— Вот номер. Распространите его. Надо, чтобы он разошелся побыстрее.
— Не беспокойтесь, все будет сделано.
— Это в ваших же интересах.
Я поднимаю стакан коньяку, который мне только что принесли.
— За здоровье ваших дам, — шучу я.
Глава 4
— Ничего серьезного? — спрашивает Фелиси, моя славная матушка.
Эктор ушел, но в столовой еще витает ею жалкий запах тощего холостяка.
— Нет, ма, это серьезно.
Я сообщаю ей о последних событиях. Она внимательно слушает меня, как девочка, которой рассказывают сказку про Красную Шапочку. Потом ее глаза наполняются туманом и она шепчет:
— Я думаю о том бедном мальчике, которого убил твой коллега.
— Я тоже о нем думал, ма.
— Он был невиновен!
— Не совсем. Я видел, как он душил девушку. Видел, ты слышишь? И он душил ее изо всех сил! Она качает головой.
— Вот только он ее не убил, понимаешь?
Конечно, это самое поразительное в истории. Хорош был тот малый, который сказал, что намерение то же самое, что действие! Между ними все-таки есть разница, а? Спросите пышнотелую Мари-Терез, которая совсем не смеялась, когда ее душили, считает ли она убитого невиновным!
— Ты знаешь, Антуан, тот несчастный мальчик… Она замолкает, подыскивая точные слова, чтобы выразить свою мысль.
— Да?
— Мне кажется, его поступок был вызван какими-то странными обстоятельствами.
— То есть?
Мама пожимает плечами и укладывает костяшки домино по одной в их коробочку.
— Чтобы задушить… подобную особу, надо быть сумасшедшим, ты согласен?
— Ну и что?
— Мне кажется, с ума не сходят в один день… Признаки этого проявляются задолго. Вот возьми мадам Бонишон, нашу соседку. Ее отправили в сумасшедший дом, потому что она хотела убить почтальона, но ее поведение беспокоило окружающих уже за несколько месяцев до того.
Вы знаете, моя Фелиси воплощенный здравый смысл. Она добрая и справедливая. Ее слова производят на меня сильное впечатление. Она это чувствует и продолжает спокойным тоном, который производит на меня эффект горячего душа:
— Антуан, ты мне скажешь, что я суюсь в дела, которые меня не касаются…
— Ты же знаешь, что я никогда так не подумаю, а уж тем более не скажу!
— Понимаешь, для меня загадка не сам маньяк. Он просто больной, психически ненормальный человек, и рано или поздно вы его арестуете. Загадка, сынок, этот самый Буальван.
Маленькая унылая улица в Сен-Дени, Знаете? Признанная бесполезной и потому оставшаяся незаасфальтированной, а вдоль нее газовые фонари, которые забыли включить. Проезжую часть загромождают помятые мусорные ящики, которые никогда не выносили, бедные домики в стиле лачуг улучшенной планировки. Земля завалена мусором, тощие собаки поливают заборы с таким видом, словно спрашивают, что было у предыдущих поколений кабысдохов, проживавших здесь: диабет или уремия.
Заводик Буальвана стоит в глубине улицы, недалеко от газового завода, улучшающего атмосферу.
Шум распиливаемого металла разносит по воздуху странные вибрации.
В районе хорошо пахнет работой. Как и все французы французского происхождения, я люблю этот запах. Чужая работа всегда волнует тех, кто не особо много делает своими десятью пальцами.
На стене, поставленной здесь, чтобы поддерживать ворота, висит мраморная табличка, сообщающая, что здесь находится “Завод Буальван и К°”.
Это все. Принимая во внимание обстоятельства, она больше напоминает надгробный камень. Может, из-за того, что это мрамор?
Я вхожу в грязный двор, заваленный металлическими обрезками. Стоящее справа застекленное здание на фоне этого запустения выглядит почти роскошно. Я стучу в дверь, и женский голос просит меня войти. Вхожу. Классический кабинет с покрашенными светлой краской стенами и современной мебелью.
Девушка с темно-каштановыми волосами, уложенными в несколько старомодную прическу, смотрит на меня через большие очки, которым не удается испортить ее внешность. У нее бледная кожа, веснушки и зачаровывающий, одновременно встревоженный и удивленный, близорукий взгляд. Нежная красавица для гроссбуха. Актив кладите в одну сторону, пассив в другую, а руку посередине.
— Месье? — воркует птичка.
Нет нужды лепить ей горбатого и уверять, что я пришел приобрести портрет Луи Четырнадцатого.
Я достаю свое служебное удостоверение. Она смотрит на него, немного напрягается и вздыхает:
— О! Опять? — Потом словоохотливо:
— Однако после того, что случилось вчера вечером…
— Именно из-за этого я и пришел.
Ставлю двойной объем того, что вы думаете, против половины того, что знаете, что смерть патрона потрясла эту милашку. Может, она была неравнодушна к Буальвану?
Она вздрагивает.
— Его реабилитируют? — быстро спрашивает она.
— Не исключено. Вы давно здесь работаете?
— Восемь месяцев.
— Какое впечатление на вас производил ваш патрон? Она розовеет, что ей очень идет.
— Он был очень милым.
— То есть?
Из розовой она становится красной, что является хорошим признаком. Раки тоже краснеют, когда их слишком согреют.
— Он… Он никогда не сердился… Был… очень предупредительным…
— У вас не создалось впечатления, что он был… как бы это сказать… не совсем нормальным?
— Месье Жером? — восклицает она. — Вы шутите! По моему лицу она понимает, что я не имею ни малейшего желания шутить, и спохватывается:
— Он был очень хорошим.
— Вы видели его с женщиной?
Она уже не краснеет, а приобретает фиолетовый цвет. Все понятно! Должно быть, у нее способности не только к делопроизводству и патрон охотно общался с ней и вне работы.
Ее смущение настолько очевидно, что я снимаю вопрос с повестки.
— Кто возглавил завод после его смерти?
— Его компаньон, месье Бержерон.
— Он здесь?
— Пока нет. Он никогда не приезжает раньше одиннадцати. У него кабинет на улице Бурс.
Я смотрю на свои часы. Они показывают десять с мелочью.
— А что вы здесь производите?
— Лыжные крепления. “Крепления “Невеа” надежны всегда”, слышали?
— Да, конечно. Дела идут хорошо?
— Естественно…
В этом кабинете тепло. Обогреватель обливает нас жаркой волной.
Я решаю завязать с ней дружбу. Это личный метод Сан-Антонио. Я исхожу из принципа, что чем лучше у тебя отношения с девушками, тем больше шансов получить конкретные результаты, которые так любит Старик.
— Послушайте, малышка, я вижу, вы вовсю работали (когда я вошел, она читала любовный роман), но мне надо спросить вас о куче мелочей из жизни бедняги Буальвана.
Я думаю, самым простым было бы вместе поужинать в один из ближайших дней. Что вы об этом думаете?
Мадемуазель Ослепительная Улыбка ошеломлена. Не каждый день полицейский приглашает вас пожрать. Она снова краснеет.
— Но я…
— Вы не свободны?
— Не в этом дело… Я…
— В котором часу мы сможем встретиться? Самое время показать ей мою неотразимую широкоформатную улыбку а-ля Казанова.
— Я…
— Послушайте, моя маленькая, личное местоимение еще никогда не являлось ответом на конкретный вопрос. Она весело улыбается и бормочет:
— Вы…
— Я знаю еще несколько: мы, он, ты… И я делаю такое сильное ударение на “ты”, что начинает краснеть даже обивка ее стула.
— Понимаете, это так неожиданно…
— Понимаю, но не давайте удивлению подавить вас. Как ваше имя?
— Даниэль.
— Чудесно… Что вы скажете о встрече у “Фуке”? Часиков этак в восемь, м-м?
— Я бы предпочла что-нибудь поближе к моему дому. Я живу в Мезон-Лаффитт и…
— Обожаю Мезон. Мой приятель держит там лошадиную бойню. Он сделал себе состояние, продавая конину на бифштексы под видом говядины. Вы живете с родителями?
— Нет, с братом. Но он с женой уехал. Их хобби — лыжный спорт. Вы могли бы заехать за мной ко мне домой?
Я запоминаю приглашение. Моя принцесса носит громкую фамилию Мюрат, и, клянусь вам, она просто игрушка. Ее братец живет в небольшом домике в парке.
— Куда вы меня повезете? — спрашивает тоненьким голоском очаровательница в очках.
В этом все девицы! Пять минут назад, когда я ее пригласил, она начала что-то бормотать, как беззубый старик, жующий чечевицу, а теперь, поняв, что я ее не накалываю, мадемуазель усаживается поудобнее, готовая выдвигать свои скрытые до сих пор претензии.
Я смотрю на нее со снисходительностью, с какой следует относиться к прекрасному полу, если не хочешь умереть от невроза.
— Куда вы захотите, сердце мое. Я знаю один маленький ресторанчик рядом с Пуасси, с кретоновыми занавесками и начищенными медными ручками, который не может вам не понравиться.
Ее глаза за стеклышками поблескивают.
Вот святая недотрога! Ей можно выдать сертификат о безупречной нравственности, только взглянув на ее невинную мордашку, но под этой маской скрывается маленькая плутовка, чей опыт длиннее железнодорожной линии Москва — Владивосток.
— Я уверен, что мы с вами подружимся. Я полицейский только восемь часов в сутки. Две остальные трети моей жизни я как все…
Легкое подмигивание и подрагивание ее верхней губы сообщают, что она готова к поцелую. Я же готов отчалить, но тут замечаю в окно появление визитера. Этот тип идет прямиком в кабинет. Моя кровь останавливается, но быстро возобновляет циркуляцию.
— Сюда идет один тип, с которым я не могу встречаться! — предупреждаю я. — Ни слова.
Я открываю первую попавшуюся дверь, кстати единственную, кроме выходящей на улицу, и едва я успел ее закрыть, как в стекло кабинета стучат.
— Входите! — говорит малышка Даниэль. Я задерживаю дыхание и навостряю уши, чтобы не упустить ни звука из разговора.
— Месье Бержерон здесь? — спрашивает мужской голос.
— Нет, пока не пришел.
— Я могу его подождать, красавица?
— Ну… То есть… Он может задержаться…
— Мне назначена встреча.
— О! Тогда…
Пауза. Малышка, должно быть, в сильном смущении. А ваш доблестный Сан-Антонио, мадам, ищет второй выход, но не находит ничего, кроме окна. Излишне говорить, что в начале февраля оно закрыто.
Я тихо, очень тихо подхожу к нему, берусь за шпингалет, поворачиваю его так, словно это три фунта нитроглицерина, завернутые в шелковую бумагу, и открываю его.
За Дверью голос Даниэль восклицает:
— Вот он!
Я смотрю в сторону улицы и вижу американскую машину. Она останавливается перед воротами, и из нее выходит элегантный мужчина. На нем потрясающее темно-синее пальто с меховым воротником, шляпа и кожаные перчатки В общем, бизнесмен большого полета. Прямо хоть сейчас на обложку журнала “Мэн”.
Мозги вашего друга комиссара Сан-Антонио начинают перегреваться, и он говорит себе, что в его распоряжении всего несколько секунд, чтобы выбраться из кабинета. Если я сейчас вылезу из окна, меня увидит Бержерон. Значит, мне надо ждать, пока он войдет в здание. Это, ребята, называется высокой стратегией. Если у вас нервы не стальные, то лучше не занимайтесь моей работой. Она не для лопухов или слабаков, которые должны держаться за стенку, чтобы не упасть.
Открывается дверь в соседнюю комнату. Идет разговор, но мои нервы слишком напряжены, чтобы я мог вслушиваться.
Широко открыв окно, я прыгаю, потом, не торопясь, обхожу здание и прибавляю шаг, втянув голову в плечи. Сердце колотится как бешеное.
Вот новость так новость. Парень, пришедший навестить Бержерона, не кто иной, как Альфредо, сутенер Мари-Терез.
Что вы об этом думаете?
Глава 5
Маленькое бистро выглядит веселым, как туалет в психушке ночью. У хозяина грязные седые волосы, эмфизема, заштопанный шерстяной жилет и нос человека, который выпил вина больше, чем продал. На мешке возле стойки лежит больная собака. Она из тех верных дворняг, у которых родословная не длиннее, чем у навозной мухи. Невзирая на свою болезнь, она начинает мотать хвостом, увидев меня. Хозяин выражает свои эмоции менее бурно. Поприветствовав меня кивком, он ждет, пока я ему объясню, что мне надо.
— Ром с лимонадом, — прошу я, — в большом стакане и телефонный жетон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15