— Да?
— Да. Вчера, когда вы явились в мой бар, я себе сказал: “Выпал твой номер, сынок. Легавые нашли письмо. Они пока хитрят, чтобы разузнать побольше, но момент, когда за тобой закроется дверь камеры, приближается”.
— Короче, ты решил, что я тебе леплю горбатого с моим предложением действовать совместно?
— Ну да. Это выглядело так несерьезно… Я кусаю губу. А ведь я был искренен! Неужели я стал утопистом?
— Что дальше?
— Я раскинул умишком, посоветовался со знающими корешами, и они мне не рекомендовали ждать дождя.
— И ты рассчитывал, что Бержерон даст тебе зонтик?
— Да, в некотором смысле.
— Объясни.
— Я узнал, что у Буальвана был компаньон, ну и подумал, что этот месье мог знать, какая такая опасность грозила его другану. Вот я и пошел к нему.
— И он тебя сразу принял?
— Я ему сказал по телефону, что я старый друг Буальвана и хочу с ним поговорить о Жероме.
— Как прошла беседа?
— Неплохо. Я сыграл ва-банк и все ему выложил, как сейчас вам.
— И как он отреагировал?
— Казался заинтересованным, но не больше.
— Тебе не показалось, что он тебе не поверил?
Альфредо размышляет. Чувствую, он взвешивает все <за” и “против”. Наконец он отрицательно качает своей красивой средиземноморской головой.
— Не могу сказать. Он вел себя так, будто верил, но мне кажется, что это он из вежливости.
— А что он сказал потом?
— Стал демонстрировать презрение. Сказал мне что-то вроде “Надеюсь, что полиция не получит этот безумный договор”. — “А если получит?” — спросил я. Он встал, чтобы показать, что достаточно на меня насмотрелся. “В таком случае, обратитесь к специалисту, я не адвокат. — сказал он мне.
Лично мне реакция Бержерона кажется хорошей.
— А ты его не спросил, знает ли он об опасности, грозившей его компаньону?
— Спросил, конечно.
— Его ответ?
— Постучал себе пальцем по лбу, как будто хотел меня убедить, что Жером был чокнутым, я, между нами говоря, господин комиссар, я начинаю думать, что это, может, и правда. Я уже видал такое: парни, возвращавшиеся из колоний, свихивались.
— В общем, ваша встреча закончилась ничем?
— Верно.
— И как вы расстались?
— Довольно сухо. Мой приход не вызвал у него восторга. Наверное, он перепугался, что я попытаюсь его шантажировать.
Я хлопаю Альфредо по плечу.
— А может, ты туда пошел отчасти и затем, чтобы разнюхать обстановку? Если бы Бержерон не вел себя твердо, ты бы запел ему песенку под названием “Выкладывайте бабки”.
Он отвечает уклончиво:
— Любите вы, легавые, придумывать!
Я глубоко убежден, что месье выложил все, что знал.
— Я прикажу перевести тебя в более комфортабельную камеру, — решаю я.
Он мрачнеет. — Значит, вы оставите меня в тюряге? — А ты чего думал? Что тебя отвезут домой на лимузине?
— Если вы меня забираете, я хочу болтуна!
— Завтра. Сейчас поздно, все адвокаты спят.
Я приказываю перевести его на второй этаж, в камеру предварительного заключения. Там по крайней мере есть свет, тепло и нары, чтобы лечь.
— Скажешь, что хочешь на завтрак, — шучу я. — Повара в твоем распоряжении.
Матиа вернулся со снежинками в огненных волосах. Кажется странным, что снег не тает на них сразу.
— Поганая погодка, — ворчит он. — Внезапно потеплело и начал валить снег.
— Как Пакретт?
— Ничего. В больнице он пришел в себя, и я получил от него первые показания.
Матиа стряхивает снег, снимает пальто и достает из кармана блокнот на спирали.
Он пробегает по записям своим орлиным взглядом.
— Вот. Пакретт следил за той машиной из своей. Неожиданно он заметил вышедшую из кустов фигуру. Он абсолютно уверен: машины у убийцы не было, если только он не оставил ее в другом месте.
Я перебиваю Матиа:
— Ты его спросил, не заметил ли он, что перед появлением убийцы по аллее проехала машина?
— Да. Он ответил, что в том районе ездит много проституток, снимающих в Лесу клиентов. В это время их охота в самом разгаре. Но ничего особенного он не заметил.
— Продолжай.
— Человек, которого он увидел, подошел к “203-й” и заглянул внутрь. Потом отошел, и Пакретт решил, что он ушел совсем. Но через несколько секунд тот человек вернулся, посмотрел по сторонам, потом резко распахнул дверцу и нагнулся внутрь машины, хотя и не сел в нее.
Матиа хорошо рассказывает. Спорю, в школе он писал сочинения на “отлично”.
— Очень увлекательно. Дальше?
— Тогда Пакретт вмешался. Но он не взял свой револьвер, потому что, как утверждает…
— Знаю, — перебиваю я. — Я отругал его из-за этого. Продолжай.
— Человек не слышал, как Пакретт подошел. Он почти лежал на девице и душил ее. Кажется, Пакретту было очень трудно заставить его разжать пальцы. Тот был как одержимый. Вдруг убийца распрямился и повернулся к Пакретту.
Инспектор уверяет, что он даже испугался выражения его лица.
— Слава богу! — восклицаю я. — Наконец-то хоть кто-то увидел его вблизи. Его описание?
— Сию секунду, господин комиссар. Я записал его отдельно. Полагаю, что…
— Правильно, распространи его по всем службам. Завтра же полицейский художник отправится в больницу к Пакретту и нарисует с его слов портрет-робот. Слушаю тебя.
— Среднего роста…
— Неважное начало.
Он продолжает безликим, как у судебного исполнителя, голосом:
— Жгучий брюнет, темные глаза. Немного нависающие веки. Много золотых зубов. Одет в довольно легкое пальто.
Порывшись в своем кармане, Матиа что-то кладет на мой стол. Это бежевая с сероватыми переливами пуговица.
— Во время борьбы он оторвал у напавшего эту пуговицу. Дежурный врач нашел ее в сжатой руке Пакретта. Бедняга так и не выпустил ее!
— Чудесно, — уверяю я. — Случай действительно удивительный, Матиа. Несколько недель все полицейские Франции и Наварры ищут маньяка, принимают масштабные меры для его поимки. И вдруг, когда мы ставим капкан совсем на другого зверя, этот хищник попадает в него!
— Да, любопытно.
— Как шла драка?
— О, все закончилось быстро. Пакретт отличный стрелок, но в рукопашной ни на что не годится. Преступник нокаутировал его ударом головой в живот, потом схватил за волосы и несколько раз стукнул головой о дверцу, чтобы добить. Потом, несомненно для того, чтобы тревога не поднялась слишком рано, оттащил в кусты, где вы его нашли.
Я не могу удержаться от улыбки. При нашей профессии становишься циничным, особенно после столь богатого на сильные эмоции и подлянки дня.
— Бедный Пакретт! Он сильно пострадал?
— Врач считает, что у него сломан нос, но без рентгена точно сказать не может.
— Ладно, подождем результатов рентгена. Думаю, мы можем отправляться спать. Я снимаю трубку телефона:
— От Берюрье новости есть?
— Никаких, господин комиссар. Он, наверное, уехал на поезде.
— Это возможно, спасибо. Если он даст о себе знать, звоните мне домой.
— Понял.
Я кладу трубку.
— Пойдем выпьем по последнему за день, — предлагаю я Матиа. — Я так долго работал языком, что сейчас просто дохну от жажды.
Глава 9
— Ваше здоровье, — говорит Матиа, поднимая свой стакан.
Он не пьет, потому что его удивляет мой замкнутый вид. Действительно, уже несколько секунд в моем котелке, где обычно варятся мысли, стоит один образ.
— Что-то случилось, господин комиссар?
— Нет, — загадочно отвечаю я, — скорее оторвалось. Он хочет задать новый вопрос, но Сан-Антонио уже осушил свой стакан, поставил его на стойку и вскочил с быстротой англичанина, услышавшего, как начали играть то, что Берюрье окрестил “Пусть же хрипит каравелла”. (Самые сообразительные из моих читателей поняли, что он имеет в виду “Боже, храни королеву”.) — Подожди меня здесь, сынок, я кое-что забыл.
Я перебегаю через улицу и как сумасшедший влетаю в здание, где в предвариловке парится старина Альфредо.
Блатной, привычный к тюрягам, растянулся на тощем матрасе на нарах.
Закрыв глаза, он пытается заснуть, несмотря на свет и интеллектуальную беседу двух охранников о рыбалке.
Я смотрю на Альфредо. Накрытый пальто, он похож на ребенка. Некоторые дети, когда спят, выглядят жалкими и брошенными. Вот и крутой во сне расслабляется. Годы преступлений стираются, и он становится таким, каким был вначале, когда еще не знал, какая мерзость жизнь, но смутно предчувствовал это.
Ну да нечего смягчаться. Он стал тем, кем стал.
— Альфредо! — зову я.
Он открывает глаза, узнает меня, и его лицо уже ничем не напоминает ребенка.
— Чего вам еще от меня надо?
— Встань.
Он не торопится, не понимая, что мне от него надо, однако подчиняется. Я смотрю на него через зарешеченное окошко двери. На его пальто не хватает одной пуговицы. Верхней, которая не застегивается. Вот что мучило мой котелок: я вдруг вспомнил, что у Альфредо на пальто не хватало одной пуговицы. Быстрый взгляд на остальные сообщает мне, что в руке Пакретта была зажата пуговица именно с пальто Альфредо.
— Хотите меня сфотографировать? — скрипит крутой.
— Твое фото мне нужно разве что затем, чтобы повесить над толчком, — усмехаюсь я. — Но для этого мне было достаточно попросить из архива твое дело.
После этого я разворачиваюсь и ухожу.
Те из вас, кто поумнее остальных, могут спросить, почему я не возобновляю работу с Альфредо после такого важного открытия.
Отвечаю. Я устал, а в таком состоянии хорошо работать невозможно. Это будет пункт номер один. А в качестве второго добавлю, что я понимаю все меньше и меньше. Если анализировать факты, то мне придется прийти к выводу, что на Пакретта напал Альфредо. Но априори это кажется мне невозможным. Альфредо не знал, что у него угнали тачку, а главное, не мог ее так быстро найти.
Однако я по опыту знаю, что в моей работе надо остерегаться того, что невозможно априори. Некоторые вещи, кажущиеся вначале неосуществимыми, после получения дополнительной информации оказываются совершенно нормальными.
Вот вам одна возможная версия. Предположим, что в тот момент, когда толстяк Берю угонял тачку Альфредо, появился один из корешей сутенера. Он узнал машину приятеля. В блатном мире не зовут на помощь полицию, когда вас пытаются обокрасть: все проходит тихо и с достоинством. Этот самый друг начинает следить за “вором” и видит, что Берю оставляет машину в Лесу. Друг галопом возвращается предупредить Альфредо. Тот мчится за своей лайбой и — вот те на! — находит в ней свою спящую мочалку. Он говорит себе, что это убийство спишут на маньяка. Вы следите за объяснениями Мэтра?
Ладно, поехали дальше. Тут Пакретт сует свой пропитанный лекарствами нос. Перед Альфредо он слабак. Тот его обрабатывает уже известным вам образом и возвращается в бар. Что и требовалось доказать.
Я вам только что продемонстрировал, что все возможно. Маленькие аплодисменты для артиста, медам и месье… Спасибо!
Еще один стаканчик с Матиа, и баиньки.
Я приезжаю домой очень поздно, но вижу свет в окне Фелиси. Едва я вхожу, как дверь ее комнаты открывается и она появляется на пороге в своем старом бумазейном халате.
— Это ты, малыш?
— Да, ма.
Ее встревоженные глаза измеряют степень моей усталости.
— Ты поел?
— Да.
— Если хочешь еще, осталось тушеное мясо. Я его разогрею в две минуты.
— Не откажусь.
Думаю, ночные трапезы — самые лучшие моменты моей жизни. Я ем на кухне. Хороший стаканчик бордоского в это время лучше любого снотворного.
Фелиси, допивая кофе, с любовью смотрит, как я ем. Как и все матери, она обожает знать, что я хорошо питаюсь. Разве могучий аппетит не признак здоровья?
— Как тебе мясо, Антуан?
— Потрясающее.
— Чем больше его разогревать, тем лучше оно становится.
— Это верно. Корочка просто восхитительна.
— Мясник оставляет мне куски специально. Пауза.
— Хочешь немного горчицы?
— Не надо, и так вкусно.
— Есть рисовый пирог, который ты любишь. Отрезать кусочек?
— Если хочешь. Но я растолстею.
Она довольно фыркает. Если бы у меня отросло пузцо, Фелиси была бы счастлива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15