Лампа болталась у него на запястье, когда он поднял руку ко рту и крикнул: «Беллилия! Беллилия!» Он пробился взглядом сквозь снегопад, но так ничего и не увидел, кроме белой круговерти снега, поднимающегося с земли, и белых хлопьев, падающих из тяжелых туч.
Он пробил себе путь по сугробам и с огромным трудом поднялся по склону, ведущему к воротам. Снег был сухой и легкий, но его насыпало так много, что найти под ним дорогу было невозможно, и Чарли не был уверен, что не попадет в какую-нибудь яму. Вскоре он обо что-то споткнулся и увидел под снегом нечто темное. Как только он наклонился, ветер сорвал шапку с его головы и покатил в сторону. Он схватился руками за уши: они горели так, словно на них набросился пчелиный рой. Яростные хлопья снега снова обрушились на него, засыпая глаза колкой пудрой. Слезы мешали ему видеть, и он с трудом разглядел, что темный предмет – это дорожная сумка из коричневого сафьяна, которую он подарил Беллилии на день рождения.
А чуть подальше, на краю канавы, почти полностью покрытая снегом, лежала его жена.
– О Боже! – воскликнул Чарли. Ветер перехватил звук его голоса и унес в сторону вместе с холодным снегом.
Чарли поднял Беллилию. Почти все его силы ушли на то, чтобы вытащить ее из канавы и дотащить до дверей террасы. Тут он чуть не свалился и, прижавшись спиной к стене, в течение нескольких секунд преодолевал слабость. Когда наконец ему удалось втащить Беллилию в дом и уложить ее на пол на кухне, он опустился рядом на колени и стал слушать, бьется ли ее сердце, но от сильного волнения ничего не услышал. Приподняв неподвижное тело и прижав его к груди, он забыл всю свою злость, забыл, что она пыталась убежать от него, помнил только, что любил ее и был с ней счастлив.
Беллилия не открывала глаз, пока Чарли не донес ее до дивана в своем кабинете и не покрыл меховым пледом. Тень пробежала по ее лицу, когда, открыв глаза, она посмотрела по сторонам и узнала дом, из которого ей не удалось убежать. Беллилия снова закрыла глаза, чтобы ничего этого не видеть. Она явно страдала из-за своей неудачи.
Чарли побежал в подвал, набросал угля в печь отопительной системы и, вернувшись назад, включил радиатор. Когда в комнате стало тепло, он снял с жены плед, а потом стал снимать мокрую одежду. Она открыла глаза и посмотрела ему прямо в лицо. Болезненная улыбка скривила ей губы. Чарли растирал ее тело жестким полотенцем, пока кожа не покраснела, но Беллилия продолжала дрожать. Печаль в ее темных глазах, дрожь и молчание напомнили ему спаниеля, который был у него в детстве, и он сейчас испытывал такое же чувство жалости к Беллилии, какое испытывал когда-то к той полностью зависевшей от него собачке. Он завернул жену в одеяло, отнес наверх в спальню и уложил в постель. За все время, пока она приходила в себя, Чарли ни разу не проявил недовольства и не задал ни одного вопроса о причинах ее странного поведения.
– А теперь, моя дорогая, – сказал он ласково, – тебе надо выпить горячего молока с бренди, и ты сразу же уснешь. – Он накрыл ее толстым шерстяным одеялом в пододеяльнике, на котором его мать вышила когда-то узор, где чередовались змеи и яблоки.
Она выпила молоко с бренди, держа в обеих руках, как послушная девочка, старинную серебряную кружку. И с таким же послушанием подчинилась команде мужа уснуть.
Чарли на цыпочках вышел из комнаты. Он сделал для нее все, что мог, и решил, что в любом случае ему надо посоветоваться с врачом. Направляясь к телефонному аппарату, он думал, что надо сказать, если доктор спросит, как его жена могла так сильно простудиться. Сняв трубку, он обнаружил, что телефон не работает. Ветер разорвал и телефонные провода. Чарли даже обрадовался. Чувство долга требовало позвонить доктору Мейерсу, но он испытал большое облегчение оттого, что ему не надо будет отвечать ни на какие вопросы.
Все это напряжение, потраченные силы и волнение должны были свалить его с ног. Но ему не только не хотелось спать, он даже не чувствовал никакой усталости. Как Чарли ни старался, ему так и не удалось справиться со своим любопытством. Когда Беллилия поправится, он задаст ей несколько важных вопросов. Подойдет к разговору совершенно спокойно, не проявит ни злости, ни подозрения, но своей любовью и твердостью докажет ей, что она может довериться ему, ничего при этом не опасаясь. Вот как он представлял эту сцену: Чарли и Беллилия сидят у камина. Чарли тихим, мягким голосом убеждает жену честно во всем признаться. Однако придуманная сцена не принесла ему успокоения. Он все время невольно вспоминал свои беседы с доктором Мейерсом и думал, а не подслушала ли Беллилия предостережения доктора. Но если это так, то почему она ждала целых четыре дня? Почему раненая гордость не заставила ее бежать в тот же день? И какая здесь связь с ее неожиданной ненавистью к Бену Чейни?
Его мысли блуждали по темному кругу, не принося прозрения. В конце мучительного часа он не стал мудрее, чем был в начале. И вдруг он вспомнил о дорожной сумке и вышел за ней из дома. Вообще-то он не стал бы открывать сумку жены, тем более изучать ее содержимое. Это было бы недостойно джентльмена, который не считает себя вправе читать письма своей жены. Однако сейчас у него имелось для этого серьезное оправдание. Сумка насквозь промокла, и ее содержимое может заплесневеть, если предметы не вытащить и не просушить.
Беллилия сложила в сумку чулки, смену нижнего белья, ночную рубашку, домашние тапочки, черное крепдешиновое кимоно с бирюзово-голубой подкладкой и поясом. Там были также косметические принадлежности, обитая кожей шкатулка, в которой она обычно хранила свои драгоценности, и пачка брошюрок-путеводителей с расписанием морских рейсов «Гунарда», «Белой звезды» и «Гамбург – Америка». Стало ясно, что мысль о бегстве в Европу возникла у Беллилии не спонтанно, не прошлой ночью за столом.
Без особого интереса он открыл шкатулку. В ней лежали всякие безделушки, которые так ценят молодые девушки. В медальоне, сделанном в форме сердца, он увидел темные глаза Беллилии под массой светлых кудрявых волос и удивился, почему его жена ни разу не показывала ему этот портрет своей матери. В потертом светло-лиловом, цвета лаванды, конверте находились засохшая розочка и бледно-вишневое перышко. В шкатулке были также миниатюрный японский веер, перочинный нож с перламутровой ручкой и сломанным лезвием, круглая коробочка для пилюль с чистой наклейкой. Внутри оказался какой-то белый порошок, похожий на тот, которым его жена полировала свои ногти. Последнее, что он вынул из шкатулки, была бархатная коробочка, где она хранила свое гранатовое кольцо.
Чарли раскрыл коробочку и увидел черную жемчужину в платине и бриллиантах.
Мы не можем подарить это кольцо Эбби. У меня его нет. Я его уже отдала.
Чарли быстро положил кольцо на место, а бархатную коробочку сунул обратно в кожаную шкатулку. Потом положил в сумку пачку брошюр и прочие мелочи.
– Ты сердишься на меня, Чарли?
Он опустил занавеску, свет раздражал его. У него не было желания смотреть в лицо Беллилии, не хотел показывать ей и свое лицо.
– Мы потом об этом поговорим. Как ты себя чувствуешь?
– Я сильно простудилась.
– Это верно. Тебе придется остаться в постели.
Темные волосы обрисовывали овал ее бледного лица. Она тихо застонала.
– У тебя что-нибудь болит?
– Больно вот здесь, в груди. Я сама во всем виновата. Гадко себя вела и заслуживаю наказания.
Она ждала отклика Чарли на оценку своего поведения. Слово, которое она выбрала, было слишком мягким для определения ее совершенно ненормального поведения. Чарли же не смог издать ни звука. Притворяясь, что занят радиатором, он стоял лицом к стене.
– Чарли!
– Что?
Она прошептала запинаясь:
– Бен к тебе не приходил?
Чарли обернулся, все еще держа руку на радиаторе, и уставился на свою жену. В его голосе появились новые, жесткие нотки.
– Нет, мы вряд ли сможем с кем-либо общаться в ближайшие несколько дней. Дорога заблокирована, а телефонные провода сорваны.
– Ах да! – воскликнула Беллилия и, подумав немного, весело рассмеялась. – Снегопад! Значит, нас здесь засыпало снегом, ведь так, Чарли?
– Именно так.
– Когда-то в школе мы учили стихотворение о семье, попавшей в снегопад. Ты помнишь его, Чарли?
Он не мог отвечать. Беллилия всеми силами старалась восстановить их прежние отношения, притворялась, что у нее не было и мысли сбежать, что не было никакой лжи и никаких вопросов без ответа.
– Ты должен знать, – настаивала она, и в ее голосе звучал прямой вызов. – Ты ведь знаешь столько стихов, Чарли. Мне кажется, это Лоуэлл.
– Нет, это Уиттьер.
– Ну конечно Уиттьер. Мне бы твою память, любимый.
Он искоса посмотрел на нее и увидел, что она улыбается. Беллилия вела себя так, словно ничего особенного не произошло, будто прошлой ночью они спокойно легли в уютную кроватку и утром проснулись рядышком.
– После завтрака, Беллилия, я хочу задать тебе несколько вопросов.
Она поднялась с подушек:
– Конечно, дорогой мой. Но сначала мы должны позавтракать. Я проголодалась. И пожалуйста, подними шторы.
На щеках Беллилии опять появились танцующие ямочки, глаза ярко сияли. Лицо порозовело, и, хотя причиной тому была температура, она выглядела премило.
– А что с Мэри? Она вернется сюда?
– Не в эту непогоду. Наверное, тоже засыпана снегом на ферме Блэкмена.
– Вместе со своим парнем, – рассмеялась Беллилия. – Думаю, она будет очень рада такой удаче. – И тут вдруг улыбка сошла с ее лица, она нахмурилась, втянула щеки и выразила озабоченность по поводу домашнего хозяйства. Если Мэри здесь нет, а она сама больна, кто будет кормить Чарли и наводить порядок в доме?
– Предоставь это мне. Я обо всем позабочусь сам.
– Но ты не можешь заниматься домашними делами.
– Почему? Я ведь все равно не могу доехать до своей конторы.
– Мне не нравится видеть мужчину в переднике.
Но ничего другого придумать было нельзя, и Чарли с радостью сбежал на кухню, где он был один. К тому же здесь он мог не мучиться угрызениями совести из-за того, что у него не хватило смелости задать своей жене несколько важных вопросов. Он проявил слабость и презирал себя за это, но в то же время понимал, что, как только он получит ответы на мучающие его вопросы, его опасения и страхи обретут реальное содержание и он вынужден будет переходить к действиям.
Беллилия не могла выдвинуть никаких оправданий в свою защиту. Но поскольку Чарли не спешил с вопросами, ее радовало, что можно подождать и с ответами. Можно было подумать, что она простудилась, вытряхивая в окно пыльные занавески. Время шло, и оба они, казалось, забыли, что она собиралась бросить его и пыталась убежать в самый что ни на есть разгар снежной бури. Каковы бы ни были тому причины и основания, все растворилось в вяло текущей лихорадке и спокойном уюте дома.
Если бы Беллилия специально искала способ снова завоевать любовь Чарли, она не могла бы найти ничего более удачного, чем болезнь и полная беспомощность. Чем больше она зависела от него, тем крепче становилась его привязанность к ней, и Чарли уверил себя, что сила любви, которой он обладает, способна и на прощение.
Его радость при виде ее слабости вовсе не была признаком жестокости. Это входило в систему полученного им воспитания. Его учили, что мужчина – сильный, а женщина – слабая, хрупкая, что преданность и самопожертвование суть сияющая вершина любви. Он готовил еду, мыл посуду, носил подносы, чистил лампы, с радостью бегал по любому ее поручению. Она полностью отдалась болезни, наслаждаясь своей слабостью, превратившей мужа в ее раба.
Когда Чарли взбивал ее подушки, она прижималась к его плечу и, полагаясь на его моральные силы, верила в то, что он забудет нанесенную ему обиду.
После обеда Беллилия почувствовала себя лучше, захотела сесть в постели и попросила достать какой-нибудь халат из гардероба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31