— Не волнуйся! Сам черт средь бела дня не найдёт.
— Эх, — вздохнула мать, — обидно. Кто вас тогда с Кротом на ювелирку навёл? Я навела. Ты мне мою долю отдай…
— У-у, сука!.. — прошипел отец. — Завалить хочешь? Тебе что — вышку не дадут, а меня шлёпнут. Крота шлёпнули, и меня… За мной мокрое дело, понимаешь, мокрое, они нам сторожа ни в жисть не простят.
— Не простят, — согласилась мать.
— Так сиди и не рыпайся.
Подслушанный разговор поразил Омельяна. Ему уже шёл тогда пятнадцатый год, и не понять того, о чем разговаривали родители, он не мог. Значит, он сын бандита… Вот почему они живут как бы в стороне от всех, вот почему у них нет ни друзей, ни хороших знакомых.
Омельян не сомкнул глаз до утра. Лежал неподвижно, уставившись в потолок, который наискось пересекала широкая щель. Отец уже несколько раз говорил, что надо отремонтировать дом, однако все время отговаривался тем, что нет денег. И обещанного пальто так и не купил ему, Омельян бегает в школу в старом, потрёпанном. А от отца только и слышал — много ешь, быстро ботинки изнашиваешь, даже на тетрадки и учебники приходится выклянчивать.
Да и сам отец три года ходит в одних сапогах — мол, ему, скромному счетоводу «Межколхозстроя», только и хватает получки, чтоб прокормить семью… Правда, есть у них одна действительно ценная вещь: лучший приёмник из тех, что когда-то завезли в район. Отец по вечерам слушает передачи из-за границы, ловит всякие «голоса» и очень радуется, когда передают что-нибудь обидное про советскую власть.
Омельян с детства привык не любить эту власть. И мать, и отец не раз говорили, как хорошо им жилось бы, если б не революция. У деда Омельяна было имение где-то под Могилёвом, и отец радостно встретил фашистов, надеясь, что ему вернут усадьбу, в которой до войны был открыт дом отдыха. Но немцы устроили там госпиталь.
Омельян как-то пробовал расспросить отца, чем тот занимался во время войны и сразу после неё, но убедительного ответа так и не получил А оно вон что значит — бандит: с каким-то Кротом ограбили ювелирный магазин и убили сторожа.
Омельян вспомнил, как отец учил его быть скрытным, не болтать лишнего посторонним. И главное — не выражать своих мыслей. А потом, когда Омельян пошёл в школу, наставлял, как и что следует говорить учителям и товарищам, как выслуживаться перед классным руководителем, донося на учеников, не брезгуя ничем ради собственной выгоды.
«Так, сынок, — любил он повторять, — лучше дурачком прикинься, а с дурака что возьмёшь, ты же в подходящий момент всяким там умникам ножку и подставишь…»
Учился Омельян легко и в классе пользовался авторитетом. Страдал лишь оттого, что не мог носить такие же костюмы и ботинки, как у товарищей.
Подслушанный ночной разговор, с одной стороны, встревожил Омельяна, но, с другой, придал некое душевное равновесие.
Встревожил, потому что Омельян хорошо сознавал, что бы случилось с ними, если бы кто-нибудь узнал о прошлом отца. Сын бандита, у которого руки в крови! В конце концов, он не отвечает за отцовские преступления, но пятно все же останется… Несколько успокаивало то, что родители, как оказалось, были весьма находчивыми людьми и переменили фамилию. Наверно, сразу после ограбления магазина купили чужие документы и ловко воспользовались ими. И совсем уж придало уверенности то, что у них было золото, драгоценности. Теперь он равнодушно проходил мимо пижонов в модных куртках, знал, что когда-нибудь он сможет приобрести все, что захочет, когда у него будет много-много денег — ведь отец непременно поделится с ним…
Летом умерла мать. Она месяц пролежала в больнице. Когда Омельян приходил, мать смотрела на него грустно, словно хотела что-то сказать. Омельян знал, что именно, но и вида не подавал, что узнал её тайну. А мать так и не решилась открыться сыну, умерла тихо и незаметно. Так же тихо и незаметно отец и похоронил её — на похоронах были только соседи и несколько сотрудников конторы, где мать работала уборщицей.
Через месяц после смерти матери отец предложил Омельяну пойти на заработки. «Межколхозстрою», где он работал, нужны были подсобные рабочие, и платили там неплохо.
Омельян долго смотрел прямо в глаза отцу, взвешивал, сказать или нет и что может из этого выйти, наконец все же произнёс тихо, так, что сам едва слышал сказанное:
— А для чего мне подрабатывать? Денег у тебя столько, что и мне ещё останется…
Они разговаривали вечером при тусклом свете маленькой электрической лампочки, и все же Омельян заметил, как побледнел отец, потом щеки его покрылись красными пятнами, он сжал кулаки и угрожающе спросил:
— Это ты о чем? О каких деньгах?
Омельян знал, что теперь не имеет права отступать.
Если отступит, проиграет: будет, как и мать, клянчить у отца каждый рубль. И он решительно сказал, будто речь шла о предмете давно обсуждённом и выясненном:
— А о золоте. О том, что в тайнике.
Отец даже передёрнулся. Нагнулся к Омельяну близко-близко и поднял руки, будто хотел схватить за горло. Спросил хриплым чужим голосом:
— Что ты мелешь? Спятил, что ли? «Золото, деньги»…
Омельян на всякий случай чуть отодвинулся.
— Папа, — сухо заговорил он, — я знаю все о тебе. О том, как ограбили с Кротом ювелирный магазин и убили сторожа. И про золото, спрятанное вами с мамой.
— У-у, сука! — рубанул отец ладонью перед самым носом Омельяна. — разболтала…
Омельян не защищал мать: пусть отец думает что хочет…
— Залежались у тебя деньги, папа… — сделал он попытку пошутить. — Заплесневели.
— Не твоё дело, — насупился отец. — Нет у меня ничего.
— Есть, папа, есть! — Омельяну почему-то стало весело. То ли почувствовал, что выиграл дуэль с отцом, то ли просто избавился от груза, лежавшего в последнее время на его плечах. — И вот что скажу тебе: давай все пополам!
Он не успел уклониться и получил звонкую оплеуху. Схватился за щеку, хотел заплакать, но все же преодолел боль и обиду, веско сказал:
— Я бы не советовал тебе, папа… А то если кто-нибудь узнает…
— Ты мне угрожаешь — родному отцу! — Он даже захлебнулся от ярости. — Да я тебя собственными руками…
Отец потянулся к горлу сына. Омельян знал, что действительно может задушить, но у него был беспроигрышный козырь, и он швырнул его прямо в отцовское лицо:
— Попробуй только тронуть! Я оставил у товарища письмо, и если что, он распечатает его. А там обо всем написано.
Отец опустил руки.
— Вот воспитал на свою голову… — сокрушённо покачал головой.
— На свою, на мою! — глумился Омельян. Знал, что победил отца, и захотелось немного поиздеваться над ним. — Отдай мне мою часть. Золото и камешки.
— Ишь какой шустрый! Подождёшь. После моей смерти получишь.
— Долго ждать! — нагло возразил Омельян. — Я хочу сегодня и чтобы по-честному.
Отец задумался, руки у него мелко дрожали.
— Мальчишка ты ещё… Начнёшь роскошествовать, люди заметят…
— Не бойся, папа. Не такой уж я мальчишка. Поеду к тётке в город, там и школу окончу. Чтобы тебе тут не мешать.
— Испугался? — Ироническая усмешка скривила отцовские губы. — Что ж, я не возражаю. Только вот что, золота тебе дам, а о камнях и не думай. На учёте они все у милиции, засыпешься сам и меня потянешь…
— Где ты спрятал золото? — только и спросил Омельян. Он уже осмотрел обе комнаты, чердак и погреб, обстучал стены и пол, но тайника не нашёл.
Отец взял в сенях лопату, и они вышли в сад. Все оказалось очень просто: под забором отец выкопал из земли обвязанную тряпкой крынку, отряхнул с неё землю и понёс в дом.
Омельян сдержал своё слово: через неделю он отправился к тётке Вере. Как и где продавал он в городе золотые вещи, отец не знал, да и делал это Омельян ловко. По крайней мере, ни тётка Вера, которой он ежемесячно от имени отца платил по сорок рублей, ни товарищи по школе, а потом по институту никогда не видели, чтобы Омельян Иваницкий транжирил деньги.
Единственный одноклассник, с которым по окончании школы Иваницкий поддерживал знакомство, был Спиридон Климунда. Хотя на первый взгляд ничего общего у них не было и не могло быть. Спиридон вообще вряд ли кончил бы школу, если б не был чемпионом по настольному теннису и не выступал за школу на разных соревнованиях. Чемпиону прощалось многое, и учителя натягивали ему тройки.
Иваницкий окончил художественный институт и стал искусствоведом. Климунда так и не поднялся выше тренера пинг-понга. Омельян относился к Спиридону снисходительно, но все же несколько раз покупал у него иностранную валюту. Климунда иногда приводил к нему знакомых девушек, время от времени занимал у Омельяна деньги.
Как-то Иваницкий организовал прогулку на своём «Москвиче». Они попали в район красивых коттеджей на окраине, и Омельян, ткнув пальцем в один из них, сказал, что тут живёт профессор Стах и у него очень ценная коллекция икон.
Ради этой коллекции Климунда и посетил сегодня Иваницкого.
— Кофе хочешь? — спросил Омельян, глотнув из чашки.
Климунда покачал головой.
— Дело есть, не до кофе.
В глазах Омельяна мелькнула искра интереса. Потянулся к сигарете. Взяв себе, подвинул пачку Климунде.
— А впрочем, — махнул рукой, — ты любишь эту гадость.
Спиридон размял пальцами дешёвую «Любительскую» папиросу. Привык уже к таким репликам и не реагировал на них: каждый курит что ему по вкусу. Он видел даже одного доктора наук, дымившего «Памиром» и не стыдившегося этого.
— Так что же у тебя за дело? — немного помолчав, спросил Омельян, и в его глазах снова вспыхнула искра интереса.
— Есть небольшое предложение… Помнишь, ты говорил мне про того профессора? Ну, у которого иконы…
— Ну и что же?
— Я познакомился с одним парнем… Замки для него не проблема… — Говоря это, Климунда пристально смотрел на Иваницкого. Неужели откажется? Ведь любит же превыше всего деньги и должен решиться на риск. — Так можно эту коллекцию…
— Откуда знаешь этого парня?
— Зачем тебе?
— Так, любопытно.
— Не догадываешься, откуда такие берутся?
Иваницкий задумался.
— Твоё предложение мне в принципе нравится, — наконец вяло заговорил он. — Может, все-таки выпьешь кофе?
— Охотно… — облегчённо вздохнул Климунда.
На подкладке кепки, потерянной преступником у окружного шоссе, эксперты нашли несколько волосков. Утром майор Шульга знал, что кепку носил мужчина лет тридцати — тридцати пяти, брюнет, начавший лысеть, и что он недавно стригся. Майор даже узнал группу его крови.
Круг поисков сразу сузился. Грабитель был из Вишнянки, очевидно, строитель, примерно сорок второго года рождения. По всему видно, что он хорошо знал местность…
Весь день майор просидел с участковым инспектором Вильченко, изучая список обитателей посёлка. Оказалось, что среди них было много строителей — десятки маляров, штукатуров, столяров…
Постепенно список уменьшался… Сначала вычеркнули всех совсем молодых и пожилых. Потом Вильченко, знавший каждого жителя Вишнянки — работал тут полтора десятка лет, — вычеркнул всех белобрысых. Вне подозрений были ещё двое.
— Владимир Пухов, — объяснил Вильченко майору, — вместе с женой четыре дня назад поехал на Азовское море. А вот этот, Мазуренко, уже две недели в больнице.
В списке осталось четверо…
…Вильченко шёл впереди, а Шульга с оперативником в штатском — на некотором расстоянии за ним. Участковый держал под мышкой портфель… Они условились, что Вильченко будет заходить в дома будто бы для проверки паспортного режима, заглядывать в домовые книги и незаметно выяснять, где было позавчера вечером подозреваемое лицо.
Дальше надо было действовать, учитывая, что кто-то из четырех имеет оружие и может применить его.
Из первого дома Вильченко вышел довольно быстро. Сообщил: Казанцев в командировке. Уже вторую неделю. Их бригада что-то монтирует в Конотопе.
— Теперь Набоченко? — спросил Шульга, хотя они заблаговременно условились о порядке проверки подозреваемых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15