещенных башнях, я завидовал тем, кто не подвергался опасности. Я увидел прожектор, освещавший бронзовый купол, и выбрал его в качестве ориентира при поисках обратной дороги к центральной лестнице. Луна выглянула из-за фиолетовых туч и осветила маленькую комнату, в которой я прятался; я увидел сломанный пюпитр, глобус, свернутые в трубочку карты, валявшиеся на полу старого географического кабинета.
Я услышал шум и схватил глобус – единственное, что могло бы сойти за оружие. Луна осветила Конде. Он приближался ко мне с поднятым вверх молотком.
– Почему вы стали союзником этой женщины? Вам понравились ее стихи? Я сделал для вас все, что мог. Но вам захотелось объединиться с моими врагами. Ваша мать научила меня одной вещи: простить можно все, кроме предательства.
Я поискал другой выход у себя за спиной, но нашел только закрытую дверь. Я крепко держал в руках глобус, надеясь, что наш старый добрый земной шар примет на себя первый удар или хотя бы выбьет молоток из руки Конде. Я был как Атлант, державший землю в руках.
Конде набросился на меня. Он оказался сильнее, чем я думал; глобус выдержал удар, но развалился на куски и выпал у меня из рук.
– Я создал Брокку, а вы хотели забрать его у меня. А что было бы без меня? Только имя, сомнительная легенда. А я дал ему и жизнь, и смерть. Я дал ему книги. Еще несколько дней, и у Брокки будет биография и собрание сочинений.
– Брокка меня не интересует, – сказал я. Для меня имя писателя уже превратилось в синоним кошмара.
– Вы были шпионом. Все это время, пока вы работали якобы на меня, вы служили моим врагам. Я не могу допустить, чтобы мое творение кануло в мир теней. Это я его создал – из кучи старых бумаг. Я его отец. Я хочу, чтобы Брокка жил.
Я услышал шаги и возбужденное дыхание. В комнате был еще кто-то. Я подумал, что, может быть, это Трехо пришел в себя, или Дюпре с Бруком вернулись и привели помощь. Зажегся фонарь, который ослепил Конде.
– Кто здесь? – спросил он.
Первый удар топором отрубил ему правое ухо, которое упало к моим ногам.
– Я – Брокка, – ответил голос.
Второй удар топора пришелся Конде прямо в лоб. Я услышал, как хрустнул череп. Конде умер еще прежде, чем его тело упало на пол. Не знаю, понял ли он в последний миг своей жизни, что его смерть явилась завершением его творения, родившегося в критических статьях.
Когда Конде свалился на пол, меня ослепил свет фонаря.
Мне удалось разглядеть человека, державшего в руке окровавленный топор; у него на голове была шахтерская каска с лампочкой. Я ничего не сделал, чтобы защититься. Я не произнес ни слова. Я ждал.

Часть третья
Литературное наследие Брокки
Дом ночного сторожа
Ночной сторож шел сразу за мной и подсказывал, когда повернуть, когда подняться по скользкой бумажной горке. Если я мешкал, он подталкивал меня в спину топорищем. Один раз я услышал очень громкий шум, но так и не понял, где громыхнуло: поблизости или вдалеке.
– Оно рушится, – с удовлетворением проговорил мой провожатый. Я спросил, что это было; он не ответил.
Мы добрались до узкой лестницы, что вела на террасу на крыше.
– Поднимайтесь, – велел он и легонько ударил меня топорищем в спину. Я поднялся по лестнице и вышел на свежий воздух; вокруг виднелись какие-то освещенные здания, в окнах горел свет, но они были безлюдны. Я споткнулся о спутавшиеся кабели и оказался у знакомой двери. Ночной сторож сказал, чтобы я зашел внутрь.
В домике сторожа было две комнаты, ванная и кухня. Первая комната служила одновременно столовой и спальней. На столе стояли пустые консервные банки, бутылка вина, тарелка с остатками еды, лента апельсиновой корки. Пахло вареными овощами и гнилыми фруктами. У стены стояла узкая койка с мятыми и грязными простынями.
Ночной сторож подтолкнул меня во вторую комнату, где стоял письменный стол. На полу валялись бумаги и газетные вырезки. В углу стояла пишущая машинка, являвшаяся, как гласила бронзовая пластинка, собственностью факультета.
Мужчина толкнул меня в глубину комнаты и закрыл дверь. Поскольку лампочка у него на каске была единственным источником света, я оказался в полной темноте.
– Выпустите меня, – закричал я, барабаня кулаками по двери. – Люди пошли за помощью. Сюда скоро придут.
– Я пока не могу вас выпустить. Вы мне нужны как посыльный.
Я пообещал, что доставлю любое его послание, по любому адресу.
– Но я еще не закончил его писать, – сказал он. – Подождите немного. До рассвета еще далеко.
Через застекленное оконце под потолком в комнату проникал слабый луч лунного света. Я нашел выключатель и включил лампочку без абажура, покрытую паутиной.
В изнеможении я рухнул на стул рядом с письменным столом. Рана у меня на лбу уже не кровоточила, но голова раскалывалась от боли.
На столе была стопка голубых тетрадей, и я тут же схватил их и пролистал. К моему несказанному разочарованию, все они были чисты.
– Вы пока почитайте то, что лежит на столе, это вас развлечет. Мне осталось написать заключение, я его быстро закончу, – раздался голос с той стороны двери.
Я взял со стола бумаги: около ста пятидесяти пожелтевших листов, исписанных на машинке. У них не было заголовка, но я его знал и так. Я быстренько пролистал страницы: одна фраза отсюда, другая – оттуда. Этого все равно хватило, чтобы понять, что здесь записана вся правда, начиная с самых истоков событий – с той экскурсии, о которой мне рассказал Новарио, с той первой смерти.
Я услышал шелест бумаги под дверью.
– Возьмите этот листок и приобщите его к остальным. Пока он последний, – сказал ночной сторож.
Я тут же схватил листок и принялся читать, рассудив, что там, пожалуй, должны быть сведения о моей ближайшей судьбе. В нескольких словах там рассказывалось о смерти Конде, о нашей прогулке по пятому этажу, о моем заточении, том мгновении, когда я нащупал выключатель. Последняя фраза была такая: «Миро охватила тревога, когда он прочел последнюю страницу романа. Он с опаской опустил руку в правый карман пальто и пришел в ужас, обнаружив там…»
Я опустил руку в правый карман и обнаружил там что-то влажное и еще теплое; заглушив крик, я отшвырнул от себя ухо Конде.
Читальный зал
Когда я хочу сосредоточиться на хорошей книге, мне не нужно удобное кресло, тишина и свободное время. Я привык читать в метро, для меня это даже предпочтительнее. Ничто не сравнится с тем ощущением, когда ты едешь под городом в разболтанном вагоне линии «А», а сам роман увлекает тебя по своим собственным подземным дорогам. Шум мне не мешает, движение – тоже, остановок я не замечаю вообще, но должен признать, что положение заключенного в Доме убийцы никак не способствовало тому, чтобы читать Роман Брокки серьезно и вдумчиво, как меня учили в университете, чтобы вычленить самое главное из сложной, запутанной книги с многочисленными сюжетными линиями.
На самом деле, когда автор находится где-то рядом, это заставляет читателя нервничать. У меня были друзья – писатели, которые заставляли меня читать свои рукописи, внимательно наблюдая за моей реакцией, как если бы я был подопытным кроликом; и все это время я чувствовал, что всякий критический отзыв об их творениях автоматически означал бы мое абсолютное осуждение. Поэтому я старался их не обижать. Но любая обида все-таки предпочтительнее лезвия окровавленного топора.
Была еще одна вещь, что мешала мне полностью сосредоточиться и отдаться чтению, – ухо Конде. Отброшенное в угол, оно, казалось, прислушивается к малейшему шуму. В нем до сих пор сохранялась частица силы его хозяина.
Пока я читал, Омеро Брокка с той стороны двери редактировал последнюю главу своего произведения. Наверное, еще ни один критик не пользовался подобными привилегиями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25