И если даже согласиться с тем, что ты руководствовался вполне человеческими побуждениями, от этого суть дела не меняется. А сегодня, вот сейчас ты впервые поступил по-мужски, явившись ко мне и честно рассказав обо всем. Потому и я буду говорить с тобой по-мужски. Ты включился в преступную игру, однако вовремя опомнился, хотя игра уже началась. И затеяли ее не какие-то предприимчивые торгаши, а вражеская тайная агентура. Поэтому игра должна продолжаться до тех пор, пока эта агентура не будет полностью раскрыта. Поэтому затеявшие игру не должны догадываться, что мы уже кое-что знаем. Следовательно, и в дальнейшем все должно идти так, как будто мы совершенно не в курсе дела, с той лишь разницей, что твоя шпионская деятельность будет не действительной, а мнимой. Тебе ясно? — И чтобы он окончательно уяснил, что к чему, я уточняю: — Негативы, которые тебе велено оставлять в почтовом ящике Каса-бовой, ты будешь получать от нас. А в мансарде снимать тебе ничего не придется, но всякий раз ты должен там оставаться столько времени, сколько тебе потребовалось бы, если бы ты снимал.
— Зачем же мне зря карабкаться наверх?
— Вовсе не зря, потому что ты, вероятно, будешь под наблюдением. И уже не под нашим. И поскольку мы пока что не знаем, когда и кто именно будет вести за тобой наблюдение, и ты не должен вызвать у них ни малейшего подозрения, тебе следует все делать так, как будто ты действительно шпионишь.
— Понимаю.
— И еще одно: запугивания той женщины — она вовсе не жена коммерсанта, а секретарша иностранного дипломата, — не пустые слова. Так что гляди в оба, чтобы не попасть впросак.
— Я их не боюсь.
— И хорошо, но это не основание для безрассудных действий. Опять же с учетом всех этих обстоятельств тебе больше не следует приходить ко мне на квартиру. Если потребуется, можешь мне звонить или сюда, или на службу. Зашел на улице в кабину и звони, но так, чтобы тебя никто не слышал. Если все же нам будет необходимо встретиться, я скажу тебе, куда прийти.
Я прячу кассету в карман и закуриваю.
— Пять часов, — говорю. — Мне придется отнести эту фиговину куда следует и принести тебе другую, чтобы ты мог положить в ящик Касабовой. Если тебе хочется чего-нибудь выпить — в шкафу стоят бутылки. И если услышишь какой шум в комнате, не пугайся. Я, как ты мог понять, не один в квартире.
Пока я одеваюсь в спальне, Маргарита ворочается в постели и спрашивает спросонок:
— Что?.. Что опять случилось?..
— Все в порядке, дорогая, мне придется ненадолго сбегать на службу. Буквально на минуту, спи спокойно.
— Спокойно?.. С тобой уснешь!.. — бормочет она и, повернувшись на другой бок, снова засыпает.
ГЛАВА 7
— Ты, Борислав, со своим пустым мундштуком напоминаешь мне младенца, которого мать обманывает пустышкой, — добродушно произносит генерал, пока мы сидим в темно-зеленых креслах под тропической листвой темно-зеленого фикуса.
Это замечание я слышу не впервые, так же как и ответ Борислава:
— Бросил курить, товарищ генерал, но по случаю хорошей новости, с вашего разрешения, выкурил бы одну.
Он нерешительно потянулся к выветрившимся экспортным сигаретам, но, передумав, закуривает мои.
— Да, новость действительно неплохая, — подтверждает шеф. — Радостна с человеческой точки зрения и приятна с чисто служебной. Это дает нам более широкий простор для действий.
Отпив глоток кофе, он в свою очередь тянется к импортной коробке, берет сигарету, рассматривает ее задумчиво и снова кладет на место.
— Наблюдение за наркоманами, хотя оно обременительное и кажется на первый взгляд вроде бы совершенно бесполезным, надо продолжать. Для Томаса они возможный резерв: где гарантия, что кто-нибудь из них не будет использован для наблюдения за Бояном или для чего другого? Что касается Касабовой, то мне думается, следовало бы на днях и за ней пойти поухаживать.
— Касабова наверняка всего лишь почтовый ящик в буквальном смысле слова, — вставляет Борислав.
— Вероятно. Однако бывают почтовые ящики, которые отлично понимают, кому они служат. Так что для пущей уверенности лучше немного выждать, и давайте предложения, как нам поступить.
Генерал встает, делает несколько шагов к столу и приносит два листка машинописного текста.
— На наш запрос касаемо проводника международного вагона, как и следовало ожидать^ нам ответили:
«Бесследно исчез». Относительно же того другого, наркомана, газеты поместили короткое сообщение, удобное для всех: «Отравление вследствие чрезмерной дозы морфия». Так что, скорее всего, оба происшествия будут похоронены в архивах, что также удобно для всех. - А что нам делать с матерью? — спрашиваю я в конце разговора.
— Ничего. Сейчас пока что не следует разжигать излишние страсти там, где их и без того хватает.
Мы покидаем кабинет, и, едва очутившись в коридоре, Борислав не преминул ввернуть:
— А почему ты не спросил, что тебе делать с Маргаритой?
— Не твое дело, — одергиваю его. — Тебе пора знать, что не следует смешивать служебные дела с личными.
Квартира по улице Евлоги Георгиева обставлена довольно пышно, хотя все в ней не отличается свежестью. Как, впрочем, и сама хозяйка.
Женщина встретила меня весьма холодно. Но после того как я в прихожей предъявил ей соответствующий документ, стала немного приветливей, а сейчас сидит на диване против меня, гостеприимно скрестив ноги в тонких прозрачных чулках, почти улыбающаяся. Справедливости ради надо признать, что ноги у нее действительно как у молодой девушки, чего нельзя сказать о ее лице, которое, вопреки всем усилиям косметики, выдает возраст, близкий моему. Бегло изучаю глазами интерьер: стильная мебель серебристо-серого цвета, обитая светло-сиреневым бархатом, два неплохо сохранившихся персидских ковра, разостланных в холле и в комнате, несколько картин неизвестных мне, а может быть, и остальной части человечества, мастеров, хрустальные вазы для фруктов, фарфоровые вазы и огромное зеркало в золотой раме, которое, быть может, имело счастье отражать образ хозяйки в ту пору, когда она была гораздо моложе.
— У вас чудесная квартира, — признаю я. — Как видно, профессия парикмахера довольно-таки доходная.
— Не жалуюсь. Но если вы полагаете, что все это можно приобрести за деньги, заработанные на прическах... — Она наклоняет ко мне бюст и не без гордости поясняет: — Мой покойный муж был дипломат.
— Царский дипломат?
Бюст отступает на исходную позицию.
— Служил своей стране сколько хватало сил.
— В таком случае он, надо полагать, был весьма пожилым.
— Да, действительно, но вы же знаете, что любви все возрасты покорны.
И она снова наклоняет бюст, как бы желая внушить мне, что это правило не утратило своего значения и по сей день.
— Вы правы, — киваю я в ответ. — Только мы уходим в сторону от служебного разговора. А служебный разговор касается вашего почтового ящика.
Женщина держится безупречно — не глядит на меня с ошарашенным видом, на ее слегка удивленном лице нет ничего такого, что могло бы казаться подозрительным, и все-таки ее притворство не в состоянии скрыть сдерживаемого напряжения.
— Почтового ящика?.. Что с ним приключилось, с почтовым ящиком?
— С ним ничего не приключилось, — успокаивающе произношу я. — А вот в нем самом действительно происходят странные вещи: появляются и исчезают материалы и сведения совершенно секретного характера. Так что мой вопрос сводится к следующему: кто кладет эти материалы в ваш почтовый ящик и кто их забирает?
— Но об этом я ничего не знаю! — произносит женщина, вскинув брови и открыто глядя мне в лицо.
— Если принять во внимание, что это ваш первый ответ, то удивляться не приходится, ничего другого я и не ожидал, — говорю ей. — Так что сказанное вами мы просто не будем учитывать.
Физиономия дамы выражает сдержанную обиду.
— Я знаю, что люди вашей профессии никому и ничему не верят, но, ей-богу же...
— Погодите, — останавливаю я ее, — не будем напрасно тратить время, и не торопитесь составлять на нас служебные характеристики. И вообще, поймите, что по этому делу нам известно несколько больше, чем вы предполагаете, и если я пришел сюда, то не ради того, чтобы что-то узнать от вас, а для того, чтобы вы подтвердили то, что нам хорошо известно.
Я закуриваю, чтобы дать ей время перемолоть под своей прической сказанное, и развиваю свою мысль:
— Если бы ваш почтовый ящик был использован один-два раза, то ответ «ничего не знаю» можно было бы как-то понять. Но все дело в том, что ваш ящик использовался многократно, в течение долгого времени, и не найдется наивного человека, который бы поверил, что за все это время вы ни разу не наткнулись, пусть даже случайно, на один из этих материалов, а вы, оказывается, ни сном ни духом. С другой стороны, следует добавить, что не найдется наивного человека, который бы использовал для секретных целей чужой почтовый ящик без ведома его хозяина, потому что это не только опасно, но просто глупо.
Женщина молчит, уставившись глазами на носок своей изящной туфельки, — признак того, что мыслительная деятельность под прической продолжается.
— Но мне даже в голову не приходило, что это могут быть секретные материалы... — изрекает наконец она вполголоса с некоторым оттенком раскаяния.
— Вот! Это второй ответ, не являющийся для меня неожиданностью, — констатирую я. — Но прежде чем я выскажу свое мнение о нем — а у нас с вами все же наблюдается некоторый прогресс, — позвольте вас спросить: что же это были за материалы, по вашему мнению, раз вы не подозревали об их секретности?
— Хм, любовные письма!
В этом доме любовные дела, судя по всему, не утратили своего значения.
— Любовные письма от кого и кому?
— Понятия не имею.
— Вы что, решили вернуться к началу?
— Я вам говорю вполне откровенно: не знаю. Была у меня одна клиентка, замужняя женщина, затеявшая какую-то авантюру на стороне, так вот однажды она попросила меня разрешить ей пользоваться моим почтовым ящиком для связи со своим дружком... Потом этой авантюре пришел конец... Но как-то раз клиентка снова обращается ко мне с той же просьбой, только уже имея в виду не себя, а свою знакомую. Словом, с той поры, если случалось что-то находить в ящике, адресованное не мне, я оставляла его там и, конечно, нисколько не удивлялась, если оставленное со временем исчезало.
«Мыслительная деятельность под прической закончилась явно не в мою пользу», — устанавливаю в уме. А вслух произношу:
— Как зовут вашу знакомую?
— Иорданка Бисерова... Данче...
— Адрес?
— Кладбище. Она умерла.
Да. Ее мозг явно срабатывает мне во вред.
— Вам была дана возможность подумать, — тихо отмечаю я, — но, как видно, этого времени оказалось недостаточно, и, вероятно, придется отвести вас в более спокойное место и предоставить вам больше времени -сколько вам понадобится для того, чтобы вы смогли уразуметь, что, обманывая органы власти, вы только усугубляете свою вину.
Она молчит, и мотор под прической, напоминающей Дворец в стиле барокко, снова заработал на максимальных оборотах.
— Не забывайте, — говорю, — что нам уже все известно и что ваши признания могут принести пользу не столько нам, сколько вам.
— Тогда зачем вы меня спрашиваете? — тихо, хотя и с некоторым вызовом, говорит она.
— Ага, вы хотите, чтобы мы вас ни о чем не спрашивали? Вы хотели бы делать все, что вам заблагорассудится, а мы должны смотреть на это сквозь пальцы и не задавать вам вопросов? Или вам было бы угодно, чтобы мы перед вами расшаркивались: «Нам стало известно то-то и то-то и у нас нет недостатка в доказательствах, и все же не будете ли столь любезны дать свои подтверждения?»
Я гашу окурок в массивной пепельнице розового венецианского хрусталя. Хрусталь с острова Мурано. Старая история... Времен Любо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25