Думала — совсем, однако оказалось — нет: лицо его, как живое, стояло перед глазами.
— Кто был вместе с вами в «Эврике»? — спросил Шульга. — Может, они знают фамилию Семена? — Подумал, что Балабан мог ошибиться, описывая внешность Семена. Балабан коротышка, и мужчина даже среднего роста мог показаться ему высоким.
— Вряд ли они знают его фамилию, — ответила Зоя. — Была Клара, это моя подружка. И Кларин парень потом пришёл.
— Фамилия Клары? Где работает? Адреса?.. И парня… — майор приготовился записывать.
— Лучше вы узнайте об этом у самой Клары. Она сейчас на работе, можно позвонить.
Через час все трое — Зоя, Клара и Роберт — сидели у Козюренко. Следователь беседовал с ними прямо так, не придерживаясь формальностей, стремясь вытянуть из них как можно больше фактов и деталей. Постепенно образ Семена все больше вырисовывался в его воображении, но, к сожалению, без характерных черт: обыкновенный мужчина лет тридцати, брюнет, курит папиросы «Любительские», часто бывает в кино, любит пофлиртовать с девушками. Роберт вспомнил, что Семён начал ухаживать за Кларой и у него с новым знакомым чуть не дошло дело до конфликта.
— Как же случилось, что Семён очутился с вами? — спросил Козюренко. — И с кем был раньше? Или, может, только что пришёл в кафе?
Девушки помнили: Семён был несколько навеселе, потому что сидел уже в какой-то компании. Какой — трудно сказать: кафе модерновое, зал выгибается полукругом, а Семёнова компания расположилась в противоположном конце — когда-то там был бар и продавали коктейли…
— Когда Семён уже сидел с вами, никто не подходил к нему? — поинтересовался Шульга.
— Нет, но во время танцев с кем-то разговаривал, — вспомнила Зоя. — Обычные реплики: у вас хорошо получается, мой любимый танец…
— Постойте, — вдруг радостно воскликнул Роберт. — Кажется… Нет, точно, я вспомнил… Он сказал, что работает рядом, в Доме проектов… Ещё говорил, — посмотрел на Клару: как среагирует? — что у них там много красивых девушек. Я хотел заметить: чего же тогда к чужим пристаёшь?
Это уже было немало: Дом проектов — и в нем работает Семён. Возможно, занимается самбо. Даже известна его внешность, возраст…
Круг поисков сразу сузился, и Козюренко, отпустив молодых людей, возбуждённо заходил по кабинету. Майор думал, что они вдвоём тут же поедут в Дом проектов, но Козюренко решил несколько неожиданно.
— Придётся вам съездить одному, — то ли приказал, то ли попросил. — Поговорите с заведующим кадрами, посмотрите личные дела, фотографии… И подготовьте для опознания. А я хочу ещё раз проверить круг знакомств профессора. Судя по рассказам, этот Семён совсем не разбирается в искусстве, а ограбил профессора квалифицированно. Знал, какие иконы снимать со стены… Вероятно, кто-то руководил им…
Лейтенант Пугач обнаружил в спортивных обществах только двух Семёнов, занимающихся самбо. Но они сразу доказали своё алиби: один, Семён Новожилов, тринадцатого мая был на соревнованиях в Ворошиловграде, второй, Семён Степанов, весь день был на работе. Фотографии этих Семёнов показали среди других Балабану, а также Зое, Кларе и Роберту — никто не опознал их.
Второй день Шульга просматривал личные дела в Доме проектов, отбирая материалы обо всех Семенах. И не только Семенах. Сеней могли звать также Симона, Овсея, Северина, Спиридона, Сильвестра, Софрона. Майор составил себе целый список таких имён. Шутил, что скоро станет семеноведом и что Семёны будут сниться ему.
Вглядываясь в наспех сделанные снимки, майор пытался угадать характеры тех, кто был на них, прикидывал, совпадает ли их внешность с портретом преступника, нарисованным Балабаном, Зоей, Кларой и Робертом. Наконец на столе перед ним выросла стопка личных дел, и Шульга вызвал машину. Отнёс папки в «Волгу» и поехал в управление. Начинался ответственнейший момент следствия — опознание преступника.
Трое молодых людей — Зоя, Клара и Роберт — сидели в кабинете Козюренко. Шульга показывал им фотографии Семёнов. Они внимательно разглядывали каждую.
Пока что все шло гладко, споров между свидетелями не возникало. Никто из изображённых на фотографиях не был похож на парня, с которым все трое познакомились в кафе.
Зоя задумала: если она первой узнает Семена — судьба улыбнётся ей. Невезучий парень: ограбили, отняли столько денег, а он даже не пожаловался. Должно быть, не такой скупой, как другие. Она не любила скряг, ей нравились щедрые и компанейские люди.
Всматриваясь в каждый новый снимок, украдкой вздыхала — снова не он… А стопка папок на столе постепенно уменьшалась, осталось уже совсем немного.
Когда осталось только две, Зоя знала: вот эта предпоследняя. И снова не он… Итак, последняя. Это не понравилось ей. Такая гора — и почему-то последняя. А может, работники милиции умышленно оставили её напоследок? Может, они уже давно нашли Семена и только проверяют правильность своих выводов?
На последней фотографии был изображён черноволосый парень с мягкими чертами лица. Зоя даже потянулась к снимку, и майор с надеждой взглянул на неё: неужели и правда такая ирония судьбы — Семён Ярощук, личное дело которого он отложил первым и которое именно поэтому очутилось внизу, и есть преступник!
Но Зоя покачала головой и вынесла окончательный приговор:
— Нет, не он…
Когда свидетели ушли, Шульга выразил удивление:
— Я учитывал даже то, что этот Семён мог уволиться с работы, и взял дела всех, кто работал там в мае. Или эти трое ошибаются, или… Мог же этот Сеня просто пристать к компании работников Дома проектов и солгать о месте работы…
— Мог, — подтвердил Козюренко. — Но наше расследование только начинается. Сейчас покажем фото Балабану — может, он опознает?
Балабан, внимательно рассмотрев фотографии, заявил, что Семена, отобравшего у него пистолет, здесь нет. Когда его вывели, Шульга задумчиво сказал:
— Я понимаю своё задание так: найти в Доме проектов людей, которые провели вечер двенадцатого мая в «Эврике», и расспросить у них о Семёне.
— Точнее трудно сформулировать, — похвалил Козюренко. — Начинайте завтра с утра, а я займусь ещё одним человеком — искусствоведом Иваницким. Был у профессора с группой туристов незадолго до убийства. Поговорю с ним, а потом приеду к вам в Дом проектов.
Омельян Иваницкий рассказывал экскурсантам о Ренессансе в искусстве. Роман Панасович стоял в толпе посетителей и внимательно слушал, пытаясь поймать взгляд экскурсовода. И не мог. Глаза Иваницкого перебегали по лицам слушателей, не останавливаясь надолго ни на одном. Все лица для него сливались в одно, абстрактное, без выражения и эмоций, и он говорил ровно, законченными, округлыми фразами: давно знал, где следует чуть помолчать, на каком слове сделать ударение, а где — эффектный жест.
Он не спеша переходил от картины к картине, и экскурсанты толпились за ним. Иногда это внимание толпы возвышало его в собственных глазах… Тогда он сам казался себе значительно умнее и талантливее. Он начинал говорить с пафосом, не понимая, что становится в такие моменты смешным.
Но сегодня Омельян Иваницкий не ощущал того подъёма духа, что делал из него оратора. Он просто был на службе с её размеренным ритмом, скукой и будничностью.
Ему так хотелось послать ко всем чертям свою должность в музее и наслаждаться бездумной и лёгкой жизнью. Ведь давно мог это себе позволить. Но для вида ему, конечно, придётся работать ещё долгие годы. С нетерпением ждал отпуска. Вот тогда он наверстает упущенное — потешится на черноморском курорте всласть…
Экскурсанты остановились у картины известного художника. Иваницкий рассказывал что-то казённо-холодное.
Козюренко потихоньку протиснулся поближе к нему, стал в первом ряду слушателей. Наконец ему удалось заглянуть в глаза экскурсовода, но тот быстро отвёл взгляд, и все же это секундное скрещение взглядов вывело Иваницкого из равновесия — посмотрел на Козюренко внимательнее.
Теперь следователь не сводил с экскурсовода глаз. Иваницкий заметил это и забеспокоился, стараясь не смотреть на Козюренко, но непроизвольно поглядывал украдкой.
В конце концов, то ли эта незаметная для других игра встревожила Иваницкого, то ли между ним и посетителем с настойчивым взглядом установился какой-то контакт, то ли просто он пересилил себя, но обращался только к Козюренко.
Они стояли у портрета старого седобородого человека с тяжёлыми, мёртвыми глазами. Иваницкий, рассказывая о мастерстве художника, спросил:
— Ну, что вы можете сказать об этом человеке, жизнь которого уже кончается? Вот вы, товарищ? — злорадно посмотрел на Козюренко. Хотел отплатить незнакомцу за наглые взгляды, поставить его на место.
На секунду-другую воцарилось молчание. Экскурсанты с любопытством воззрелись на Козюренко. А тот, не ожидая такого выпада, немного растерялся. Но конечно, следователь подсознательно был готов к любому вопросу. Неторопливо ответил:
— Я вижу в его глазах страх смерти. Жизнь этого человека была тяжкой и греховной, и теперь он не то что раскаивается и сожалеет о сделанном, а боится расплаты. Этот человек уже мёртв, ибо страх убил в нем человека…
— Субъективное толкование, весьма субъективное, — попробовал улыбнуться Иваницкий. — Но в основном вы правильно поняли художника…
Экскурсовод продолжал свой рассказ, а Козюренко думал, что, вероятно, он ошибся, потому что, кроме равнодушия, в глазах Иваницкого он ничего не заметил…
Козюренко отстал от группы и зашёл к директору музея. Он попросил припомнить все обстоятельства, связанные с посещением американскими туристами квартиры профессора Стаха, пояснив, что это имеет важное значение для расследования убийства.
— Надеюсь, — директор поднял на лоб выпуклые очки, посмотрел доброжелательно-грустным взглядом близорукого человека, — вы не подозреваете в этом злодеянии наших искусствоведов? Ибо там, я слышал, было применено оружие, а оружие и искусство несовместимы.
— Мы никого не подозреваем, — сухо перебил его Козюренко, — а выясняем факты, и ни одна мелочь не должна пройти мимо нашего внимания.
Директор сдвинул очки на нос, смотрел теперь из-под стёкол по-птичьи пристально. Пояснил, что среди американцев был один достаточно известный коллекционер. Он, бесспорно, не мог не слышать о собрании профессора Стаха, и поэтому его просьба о возможности ознакомления с этой коллекцией не вызвала ни у кого возражения, наоборот, администрация музея отнеслась к нему с пониманием, связалась с профессором, и тот разрешил осмотреть свою коллекцию икон. Кстати, обо всем этом он, директор, уже рассказал работнику милиции, и ему странно, что следователь снова затронул этот вопрос.
— К сожалению, приходится! — сказал Козюренко, и директор понял, что отказываться тщетно.
— Спрашивайте! — согласился он. Снял очки и начал протирать их белоснежным платком.
— Кто из экскурсоводов сопровождал американских туристов в музее?
— Омельян Иванович Иваницкий, наш научный сотрудник. Он хорошо знает своё дело и свободно владеет английским. Иваницкий, как правило, работает у нас с иностранцами.
— Именно Иваницкий и передал вам просьбу американцев ознакомиться с коллекцией Стаха?
— Нет, он был только переводчиком. Ко мне лично обратился мистер Берри — коллекционер, о котором я вам говорил.
— И Иваницкий договаривался с профессором?
— Нет, я звонил ему сам.
— Но сопровождал иностранцев Иваницкий?
— Да, я поручил ему это.
Козюренко немного помолчал. Наконец спросил о главном:
— Не помните, Омельян Иванович был на работе двадцать четвёртого июля? С утра между десятью и двенадцатью часами?
Директор укоризненно посмотрел на следователя:
— Он не мог быть в этот день на работе, так как находился в командировке в Москве. С двадцатого по двадцать седьмое июля включительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
— Кто был вместе с вами в «Эврике»? — спросил Шульга. — Может, они знают фамилию Семена? — Подумал, что Балабан мог ошибиться, описывая внешность Семена. Балабан коротышка, и мужчина даже среднего роста мог показаться ему высоким.
— Вряд ли они знают его фамилию, — ответила Зоя. — Была Клара, это моя подружка. И Кларин парень потом пришёл.
— Фамилия Клары? Где работает? Адреса?.. И парня… — майор приготовился записывать.
— Лучше вы узнайте об этом у самой Клары. Она сейчас на работе, можно позвонить.
Через час все трое — Зоя, Клара и Роберт — сидели у Козюренко. Следователь беседовал с ними прямо так, не придерживаясь формальностей, стремясь вытянуть из них как можно больше фактов и деталей. Постепенно образ Семена все больше вырисовывался в его воображении, но, к сожалению, без характерных черт: обыкновенный мужчина лет тридцати, брюнет, курит папиросы «Любительские», часто бывает в кино, любит пофлиртовать с девушками. Роберт вспомнил, что Семён начал ухаживать за Кларой и у него с новым знакомым чуть не дошло дело до конфликта.
— Как же случилось, что Семён очутился с вами? — спросил Козюренко. — И с кем был раньше? Или, может, только что пришёл в кафе?
Девушки помнили: Семён был несколько навеселе, потому что сидел уже в какой-то компании. Какой — трудно сказать: кафе модерновое, зал выгибается полукругом, а Семёнова компания расположилась в противоположном конце — когда-то там был бар и продавали коктейли…
— Когда Семён уже сидел с вами, никто не подходил к нему? — поинтересовался Шульга.
— Нет, но во время танцев с кем-то разговаривал, — вспомнила Зоя. — Обычные реплики: у вас хорошо получается, мой любимый танец…
— Постойте, — вдруг радостно воскликнул Роберт. — Кажется… Нет, точно, я вспомнил… Он сказал, что работает рядом, в Доме проектов… Ещё говорил, — посмотрел на Клару: как среагирует? — что у них там много красивых девушек. Я хотел заметить: чего же тогда к чужим пристаёшь?
Это уже было немало: Дом проектов — и в нем работает Семён. Возможно, занимается самбо. Даже известна его внешность, возраст…
Круг поисков сразу сузился, и Козюренко, отпустив молодых людей, возбуждённо заходил по кабинету. Майор думал, что они вдвоём тут же поедут в Дом проектов, но Козюренко решил несколько неожиданно.
— Придётся вам съездить одному, — то ли приказал, то ли попросил. — Поговорите с заведующим кадрами, посмотрите личные дела, фотографии… И подготовьте для опознания. А я хочу ещё раз проверить круг знакомств профессора. Судя по рассказам, этот Семён совсем не разбирается в искусстве, а ограбил профессора квалифицированно. Знал, какие иконы снимать со стены… Вероятно, кто-то руководил им…
Лейтенант Пугач обнаружил в спортивных обществах только двух Семёнов, занимающихся самбо. Но они сразу доказали своё алиби: один, Семён Новожилов, тринадцатого мая был на соревнованиях в Ворошиловграде, второй, Семён Степанов, весь день был на работе. Фотографии этих Семёнов показали среди других Балабану, а также Зое, Кларе и Роберту — никто не опознал их.
Второй день Шульга просматривал личные дела в Доме проектов, отбирая материалы обо всех Семенах. И не только Семенах. Сеней могли звать также Симона, Овсея, Северина, Спиридона, Сильвестра, Софрона. Майор составил себе целый список таких имён. Шутил, что скоро станет семеноведом и что Семёны будут сниться ему.
Вглядываясь в наспех сделанные снимки, майор пытался угадать характеры тех, кто был на них, прикидывал, совпадает ли их внешность с портретом преступника, нарисованным Балабаном, Зоей, Кларой и Робертом. Наконец на столе перед ним выросла стопка личных дел, и Шульга вызвал машину. Отнёс папки в «Волгу» и поехал в управление. Начинался ответственнейший момент следствия — опознание преступника.
Трое молодых людей — Зоя, Клара и Роберт — сидели в кабинете Козюренко. Шульга показывал им фотографии Семёнов. Они внимательно разглядывали каждую.
Пока что все шло гладко, споров между свидетелями не возникало. Никто из изображённых на фотографиях не был похож на парня, с которым все трое познакомились в кафе.
Зоя задумала: если она первой узнает Семена — судьба улыбнётся ей. Невезучий парень: ограбили, отняли столько денег, а он даже не пожаловался. Должно быть, не такой скупой, как другие. Она не любила скряг, ей нравились щедрые и компанейские люди.
Всматриваясь в каждый новый снимок, украдкой вздыхала — снова не он… А стопка папок на столе постепенно уменьшалась, осталось уже совсем немного.
Когда осталось только две, Зоя знала: вот эта предпоследняя. И снова не он… Итак, последняя. Это не понравилось ей. Такая гора — и почему-то последняя. А может, работники милиции умышленно оставили её напоследок? Может, они уже давно нашли Семена и только проверяют правильность своих выводов?
На последней фотографии был изображён черноволосый парень с мягкими чертами лица. Зоя даже потянулась к снимку, и майор с надеждой взглянул на неё: неужели и правда такая ирония судьбы — Семён Ярощук, личное дело которого он отложил первым и которое именно поэтому очутилось внизу, и есть преступник!
Но Зоя покачала головой и вынесла окончательный приговор:
— Нет, не он…
Когда свидетели ушли, Шульга выразил удивление:
— Я учитывал даже то, что этот Семён мог уволиться с работы, и взял дела всех, кто работал там в мае. Или эти трое ошибаются, или… Мог же этот Сеня просто пристать к компании работников Дома проектов и солгать о месте работы…
— Мог, — подтвердил Козюренко. — Но наше расследование только начинается. Сейчас покажем фото Балабану — может, он опознает?
Балабан, внимательно рассмотрев фотографии, заявил, что Семена, отобравшего у него пистолет, здесь нет. Когда его вывели, Шульга задумчиво сказал:
— Я понимаю своё задание так: найти в Доме проектов людей, которые провели вечер двенадцатого мая в «Эврике», и расспросить у них о Семёне.
— Точнее трудно сформулировать, — похвалил Козюренко. — Начинайте завтра с утра, а я займусь ещё одним человеком — искусствоведом Иваницким. Был у профессора с группой туристов незадолго до убийства. Поговорю с ним, а потом приеду к вам в Дом проектов.
Омельян Иваницкий рассказывал экскурсантам о Ренессансе в искусстве. Роман Панасович стоял в толпе посетителей и внимательно слушал, пытаясь поймать взгляд экскурсовода. И не мог. Глаза Иваницкого перебегали по лицам слушателей, не останавливаясь надолго ни на одном. Все лица для него сливались в одно, абстрактное, без выражения и эмоций, и он говорил ровно, законченными, округлыми фразами: давно знал, где следует чуть помолчать, на каком слове сделать ударение, а где — эффектный жест.
Он не спеша переходил от картины к картине, и экскурсанты толпились за ним. Иногда это внимание толпы возвышало его в собственных глазах… Тогда он сам казался себе значительно умнее и талантливее. Он начинал говорить с пафосом, не понимая, что становится в такие моменты смешным.
Но сегодня Омельян Иваницкий не ощущал того подъёма духа, что делал из него оратора. Он просто был на службе с её размеренным ритмом, скукой и будничностью.
Ему так хотелось послать ко всем чертям свою должность в музее и наслаждаться бездумной и лёгкой жизнью. Ведь давно мог это себе позволить. Но для вида ему, конечно, придётся работать ещё долгие годы. С нетерпением ждал отпуска. Вот тогда он наверстает упущенное — потешится на черноморском курорте всласть…
Экскурсанты остановились у картины известного художника. Иваницкий рассказывал что-то казённо-холодное.
Козюренко потихоньку протиснулся поближе к нему, стал в первом ряду слушателей. Наконец ему удалось заглянуть в глаза экскурсовода, но тот быстро отвёл взгляд, и все же это секундное скрещение взглядов вывело Иваницкого из равновесия — посмотрел на Козюренко внимательнее.
Теперь следователь не сводил с экскурсовода глаз. Иваницкий заметил это и забеспокоился, стараясь не смотреть на Козюренко, но непроизвольно поглядывал украдкой.
В конце концов, то ли эта незаметная для других игра встревожила Иваницкого, то ли между ним и посетителем с настойчивым взглядом установился какой-то контакт, то ли просто он пересилил себя, но обращался только к Козюренко.
Они стояли у портрета старого седобородого человека с тяжёлыми, мёртвыми глазами. Иваницкий, рассказывая о мастерстве художника, спросил:
— Ну, что вы можете сказать об этом человеке, жизнь которого уже кончается? Вот вы, товарищ? — злорадно посмотрел на Козюренко. Хотел отплатить незнакомцу за наглые взгляды, поставить его на место.
На секунду-другую воцарилось молчание. Экскурсанты с любопытством воззрелись на Козюренко. А тот, не ожидая такого выпада, немного растерялся. Но конечно, следователь подсознательно был готов к любому вопросу. Неторопливо ответил:
— Я вижу в его глазах страх смерти. Жизнь этого человека была тяжкой и греховной, и теперь он не то что раскаивается и сожалеет о сделанном, а боится расплаты. Этот человек уже мёртв, ибо страх убил в нем человека…
— Субъективное толкование, весьма субъективное, — попробовал улыбнуться Иваницкий. — Но в основном вы правильно поняли художника…
Экскурсовод продолжал свой рассказ, а Козюренко думал, что, вероятно, он ошибся, потому что, кроме равнодушия, в глазах Иваницкого он ничего не заметил…
Козюренко отстал от группы и зашёл к директору музея. Он попросил припомнить все обстоятельства, связанные с посещением американскими туристами квартиры профессора Стаха, пояснив, что это имеет важное значение для расследования убийства.
— Надеюсь, — директор поднял на лоб выпуклые очки, посмотрел доброжелательно-грустным взглядом близорукого человека, — вы не подозреваете в этом злодеянии наших искусствоведов? Ибо там, я слышал, было применено оружие, а оружие и искусство несовместимы.
— Мы никого не подозреваем, — сухо перебил его Козюренко, — а выясняем факты, и ни одна мелочь не должна пройти мимо нашего внимания.
Директор сдвинул очки на нос, смотрел теперь из-под стёкол по-птичьи пристально. Пояснил, что среди американцев был один достаточно известный коллекционер. Он, бесспорно, не мог не слышать о собрании профессора Стаха, и поэтому его просьба о возможности ознакомления с этой коллекцией не вызвала ни у кого возражения, наоборот, администрация музея отнеслась к нему с пониманием, связалась с профессором, и тот разрешил осмотреть свою коллекцию икон. Кстати, обо всем этом он, директор, уже рассказал работнику милиции, и ему странно, что следователь снова затронул этот вопрос.
— К сожалению, приходится! — сказал Козюренко, и директор понял, что отказываться тщетно.
— Спрашивайте! — согласился он. Снял очки и начал протирать их белоснежным платком.
— Кто из экскурсоводов сопровождал американских туристов в музее?
— Омельян Иванович Иваницкий, наш научный сотрудник. Он хорошо знает своё дело и свободно владеет английским. Иваницкий, как правило, работает у нас с иностранцами.
— Именно Иваницкий и передал вам просьбу американцев ознакомиться с коллекцией Стаха?
— Нет, он был только переводчиком. Ко мне лично обратился мистер Берри — коллекционер, о котором я вам говорил.
— И Иваницкий договаривался с профессором?
— Нет, я звонил ему сам.
— Но сопровождал иностранцев Иваницкий?
— Да, я поручил ему это.
Козюренко немного помолчал. Наконец спросил о главном:
— Не помните, Омельян Иванович был на работе двадцать четвёртого июля? С утра между десятью и двенадцатью часами?
Директор укоризненно посмотрел на следователя:
— Он не мог быть в этот день на работе, так как находился в командировке в Москве. С двадцатого по двадцать седьмое июля включительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15