— Совершенно верно, — подтверждает Берта.
— Черт возьми!
— Вы мне не верите? — с крайним изумлением обнаруживает Берта Оба ее копьеносца негодуют. Как можно осмелиться подвергнуть сомнению утверждения человека столь высокой морали! Разве это мыслимо!
Это коварный удар, нанесенный в непристойное место благопристойности!
— Да нет, дорогая моя, я верю вам на слово!
— Значит, верите? Так вот, я вдыхаю этот ужасный запах. Ах! При одной мысли об этом меня начинает тошнить! Она говорит хозяину:
— Ну принесите же мне зеленого шартреза!
Для Берю, полагаю, это шартрез рогоносца… Ей подают заказанный напиток. Она пьет.
— Я теряю сознание, — продолжает она.
— Мгновенно?
— Да, почти.
Это уже не из Ника Картера, это из гангстерских историй.
Если бы она рассказывала это со сцены Альгамбры-Морис-Шевалье (Концертный зал, где выступал известный французский певец Морис Шевалье), от публики не было бы отбоя.
— Ну а дальше, моя дорогая?
— Я пришла в себя в какой-то комнате с закрытыми ставнями!
Как это романтично! Прямо как в сказке «Спящая красавица»! Это вам не какой-нибудь там шутник похитил Толстуху, а сама фея Марголена.
— Какая потрясающая история! — восклицаю я, ущипнув себя, чтобы не расхохотаться.
— Мы же говорили тебе! — ликует Берюрье, переполненный гордостью обалдуй.
— И что же они с вами сделали? — спрашиваю я у Усатой — Ничего, — вздыхает она, и голос ее выдает разочарование в три метра шестьдесят сантиметров высотой на два метра шириной.
— Ничего?
— Ничего!
— Фантастично, не правда ли? — спрашивает меня Берю.
— В самом деле…
— Я оставалась взаперти вплоть до последнего момента, — продолжает героиня. — Мне давали есть, пить и читать…
— Кто?
— Человек, который меня похитил.
— А потом?
— А потом, сразу после полудня, ко мне пришел еще один мужчина вместе с первым. Он на меня посмотрел и стал негодующе вопить. Он на чем свет ругал своего сообщника. Я поняла, что он с ним в чем-то не согласен. И тогда эти господа завязали мне глаза. Меня поддерживали, чтобы я не споткнулась, а затем посадили в машину. Какое-то время мы ехали. Когда сняли повязку, я увидела, что мы находимся на берегу Сены, недалеко от Сен-Клу, в районе бывших заводов Бреге… Эти люди меня высадили… Мне пришлось идти пешком аж до моста Нейи и там взять такси, чтобы добраться домой. Представляете?
Она расстегивает третий крючок своего панциря.
— Вот и все. Теперь, господа полицейские, думаю, было бы неплохо, если бы вмешались вы.
Глава 3
Когда мамаша Берю умолкает, устанавливается тишина и такое напряжение, какое испытывают штаны короля Фа-рука! (Египетский король, отрекшийся от престола в 1952 году) Альфред, чемпион шампуня на масле всех категорий, смотрит на свою Эгерию обволакивающим бархатным взглядом. Он горд тем, что спит с дамой, с которой приключаются такие необычные истории. Берю был бы тоже удовлетворен, если бы положение полицейского не обременяло его вполне оправданными комплексами. Разве его пройдоха не сказала только что, что нам, полицейским, надо стать на тропу войны.
Я смотрю на Толстуху с ее огромными сиськами-поплавками, с ее могучей задницей, словно сделанной из латекса, с ее рылом ожиревшей маркитантки. То, что эта безобразная стареющая баба подобна неописуемому кошмару, это еще куда ни шло; то, что ей удается наполнить смыслом существование двух ничтожеств, я согласен; как говорил некто (не из самых великих, а простой продавец цветов) — это меня не касается. Но чтобы эта ходячая требуха устраивала нам сеанс дешевого кино с похищением в «кадиллаке», хлороформом в лесу, заточением и повязкой на глазах, — вот тут я уже пас.
Будь ей двадцать лет, имей она смазливую мордашку и привлекательную внешность, я бы, возможно, согласился посмотреть с ней вдвоем вторую серию. Только сейчас мы имеем далеко не тот случай, и общий вид этого сооружения из требухи начинает у меня вызывать боязнь высоты.
— Ты не знаешь Берту, — утверждает Толстяк. В глазах доброго поросенка стоят красные слезы.
— Я ее достаточно знаю. Если бы я продолжил расследование, то наверняка оказался бы среди соискателей ее добродетели…
— Она не способна выдумать подобную историю. Ее ноги слишком прочно стоят на земле!
Я бы ему ответил, что они чаще смотрят в небо, но зачем внедрять в эту благородную душу такие удручающие образы.
— Отправляйся дрыхнуть со своей похищенной королевой, Толстяк…
Повторяю тебе, я решил должным образом использовать свои три дня отпуска. Завтра мне предстоит совершить похищение. И, поскольку речь идет о приятной брюнетке, предрасположенной к пороку, я не имею права растрачивать свой запас энергии.
На этом я его оставляю и сажусь в тачку. Проезжая мимо бистро, я на мгновение замечаю толстую Берту со своим запасным колесом, повисшим на ее борцовской руке, выкрикивающую в мой адрес бранные слова.
* * *
Когда я прибываю домой (как говорят в Савойе), телепередачи завершаются сенсационными дебатами лысых о концепции суппозитория в современном мире. Лысый в очках утверждает, что суппозиторий должно вводить как можно глубже и что, следовательно, надо обратить особое внимание на его аэродинамические качества; лысый с усами ему отвечает, что эффективность суппозитория состоит не в скорости, а, напротив, в неспешности его продвижения и что было бы неплохо придать ему квадратную форму; лысый с наручными часами решительно отметает это дерзкое предложение. С его точки зрения, в этом случае возникает проблема перкуссии, и он предлагает подумать о возможностях использования суппозиторного пистолета, который позволил бы вгонять суппозиторий в упор.
Четвертый лысый, президент-лысак, к которому горячо обращаются все участники спора с просьбой рассудить их, отвечает им, что пора закругляться.
И он передает слово ведущей (белые зубы, свежее дыхание), которая также жестко и с лета перепасовывает его комментатору устного журнала, который в свою очередь пасует его господину Ги Молле, и разговор выходит в аут. Фелиция говорит мне:
— Ты только что чихнул, Антуан.
— Я?
— Ты подхватил насморк под дождем, я приготовлю тебе горячий ром.
Она выливает ром в миску, поджигает его, и прекрасные голубые языки пламени пляшут над сосудом. Как в детстве, я гашу свет, чтобы лучше ими полюбоваться… Oни отбрасывают волнующие отблески на щеки моей дорогой Фелиции.
Я пью горячий напиток, в котором выгорел алкоголь, и занимаю горизонтальное положение, чтобы поразмышлять на досуге о приключениях Блаженной Берты Берюрье.
С помощью рома я представляю себе эту благородную даму, уносимую легендарным Тарзаном на спине горячего скакуна, Тарзаном, которому Альфред ухитрился соорудить неслыханный перманент. Они мчатся галопом через пустыню, усыпанную буйными кактусами, которые на самом деле являются бородавками мамаши Берю.
* * *
Вы знаете мой режим, когда я отдыхаю? Утром кофе в постели, тартинки со сливочным маслом, джемом и медом, приготовленные Фелицией, неразвернутая газета и почта. Сегодня она довольно скудновата. Мой портной передает мне привет и под видом невинного постскриптума напоминает, что я ему задолжал двадцать штук за костюм в стиле принца Уэльского, который он мне сшил в прошлом месяце. Меня одолевает сильное желание сказать ему, что я рассчитываюсь со своими поставщиками посредством жеребьевки после очередной получки, и пригрозить, что исключу его из следующей, если он будет проявлять нетерпение Не считая этого послания, моя почта содержит лишь рекламную открытку, которая дает право на скидку любому человеку, купившему надувной плот до десятого числа следующего месяца. Проспект утверждает, что эта штуковина просто необходима современному человеку, чему я охотно верю, но, тем не менее, предпочитаю отправляться на работу скорее на автомобиле, чем на надувном плоту.
Я набрасываюсь на тартинки и, почти одновременно, на газету. На первой полосе сенсационная новость: у принцессы Маргарет свинка, хотя вначале опасались дифтерии. А внизу страницы — другая новость, гораздо более скромная, но не лишенная для меня интереса.
В аэропорту Орли похитили жену американского бизнесмена. Меня одолевает смех при мысли, что, возможно, это похищение в стиле мамаши Берю… На третьей странице дана более подробная информация. Я устремляюсь туда и вижу фото дамы, занимающее две колонки. Мне кажется, что у меня галлюцинации, так как сходство с Бертой поразительное. Такая же отечная харя, та же тучность, те же волосатые бородавки. Можно подумать, что это сон. В самом деле, надо очень хорошо присмотреться, чтобы понять, что речь идет не о добродетельной супруге Толстяка. И тут же в моей черепной коробке начинается работа неотступно, словно язык колокола, стучит мысль: «А если старуха вовсе не морочила нам мозги? Если ее в самом деле похищали?»
Ее вчерашние слова дефилируют перед моими глазами, как пылающие буквы световой газеты: «Какой-то мужчина появился после полудня и набросился с руганью на второго».
Я читаю статью на полной скорости События развивались следующим образом тучная американка миссис Унтель собиралась сесть в самолет компании «Супер-Ужас» (Автор заменяет слово «constellation» — «созвездие» близким по звучанию словом «consternation» — «ужас»), чтобы возвратиться домой к мужу, когда громкоговоритель аэропорта попросил ее вернуться в зал ожидания. Она улетала в сопровождении своей секретарши мисс Тенгетт (Фамилия созвучна сценическому имени известной французской певицы Мистенгетт.), в обязанности которой входило вести ее дела и нести ее чемоданчик с драгоценностями. Толстуха попросила секретаршу немного подождать и, настолько быстро, насколько позволял ее тоннаж, поспешила туда, куда ее приглашали. Прошло десять минут, самолет должен был взлететь. Секретарша вернулась в здание вокзала и не обнаружила свою хозяйку. Самолет улетел без них. Секретарша подняла шум, провели расследование, и выяснилось, что какой-то тип, приехавший на американской тачке, вызвал миссис Унтель, чтобы передать ей сообщение чрезвычайной важности… Отсюда и срочный вызов.
Служащий таможни утверждает, что видел, как жена бизнесмена покинула зал с указанным типом. Она казалась очень подавленной. С тех пор о ней ничего не слышно.
Я бросаю газету на коврик, ставлю поднос на стул, на четвертой скорости совершаю омовение и одеваюсь — Ты уходишь! — восклицает в крайнем удивлении моя добрая Фелиция, увидев, что я покидаю дом в своем отличном костюме в полоску.
— Я ненадолго, — обещаю я, целуя ее.
Спустя полчаса я звоню в квартиру Толстяка. В руке я держу букетик колхидских растений, купленный в последнюю минуту у торговки цветами, и на губах у меня играет самая пленительная улыбка. Дверь открывает как раз сама мамаша Ноги-вверх. Она завернула свой жир в белый атласный халат, украшенный листьями рододендрона. В нем она похожа на девственный лес, только очень густой.
Ее глаза извергают зигзагообразные молнии, когда она обнаруживает меня у своего порога — Вы! — сердито бросает она, оставляя широко распахнутым свое декольте Я подавляю головокружение — Дорогая мадам, — обращаюсь я к ней, хлопая ресницами, — я пришел к вам с повинной.
— Ах вот как!
Я сую ей букет. На ее фоне он кажется совсем крошечным, однако же она тронута. Схватив цветы, она снисходит до улыбки.
— Вчера вы показали себя нахалом, комиссар.
— Знаю, — соглашаюсь я — Не нужно на меня сердиться.
Она протягивает мне руку. Не имея мелочи, чтобы вручить ей, я с опаской подаю свою — Все забыто, — заверяет она, раздробляя мне три сустава — Все! — со стоном соглашаюсь я — Давайте-ка обнимемся, чтобы помириться, — щебечет тучное создание Она так резко и сильно прижимает меня к своим зарослям рододендрона, что у меня перехватывает дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19