Вильченко кивнул.
— Его дом в переулке направо.
Набоченко больше всего интересовал Шульгу. Сидел в тюрьме за кражу и после отбытия наказания успел «заработать» пятнадцать суток за мелкое хулиганство.
Дом Набоченко выходил окнами прямо на улицу. Вдоль дорожки — цветы. По обеим сторонам — яблони. Нарядный двор заботливых хозяев.
Борис Набоченко спал на раскладушке под кустом сирени. Участковый огляделся вокруг, увидел старушку, спешившую к нему из огорода, приветливо улыбнулся ей. Бывает же такое: родители Бориса — образец для всех в Вишнянке, настоящие труженики, честные и уважаемые люди, а сын, как связался ещё в школе с компанией лоботрясов, так и до сих пор не разойдётся.
— Как дела, Катерина Власьевна? — приветливо спросил у старушки.
Та вытерла правую руку фартуком, подала лодочкой, боязливо бросив взгляд на Бориса.
— Натворил что-нибудь мой?
— Поговорить надо, Власьевна. — Вильченко подвёл старушку к калитке, чтобы Борис, если бы случайно проснулся, не мог ничего услышать. — Где ваш сын был позавчера вечером?
У старушки испуганно задрожали губы, она неопределённо пожала плечами.
— Не хотите, не говорите, Власьевна, — сердито буркнул участковый. — Сами выясним. Но вы же не сможете не сказать правду. Хотя это и повредит вам…
Старушка махнула рукой.
— Борис поздно вернулся позавчера пьяный…
— Не говорил, где был?
— А мы уже и не спрашиваем. Все равно не скажет. Ещё и ругается, угрожает…
— На работе в тот день был?
— Ушёл утром.
— Деньги у него есть?
— А кто ж его знает? Иногда что-нибудь старик у него и возьмёт, а вообще спускает все, что получает.
— Вы побудьте тут, Власьевна. — Вильченко сделал знак Шульге, и они втроём направились к раскладушке. Участковый нагнулся над Набоченко.
— Вставай, Борис! — Тот сладко храпел, и Вильченко потормошил его за плечо. — Вставай!
Набоченко недовольно пробормотал что-то, раскрыл глаза и вдруг сел на раскладушке, напрягшись, словно и не спал.
— Ну, что тебе? — заморгал глазами, огляделся, но, увидев ещё двоих, испуганно улыбнулся. — Что вам?
Вильченко быстро обыскал его, заглянул под подушку. Борис не сопротивлялся, неуклюже поднял руки, пока его ощупывали, недобро смотрел исподлобья. Потом участковый принёс скамейку, они сели перед Набоченко, оперативник стал на всякий случай у него за спиной. Вильченко спросил:
— Где ты был позавчера вечером?
По лицу Бориса пробежала тень.
— Где был, там меня уже нет.
— Отвечай, не то вынуждены будем задержать тебя.
— А мне не привыкать…
— Вы, Набоченко, не шутите, — вмешался Шульга. — У нас нет времени на шутки. Отвечайте на вопросы, понятно?
— Чего уж тут не понимать, начальник! — сразу посерьёзнел Борис. — Но ведь надоело: что бы где ни случилось — сразу к Набоченко…
— Сами даёте для этого повод, — сурово проговорил Вильченко.
— Так где вы были позавчера?
— Гулял. С ребятами у магазина постояли, на троих скинулись.
— Вечером в магазине водку не продают.
Набоченко хитро подмигнул.
— Это кому и как… Верка там работает, а она в Валеру влюблена. Если захотим, и пол-ящика вынесем.
— Так… — недовольно поморщился Вильченко и бросил взгляд на майора: все же непорядок на его участке. — И с кем же вы пьянствовали, Набоченко? До какого часа?
— Ну, Валера был… И Петро Логвинчук. Потом ещё Хомко припёрся. У него пятёрка нашлась. Ну, мы и её…
— Когда разошлись?
Борис почесал затылок.
— В пятницу это было, а в субботу не работаем. Вот и задержались. Часов до одиннадцати.
Нападение на таксиста произошло около десяти, и если Набоченко говорил правду, то он имел безупречное алиби.
— А Вера, продавщица, была с вами? — уточнил Вильченко.
— А то как же… Где Валера, там и Верка…
Участковый отозвал Шульгу к калитке.
— Тут рядом есть телефон, и можно позвонить в магазин.
Он вернулся через несколько минут.
— Да, пьянствовали возле магазина, — подтвердил хмуро. — Мы с тобой ещё поговорим! — сурово бросил Набоченко.
На учёте у участкового был ещё Тарас Онисько. Поговаривали, что он продаёт краденые стройматериалы. Но у Вильченко не было прямых доказательств.
Тарас сидел на скамейке перед калиткой и разговаривал с каким-то парнем. Увидев Вильченко, встал, посмотрел на участкового, побледнев.
— Зайдём… — кивнул Вильченко.
Они вошли в дом, и Шульга показал Онисько кепку.
— Ваша?
Тот сразу расплакался.
— Моя… Не хотел я… Это же просто шутка…
— Где оружием — посуровел майор.
— Какое оружие? Нет у меня никакого оружия…
— Которым угрожали таксисту.
Лицо у Онисько вытянулось.
— Пошутил я… Вон там, — показал на угол, где лежали детские игрушки, — там пугач… Сына моего… Пистолет игрушечный… Я купил его, ну и показал таксисту, а он почему-то испугался.
— И сам предложил вам деньги? — не без иронии спросил Шульга.
— Какие там деньги? Сорок семь рублей…
Вдруг в комнату, оттолкнув оперативника, вбежала жена. Заголосила:
— И что же ты натворил, дурак! За что вы его?
Шульга подал знак оперативнику, и тот вывел женщину в соседнюю комнату. Майор вытащил из кучи игрушек пистолет — почти точную копию ТТ. Подбросил на ладони.
— Итак, вы утверждаете…
— Пошутил я… Честное слово, пошутил. А этот таксист ничего не понял, отдал деньги.
Шульга ещё раз подбросил пистолет на ладони. Приказал Вильченко:
— Вызовите оперативную машину, сделаем обыск. — Покосился на Онисько. — Тоже мне шутник нашёлся! Знаете, сколько за грабёж полагается? Ещё раз спрашиваю, где пистолет? Все равно найдём — вам же хуже будет!
Лицо у Онисько внезапно покрылось пятнами, он шмыгнул носом и заплакал.
— Нет у меня оружия… Пошутил я…
Майор прошёлся по комнатам: три красиво обставленные комнаты и кухня. Завтра они покажут Онисько сержанту Омельченко, и, если тот не опознает Онисько, это дело доведут до конца уже другие. Ведь кто-то завладел-таки настоящим ТТ с полной обоймой патронов, и Шульге надо найти преступника, пока тот не начал стрелять.
Узкая улица круто шла вверх и упиралась в чей-то сад. Тишина. Только чирикают воробьи и где-то поблизости жалобно скулит щенок.
Климунда медленно поднялся к саду, немного постоял там, спрятавшись за кустами жасмина, посаженного прямо на улице. Бросил пустой рюкзак под ноги, жадно закурил. Все утро нервничал. Собственно, особых оснований для волнения не было. Они с Иваницким взвесили и предусмотрели даже детали, и пока все шло так, как было предусмотрено. «Москвич» профессора Василя Федотовича Стаха четверть часа назад выехал из ворот — жена профессора направилась с домработницей на базар. Климунда знал, что она ездит на базар дважды в неделю — в понедельник и в среду или четверг. За рулём сидела жена профессора — немолодая уже, лет за сорок, но ещё красивая женщина. Она, наверно, знала, что хороша, и молодилась — носила модную причёску, ярко красила губы, а под глазами накладывала густые тени.
Спиридон предложил познакомиться с ней, войти в доверие, стать своим человеком в доме Стахов, а потом уже действовать соответственно обстоятельствам. Но Иваницкий решительно забраковал этот вариант. Мол, лучшего подарка работникам милиции не сделаешь. Уголовный розыск сразу установит круг знакомых Стахов, а все остальное — дело техники, причём достаточно несложной. Самонадеянность Климунды была воистину безграничной.
Что ж, Омельян, вероятно, был прав. Спиридон и сам чувствовал какое-то несовершенство этого плана, хотя очень верил в силу своей мужской привлекательности, даже надеялся, что жена профессора Стаха сама подарит ему кое-что из коллекции своего мужа.
Климунда потушил свою «Любительскую» о ствол акации. «Москвич» уже стоял возле базара. А сейчас выйдет из дому и сам профессор. В это время он всегда прогуливает огромного чёрного дога Марса.
Профессор Василь Федотович Стах жил в красивом двухэтажном коттедже, обвитом с северной стороны диким виноградом, а с южной текомой — растением, похожим на глицинию, с большими красными, как лилии, цветами. Текома оплела огромную террасу второго этажа, на которую выходили окна кабинета профессора. Одну его стену целиком занимала коллекция Василя Федотовича — собрание древних икон.
Иваницкий сказал, что коллекция профессора Стаха — достаточно велика и очень ценная, а Иваницкий разбирался в этом. После того как Омельян доверил Климунде свои планы, тот специально пошёл в церковь, долго стоял перед иконостасом, рассматривал фрески, удивляясь, почему так гоняются за этой стариной? Постные удлинённые лица. И что в них красивого?
Иваницкий нарисовал ему схему расположения икон, обозначив крестиками самые ценные, и Климунда выучил её на память.
Омельян долго ломал голову, как проникнуть в дом профессора. Конечно, можно было позвонить, отрекомендоваться и попросить разрешения ознакомиться с коллекцией. Ведь Омельян Иванович Иваницкий — искусствовед, работает в государственном учреждении, и его интерес к собранию вполне естествен.
Но, поразмыслив, Иваницкий отбросил этот план. После исчезновения икон милиция непременно составит список всех, кто интересовался коллекцией, а Омельяну вовсе не нужно, чтобы его имя фигурировало в милицейских протоколах.
Иваницкому помог случай. Их музей посетила группа американских туристов, среди которых был известный коллекционер. Иваницкий сопровождал их — и вдруг его осенило. Рассказал, как бы между прочим, коллекционеру о собрании профессора Стаха и намекнул, что, если тот пожелает, можно посмотреть на эти уникальные иконы. Правда, профессор не очень любит посетителей, но директор их музея мог бы попросить его. И тогда уже он, Иваницкий, любезно возьмёт на себя хлопоты по организации осмотра коллекции.
Директор действительно договорился с Василем Федотовичем. Тот немного поворчал, но согласился принять американцев. Так Омельян Иваницкий попал в дом Стаха. Он не назвал свою фамилию профессору, держался в стороне, — тем более что Василь Федотович свободно говорил по-английски и рассказывал о своей коллекции сам, — но запомнил все, словно сфотографировал. Его мозг фиксировал реплики гостей профессора, только фиксировал, Иваницкий не позволил себе никаких эмоций, не проявил их даже тогда, когда Василь Федотович подвёл гостей к неброской иконе в центре коллекции и сказал, что это — Рублёв.
Гости щёлкали языками, громко переговариваясь, выражая своё восхищение, а Омельян тем временем запоминал — второй ряд снизу, седьмая икона слева…
Потом профессор угощал американцев кофе, водил по саду. Иваницкий, воспользовавшись этим, осмотрел все, обращая особое внимание на замки в парадной двери, а также на той, что вела в сад. Через окна первого этажа в дом проникнуть было невозможно — их закрывали узорчатые решётки: профессор очень дорожил своей коллекцией и оберегал её.
…Радостно и басовито залаял пёс, и Климунда весь напрягся. Итак, сейчас профессор выйдет и направится к реке — обычный получасовой маршрут…
Климунда поднял рюкзак, нащупал в наружном кармане пиджака отмычки. Как знать, сумеет ли он справиться с замком — вот где пригодился бы опыт Балабана. Но тому не удалось замести за собой следы после кражи в квартире Недбайло, и милиция арестовала его.
Он не явился на назначенную встречу с Климундой. Тогда Климунда позвонил сестре Балабана, работавшей вахтёром в каком-то общежитии. Та долго расспрашивала его, кто он и откуда, и, наконец, узнав, что звонит именно тот человек, о котором она слышала от брата, сообщила, что Балабана четыре дня назад арестовали в пригородном посёлке Городянке. Климунда полюбопытствовал, не оставил ли Лёха чего-нибудь у неё в квартире. Сестра ответила, что сама не лыком шита, и повесила трубку.
«Жаль, что нет Лёхи», — вздохнул Климунда и прижался к тонкому стволу акации, будто тот мог защитить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15