Откуда он мог взять такую сумму?
И снова уголки губ Кирилловой тронула презрительная усмешка.
— Может, нашёл? — ответила ехидно.
— Да, такие деньги на дороге не валяются, — в тон ей ответил полковник. — Но мы ещё вернёмся к этой теме. Скажите, пожалуйста, часто бывал у вас Алексей Балабан?
— Да… — отказываться не было смысла, и Кириллова призналась: — Не выгонишь же, брат все-таки…
— Когда был в последний раз?
— За два дня до этого… до ареста.
— Откуда узнали об аресте? — быстро поинтересовался следователь.
— А я в Городянке была. Дело было…
— Так, дело… — иронически сказал Козюренко, уже слышавший от Шульги о «делах» Кирилловой.
— А вы не помните, был ли у вас Алексей Балабан десятого мая?
— Десятого?… Может, и был…
— Это сразу после Дня Победы, — уточнил Роман Панасович.
— А-а, — вспомнила Кириллова, — приезжал. И в праздники был, и на следующий день. Ушёл, правда, около полудня. Я ему ещё рубль дала на обед… Сидел без копейки, а мне что, рубля жаль?
— У вас хорошая память, — поощрил её Козюренко. — Однако Алексей Балабан утверждает, что и девятого, и десятого мая болел и никуда не выезжал из Городянки.
Кириллова поиграла пальцами на коленях — больше ничем не проявила своих чувств. Что ей до Лёхи, до этого подонка, — иметь столько денег и не поделиться с ней. Она так спрятала бы их, что даже полк милиции никогда не нашёл бы…
Злость на Лёху, обманувшего её, поднялась в ней, и Кириллова твёрдо сказала:
— Врёт Лёха, ей-богу, врёт… Да вы дочку мою спросите. Гулял у нас Лёха девятого. Ещё пол-литра ему выставила… — Воспоминание о пол-литре, должно быть, больше всего уязвляло её, потому что повторила: — Да, пол-литра, и он сам её выдул. Мы же не пьём с дочкой, разве что красного изредка, сладенького.
Козюренко подумал: вот тебе и Балабаново алиби… Ведь заходил к Балабану участковый. Вот балда. Ещё тогда могли выйти на Балабана.
Прервал Кириллову:
— Сейчас мы устроим вам очную ставку с Алексеем Балабаном, и вы повторите только что сказанное.
Женщина дёрнулась, наверно, испугалась, но сразу овладела собой. В конце концов, у неё не было выхода — ведь следователь мог подумать, что деньги и правда принадлежат ей, а это уже была серьёзная угроза для неё.
— Конечно, скажу, — кивнула угодливо. — Это правда. Я и подписку дам…
Следователь приказал увести её в соседнюю комнату. Конвоир привёл Балабана. Козюренко сел на стул напротив подследственного, совсем близко, мог дотронуться рукой. Он угостил Балабана сигаретой, спросил его о чем-то, лишь бы спросить, и незаметно сделал знак Шульге. Тот выставил на стол коробку из-под леденцов.
— Вам знакомо это? — неожиданно спросил Балабана.
Тот отшатнулся, выронив сигарету. Глаза его наполнились ужасом.
— Где вы?.. — начал, но, судорожно глотнув воздух, замолчал. Нагнулся за сигаретой, взял, неудобно держа её двумя пальцами, вид у него был беспомощный.
— Вы выдали себя, Балабан, — сказал Козюренко, — нет смысла выкручиваться. — И, не давая Балабану опомниться, продолжал: — Советую вам рассказать всю правду. Мы и сами знаем многое. Сейчас вы убедитесь в этом. Но у вас ещё есть шансы смягчить свою вину…
Такие слова Балабан, наверно, слышал уже не раз, но теперь они прозвучали особенно весомо. Ведь перед Балабаном на столе лежало неопровержимое вещественное доказательство — коробка из-под леденцов. Он уже собирался было рассказать этому проницательному следователю все, что знал, но в последнее мгновение снова заколебался и упрямо покачал головой.
— Ладно, — сказал как-то уж слишком мягко Козюренко, — оставим эту коробку. Не в коробке дело, в конце концов. Назовите фамилию человека, которому вы передали пистолет.
— Не видел я никакого пистолета! Вы не пришьёте мне этого дела, начальник! Я же говорил, что был болен!
— Ну что ж, Балабан, тогда мы будем вынуждены провести очную ставку, — предупредил Козюренко. — Пригласите понятых, — приказал Шульге, — и Кириллову.
Понятые сели на стулья около стены. Кириллову следователь посадил напротив Балабана.
Объяснив понятым, в чем заключается их задача, Козюренко обратился к Кирилловой:
— Итак, вы утверждаете, что Балабан десятого мая был у вас? И ещё накануне — девятого — пьянствовал в вашем доме?
— Утверждаю, — ответила твёрдо.
У Балабана от обиды задрожала нижняя губа. Ещё немного, и он, казалось, заплачет.
— Врёт она… — начал неуверенно.
— Я вру? — взвизгнула Кириллова. — Это ты , падло, обдурил меня! А как пьянствовал девятого, видели даже соседи, они докажут! И утром десятого видели.
Балабан совсем раскис. И чтобы хоть немножко досадить Анне, пробормотал:
— Но ведь она не рассказала вам, начальник, что сбывала краденое. Я крал, а она продавала. И знала, что краденое.
— Врёт! — даже задохнулась от злости Кириллова. — И такое возводить на меня за мою доброту!
Козюренко приказал увести Кириллову и отпустил понятых. Балабан засунул руки под мышки — они у него снова начали дрожать — и тупо смотрел в пол.
— Кому передали пистолет? — спросил Козюренко.
— Он сам забрал его, — бросил в своё оправдание Балабан. — Подсёк меня самбой и положил на пол!.. Он ограбил меня.
— Кто?
— Семён.
— Кто такой Семён? Фамилия?
— Фамилии я не знаю.
— Где он живёт?
— А он меня в гости не приглашал…
— Не паясничайте, Балабан. Не советую…
— Да нет, начальник, я и правда не знаю. Оно так получилось…
И Балабан рассказал историю знакомства с человеком, назвавшимся Семёном, знакомства, кончившегося кражей в квартире Недбайло.
Когда Балабана увели, Козюренко пересел на диван, вопросительно посмотрел на Шульгу.
— Ну и ну, — покачал он головой, — кажется, и много, а подумаешь — только ниточки…
Майор придвинул к себе клочок бумаги, на которой делал заметки во время допроса Балабана. Разговор записывали на плёнку, но Шульга по привычке не расставался с карандашом. Обвёл толстой линией какое-то слово и сказал, подытоживая:
— Теперь мы знаем точно, что Балабан совершил покушение на сержанта Омельченко. Это первое. После этого у него отбирает пистолет некий Семён. Возможно, самбист. Это второе. Потом Семён вместе с Балабаном обкрадывает квартиру Недбайло. Балабан получает свою долю, причём немалую — пять тысяч. Это третье. Через месяц этот же Семён убивает профессора Стаха и забирает часть его коллекции. Четвёртое. Мне только непонятно, почему Недбайло не заявил об украденных деньгах. Очевидно, потому, что сам приобрёл их нечестным путём.
— Этим Недбайло пусть занимаются обэхаэсовцы. А нам надо все силы бросить на поиски Семена. Завтра следует поинтересоваться в спортобществах всеми Семенами, занимающимися самбо. Это сделает лейтенант Пугач. А вас я попрошу пойти в сберкассу. Тринадцатого мая Семён получил в сберкассе, что на Главпочтамте, четыреста рублей и шёл в дом на центральной площади.
— В этом что-то есть, — пробормотал Шульга.
— Возьмите у прокурора разрешение и поинтересуйтесь вкладчиком, получившим тринадцатого мая четыреста рублей. Вот вам и Семён.
Омельян Иваницкий стоял в очереди на такси на остановке возле Смоленской площади.
Приезжая в Москву, он всегда испытывал сложное чувство духовной подавленности и в то же время какой-то раскованности. Город давил его своими масштабами. Раздражали людские потоки, рёв автомобильных моторов на проспектах.
Но, с другой стороны, именно эта безграничность человеческого моря придавала ему и уверенности, приглушала острое чувство опасности, иногда мучившее в родном городе. Там все время казалось, что уже напали на его след, что вот-вот позвонят ночью или же, вежливо остановив на улице, предложат сесть в машину…
А тут никому нет дела до Омельяна Иваницкого, тут можно позволить себе кой-какие вольности. Правда, в этот свой приезд в Москву Иваницкий пока что ничего не позволил себе, хотя ему и хотелось позвонить нескольким знакомым девушкам. На сей раз у него было очень серьёзное дело…
Иваницкий немного нервничал. Получил командировку на семь дней, прошло уже шесть, а он все ещё нащупывал связи с нужными людьми, боясь даже намекнуть на подлинные масштабы операции. Только сегодня утром один знакомый дал ему телефон и адрес какой-то Марины Алексеевны Яковлевой, которая должна была свести его с нужным человеком.
Иваницкий сразу позвонил Марине Алексеевне. Сказал, что обращается к ней по рекомендации Юзефа Тадеевича, и та ответила, что в шесть будет ждать его.
Наконец подошла машина, и Иваницкий назвал адрес. В район Кунцева, — когда-то там был чуть не край света, а теперь это в черте города.
Такси мчалось по широким московским улицам, а Иваницкий — с тревогой думал о встрече, которая должна была состояться. Его предупредили, что разговаривать придётся с молодой женщиной, что она красива и эксцентрична. И это особенно беспокоило. Разговоры с женщинами всегда немножко пугали его. Он знал, что не вызывает у них симпатий, и поэтому волновался.
Лифт поднял его на шестой этаж комфортабельного кооперативного дома. Иваницкий позвонил, но ему долго никто не открывал. Было, правда, такое ощущение, будто кто-то пристально разглядывает его в глазок.
Наконец дверь открылась, в щель выглянула женщина.
— Вы к кому?
— Марина Алексеевна здесь живёт?
— Это я.
— Меня рекомендовал Юзеф Тадеевич… Я звонил вам сегодня.
Брякнула цепочка, и дверь распахнулась. Иваницкий вошёл в прихожую, с любопытством разглядывая хозяйку. Она и правда была молода и красива.
Они прошли в просторную комнату.
Марина Алексеевна кивнула Иваницкому на кресло, сама принялась возиться у бара. Хозяйка поставила на журнальный столик перед гостем бутылку коньяка и наполнила рюмки.
— Юзеф Тадеевич сказал мне, — сухо начал Иваницкий, — что вы интересуетесь иконами…
— Давайте сначала немножко выпьем, — игриво сказала Марина Алексеевна, — а потом уже поговорим о серьёзных делах, У меня сегодня алкогольное настроение. К тому же Юзеф знает своё дело, и если уж рекомендует он!.. — Марина Алексеевна улыбнулась.
Иваницкий не понял, то ли это дань уму Юзефа Тадеевича, то ли признание его, Иваницкого, деловой весомости. На всякий случай заявил несколько надменно:
— Я, правда, не знаю, сможете ли вы удовлетворить мои интересы. Речь идёт о достаточно большой сумме…
— Не беспокойтесь, — махнула рукой хозяйка. — У нас хватит денег, чтобы купить и не такую мазню. Но не надо сейчас об этом. Выпьем.
Она поставила долгоиграющую пластинку, выдавила в свою рюмку пол-лимона, выпила все, не поморщившись и не закусив, одним духом и закурила ароматный «Кент». Улыбнулась и снова наполнила рюмки.
Потом, анализируя своё поведение в гостях у Марины Алексеевны, Иваницкий очень упрекал себя: ведь держался как последний дурак, — должно быть, сразу опьянел. Он закурил из хозяйкиной пачки и зачем-то начал рассказывать о вчерашней встрече с известным художником. Омельян Иванович и правда встречался с ним. Его познакомили с мэтром, назвав «нашим коллегой». Известный равнодушно, едва взглянув, пожал ему руку, и это задело за живое Иваницкого. Он мысленно перебрал последние произведения мэтра, придумывая им язвительные характеристики. Но теперь хвалился, что высказал все это мэтру прямо в глаза. Московские коллеги, мол, были страшно довольны, что он утёр нос маститому. Марина Алексеевна кивала головой и подливала ему в рюмку, Омельян чем дальше, тем выше поднимался в собственных глазах. А долгоиграющая пластинка все вращалась, звучала нежная интимная мелодия, и Марина Алексеевна, очевидно проникшись уважением к Омельяну, вдруг назвала его на «ты» и пригласила потанцевать.
Она так и сказала: «Я люблю танцевать с красивыми мужчинами», и Иваницкий не мог не согласиться с ней: что-то в нем все-таки есть…
Вдруг он подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
И снова уголки губ Кирилловой тронула презрительная усмешка.
— Может, нашёл? — ответила ехидно.
— Да, такие деньги на дороге не валяются, — в тон ей ответил полковник. — Но мы ещё вернёмся к этой теме. Скажите, пожалуйста, часто бывал у вас Алексей Балабан?
— Да… — отказываться не было смысла, и Кириллова призналась: — Не выгонишь же, брат все-таки…
— Когда был в последний раз?
— За два дня до этого… до ареста.
— Откуда узнали об аресте? — быстро поинтересовался следователь.
— А я в Городянке была. Дело было…
— Так, дело… — иронически сказал Козюренко, уже слышавший от Шульги о «делах» Кирилловой.
— А вы не помните, был ли у вас Алексей Балабан десятого мая?
— Десятого?… Может, и был…
— Это сразу после Дня Победы, — уточнил Роман Панасович.
— А-а, — вспомнила Кириллова, — приезжал. И в праздники был, и на следующий день. Ушёл, правда, около полудня. Я ему ещё рубль дала на обед… Сидел без копейки, а мне что, рубля жаль?
— У вас хорошая память, — поощрил её Козюренко. — Однако Алексей Балабан утверждает, что и девятого, и десятого мая болел и никуда не выезжал из Городянки.
Кириллова поиграла пальцами на коленях — больше ничем не проявила своих чувств. Что ей до Лёхи, до этого подонка, — иметь столько денег и не поделиться с ней. Она так спрятала бы их, что даже полк милиции никогда не нашёл бы…
Злость на Лёху, обманувшего её, поднялась в ней, и Кириллова твёрдо сказала:
— Врёт Лёха, ей-богу, врёт… Да вы дочку мою спросите. Гулял у нас Лёха девятого. Ещё пол-литра ему выставила… — Воспоминание о пол-литре, должно быть, больше всего уязвляло её, потому что повторила: — Да, пол-литра, и он сам её выдул. Мы же не пьём с дочкой, разве что красного изредка, сладенького.
Козюренко подумал: вот тебе и Балабаново алиби… Ведь заходил к Балабану участковый. Вот балда. Ещё тогда могли выйти на Балабана.
Прервал Кириллову:
— Сейчас мы устроим вам очную ставку с Алексеем Балабаном, и вы повторите только что сказанное.
Женщина дёрнулась, наверно, испугалась, но сразу овладела собой. В конце концов, у неё не было выхода — ведь следователь мог подумать, что деньги и правда принадлежат ей, а это уже была серьёзная угроза для неё.
— Конечно, скажу, — кивнула угодливо. — Это правда. Я и подписку дам…
Следователь приказал увести её в соседнюю комнату. Конвоир привёл Балабана. Козюренко сел на стул напротив подследственного, совсем близко, мог дотронуться рукой. Он угостил Балабана сигаретой, спросил его о чем-то, лишь бы спросить, и незаметно сделал знак Шульге. Тот выставил на стол коробку из-под леденцов.
— Вам знакомо это? — неожиданно спросил Балабана.
Тот отшатнулся, выронив сигарету. Глаза его наполнились ужасом.
— Где вы?.. — начал, но, судорожно глотнув воздух, замолчал. Нагнулся за сигаретой, взял, неудобно держа её двумя пальцами, вид у него был беспомощный.
— Вы выдали себя, Балабан, — сказал Козюренко, — нет смысла выкручиваться. — И, не давая Балабану опомниться, продолжал: — Советую вам рассказать всю правду. Мы и сами знаем многое. Сейчас вы убедитесь в этом. Но у вас ещё есть шансы смягчить свою вину…
Такие слова Балабан, наверно, слышал уже не раз, но теперь они прозвучали особенно весомо. Ведь перед Балабаном на столе лежало неопровержимое вещественное доказательство — коробка из-под леденцов. Он уже собирался было рассказать этому проницательному следователю все, что знал, но в последнее мгновение снова заколебался и упрямо покачал головой.
— Ладно, — сказал как-то уж слишком мягко Козюренко, — оставим эту коробку. Не в коробке дело, в конце концов. Назовите фамилию человека, которому вы передали пистолет.
— Не видел я никакого пистолета! Вы не пришьёте мне этого дела, начальник! Я же говорил, что был болен!
— Ну что ж, Балабан, тогда мы будем вынуждены провести очную ставку, — предупредил Козюренко. — Пригласите понятых, — приказал Шульге, — и Кириллову.
Понятые сели на стулья около стены. Кириллову следователь посадил напротив Балабана.
Объяснив понятым, в чем заключается их задача, Козюренко обратился к Кирилловой:
— Итак, вы утверждаете, что Балабан десятого мая был у вас? И ещё накануне — девятого — пьянствовал в вашем доме?
— Утверждаю, — ответила твёрдо.
У Балабана от обиды задрожала нижняя губа. Ещё немного, и он, казалось, заплачет.
— Врёт она… — начал неуверенно.
— Я вру? — взвизгнула Кириллова. — Это ты , падло, обдурил меня! А как пьянствовал девятого, видели даже соседи, они докажут! И утром десятого видели.
Балабан совсем раскис. И чтобы хоть немножко досадить Анне, пробормотал:
— Но ведь она не рассказала вам, начальник, что сбывала краденое. Я крал, а она продавала. И знала, что краденое.
— Врёт! — даже задохнулась от злости Кириллова. — И такое возводить на меня за мою доброту!
Козюренко приказал увести Кириллову и отпустил понятых. Балабан засунул руки под мышки — они у него снова начали дрожать — и тупо смотрел в пол.
— Кому передали пистолет? — спросил Козюренко.
— Он сам забрал его, — бросил в своё оправдание Балабан. — Подсёк меня самбой и положил на пол!.. Он ограбил меня.
— Кто?
— Семён.
— Кто такой Семён? Фамилия?
— Фамилии я не знаю.
— Где он живёт?
— А он меня в гости не приглашал…
— Не паясничайте, Балабан. Не советую…
— Да нет, начальник, я и правда не знаю. Оно так получилось…
И Балабан рассказал историю знакомства с человеком, назвавшимся Семёном, знакомства, кончившегося кражей в квартире Недбайло.
Когда Балабана увели, Козюренко пересел на диван, вопросительно посмотрел на Шульгу.
— Ну и ну, — покачал он головой, — кажется, и много, а подумаешь — только ниточки…
Майор придвинул к себе клочок бумаги, на которой делал заметки во время допроса Балабана. Разговор записывали на плёнку, но Шульга по привычке не расставался с карандашом. Обвёл толстой линией какое-то слово и сказал, подытоживая:
— Теперь мы знаем точно, что Балабан совершил покушение на сержанта Омельченко. Это первое. После этого у него отбирает пистолет некий Семён. Возможно, самбист. Это второе. Потом Семён вместе с Балабаном обкрадывает квартиру Недбайло. Балабан получает свою долю, причём немалую — пять тысяч. Это третье. Через месяц этот же Семён убивает профессора Стаха и забирает часть его коллекции. Четвёртое. Мне только непонятно, почему Недбайло не заявил об украденных деньгах. Очевидно, потому, что сам приобрёл их нечестным путём.
— Этим Недбайло пусть занимаются обэхаэсовцы. А нам надо все силы бросить на поиски Семена. Завтра следует поинтересоваться в спортобществах всеми Семенами, занимающимися самбо. Это сделает лейтенант Пугач. А вас я попрошу пойти в сберкассу. Тринадцатого мая Семён получил в сберкассе, что на Главпочтамте, четыреста рублей и шёл в дом на центральной площади.
— В этом что-то есть, — пробормотал Шульга.
— Возьмите у прокурора разрешение и поинтересуйтесь вкладчиком, получившим тринадцатого мая четыреста рублей. Вот вам и Семён.
Омельян Иваницкий стоял в очереди на такси на остановке возле Смоленской площади.
Приезжая в Москву, он всегда испытывал сложное чувство духовной подавленности и в то же время какой-то раскованности. Город давил его своими масштабами. Раздражали людские потоки, рёв автомобильных моторов на проспектах.
Но, с другой стороны, именно эта безграничность человеческого моря придавала ему и уверенности, приглушала острое чувство опасности, иногда мучившее в родном городе. Там все время казалось, что уже напали на его след, что вот-вот позвонят ночью или же, вежливо остановив на улице, предложат сесть в машину…
А тут никому нет дела до Омельяна Иваницкого, тут можно позволить себе кой-какие вольности. Правда, в этот свой приезд в Москву Иваницкий пока что ничего не позволил себе, хотя ему и хотелось позвонить нескольким знакомым девушкам. На сей раз у него было очень серьёзное дело…
Иваницкий немного нервничал. Получил командировку на семь дней, прошло уже шесть, а он все ещё нащупывал связи с нужными людьми, боясь даже намекнуть на подлинные масштабы операции. Только сегодня утром один знакомый дал ему телефон и адрес какой-то Марины Алексеевны Яковлевой, которая должна была свести его с нужным человеком.
Иваницкий сразу позвонил Марине Алексеевне. Сказал, что обращается к ней по рекомендации Юзефа Тадеевича, и та ответила, что в шесть будет ждать его.
Наконец подошла машина, и Иваницкий назвал адрес. В район Кунцева, — когда-то там был чуть не край света, а теперь это в черте города.
Такси мчалось по широким московским улицам, а Иваницкий — с тревогой думал о встрече, которая должна была состояться. Его предупредили, что разговаривать придётся с молодой женщиной, что она красива и эксцентрична. И это особенно беспокоило. Разговоры с женщинами всегда немножко пугали его. Он знал, что не вызывает у них симпатий, и поэтому волновался.
Лифт поднял его на шестой этаж комфортабельного кооперативного дома. Иваницкий позвонил, но ему долго никто не открывал. Было, правда, такое ощущение, будто кто-то пристально разглядывает его в глазок.
Наконец дверь открылась, в щель выглянула женщина.
— Вы к кому?
— Марина Алексеевна здесь живёт?
— Это я.
— Меня рекомендовал Юзеф Тадеевич… Я звонил вам сегодня.
Брякнула цепочка, и дверь распахнулась. Иваницкий вошёл в прихожую, с любопытством разглядывая хозяйку. Она и правда была молода и красива.
Они прошли в просторную комнату.
Марина Алексеевна кивнула Иваницкому на кресло, сама принялась возиться у бара. Хозяйка поставила на журнальный столик перед гостем бутылку коньяка и наполнила рюмки.
— Юзеф Тадеевич сказал мне, — сухо начал Иваницкий, — что вы интересуетесь иконами…
— Давайте сначала немножко выпьем, — игриво сказала Марина Алексеевна, — а потом уже поговорим о серьёзных делах, У меня сегодня алкогольное настроение. К тому же Юзеф знает своё дело, и если уж рекомендует он!.. — Марина Алексеевна улыбнулась.
Иваницкий не понял, то ли это дань уму Юзефа Тадеевича, то ли признание его, Иваницкого, деловой весомости. На всякий случай заявил несколько надменно:
— Я, правда, не знаю, сможете ли вы удовлетворить мои интересы. Речь идёт о достаточно большой сумме…
— Не беспокойтесь, — махнула рукой хозяйка. — У нас хватит денег, чтобы купить и не такую мазню. Но не надо сейчас об этом. Выпьем.
Она поставила долгоиграющую пластинку, выдавила в свою рюмку пол-лимона, выпила все, не поморщившись и не закусив, одним духом и закурила ароматный «Кент». Улыбнулась и снова наполнила рюмки.
Потом, анализируя своё поведение в гостях у Марины Алексеевны, Иваницкий очень упрекал себя: ведь держался как последний дурак, — должно быть, сразу опьянел. Он закурил из хозяйкиной пачки и зачем-то начал рассказывать о вчерашней встрече с известным художником. Омельян Иванович и правда встречался с ним. Его познакомили с мэтром, назвав «нашим коллегой». Известный равнодушно, едва взглянув, пожал ему руку, и это задело за живое Иваницкого. Он мысленно перебрал последние произведения мэтра, придумывая им язвительные характеристики. Но теперь хвалился, что высказал все это мэтру прямо в глаза. Московские коллеги, мол, были страшно довольны, что он утёр нос маститому. Марина Алексеевна кивала головой и подливала ему в рюмку, Омельян чем дальше, тем выше поднимался в собственных глазах. А долгоиграющая пластинка все вращалась, звучала нежная интимная мелодия, и Марина Алексеевна, очевидно проникшись уважением к Омельяну, вдруг назвала его на «ты» и пригласила потанцевать.
Она так и сказала: «Я люблю танцевать с красивыми мужчинами», и Иваницкий не мог не согласиться с ней: что-то в нем все-таки есть…
Вдруг он подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15