Надо бы мне отписать сестре в Саблино и сплавить туда на праздники мою бабулю.
— А у меня нет никаких предчувствий, г-н Ульянов, — печально сказал Бени. — Раз вы не разрешаете мне покушаться на царя, я думаю уехать на Рождество в Неаполь.
Любовные дела Бени решительно не ладились. Анжелика никак не могла простить ему, что он не еврей, а какой-то там итальяшка. Она даже консультировалась на эту тему с Львом Абрамовичем, но тот, разумеется, не облегчил положение Бени. Было от чего прийти в отчаяние!
— Да не запрещаю я тебе ни на кого покушаться! — отозвался Ульянов. — Только меня в это дело не вмешивай.
Какое-то время приятели молча пили пиво, причем Ульянов усиленно налегал на рыбу. Стерлядь от Елисеева и впрямь заслуживала к себе всяческого уважения: аппетитного красноватого цвета, в меру соленая, да и засушенная не чрезмерно.
Однако макаронник Бени не очень хорошо разбирался в «пивной» рыбе. Его в эти минуты занимало другое. Он недоумевал. По его мнению, Россия находилась на пороге перехода к конституционной монархии, и лишь личность Николая II являлась тому препятствием. Молодой итальянец не считал возможным даже сравнивать бессмысленные, «детские» покушения на Александра II c замышляемым им сегодня «революционным» убийством нынешнего императора. Бени казалось странным, что Ульянов как-будто не понимает этого. В создавшейся обстановке Бени считал уничтожение царя политическим убийством, а отнюдь не террористическим актом; в то время как Ульянов не видел разницы между этими двумя понятиями. Бени казалось, что в условиях неизбежно наступающей демократии социалисты смогут успешно бороться за власть парламентским путем. Ульянов, в свою очередь, не признавал никакой другой демократии, кроме социалистической.
Вопреки мнению многих авторитетов, логически опровергнуть понятие «социалистическая демократия» едва ли возможно. Дело в том, что при любой форме демократии исходно задаются некоторые постулаты, и только в рамках, ограниченных этими постулатами, осуществляется демократия. Тезис этот совершенно очевиден, этим демократия и отличается от анархии.
При социалистической демократии исходные постулаты провозглашают недопустимость частной собственности на средства производства и главенствующую роль коммунистической идеологии. При этом, само собой разумеется, верхам абсолютно начхать на мнение инакомыслящих, равно как и на сторонников свободного предпринимательства. Но ведь и создателям американского «Билля о правах» было наплевать на людей с другим цветом кожи! Тоже самое масонство, только другой принцип разделения на своих и чужих!
Впрочем, мы отвлеклись, читатель. Вернемся к нашим баранам.
В тот момент, когда Крупская погасила свет в спальне, когда Ульянов откупоривал себе пятую бутылку пива, а Бени размышлял о поездке в Неаполь; в тот самый момент раздался звонок, и в гостиную вошли два незваных и подвыпивших гостя.
Одним из них был уже знакомый читателю Леха Горький. Он был в наглухо застегнутой темносиней куртке со стоячим воротником и солдафонских брюках, заправленных в голенища высоких сапог. Леха, вообще, почему-то любил на пьянки одеваться по военному. Может быть, поэтому Ульянову всегда казалось, что именно поддатому Лехе свойственна военная выправка. За спиной у писателя висел добротный охотничий рюкзак, судя по виду плотно упакованный.
Второй гость был высокий, статный и очень красивый человек. Дорогой костюм ловко сидел на его ладной фигуре. У него было открытое, веселое лицо и какая-то особенная, щедрая улыбка. А когда он заговорил… Говорил он вроде бы негромко, но его красивый богатый голос будто бы заполнял всю гостиную.
— Володя, сто лет тебя не видел! — обрадовался он и крепко пожал Ульянову руку. — Как только Леша рассказал мне, что ты вернулся, я первым делом подумал, что по этому поводу совершенно необходимо осушить пару бутылочек пшеничной!..
— Здравствуй, Федор! — сердечно сказал Ульянов. — Очень рад тебя видеть. — Познакомься с моим юным другом. В силу твоей профессии, тебе должно быть всегда приятно встретить итальянца.
— Бенито Мусолини, — представился юный социалист.
— Шаляпин.
Бени невольно вытянул руки по швам. При всем желании он не мог скрыть, как лестно для него знакомство с великим русским басом. От изумления он даже раскрыл рот и высунул язык, цвет которого явно свидетельствовал о том, что в последнее время его обладатель злоупотреблял спиртными напитками.
Тем временем Леха снял с плеч рюкзак и извлек из него четыре бутылки водки, кое-какую деликатесную закусь, и огромную пластмассовую колбу со своим излюбленным салатом. Шаляпин, как истый гурман, терпеть не мог этот Лехин салат (зеленые маринованные томаты, соленые огурцы, репчатый лук, подсолнечное масло) и называл его «хмыреватым». Леха же был сам не свой без этого салата и всегда уплетал его с таким аппетитом, что, как правило, заражал своим настроением сотрапезников, и когда под занавес маститый литератор черпал ложкой заправку из опустевшей миски, его собутыльники обычно не без грусти взирали на это и думали про себя, что «хмыреватый» салат и впрямь совсем неплохая закуска. Впрочем, за столом на Леху вообще всегда было приятно смотреть: он и ел с аппетитом (и отнюдь не только свой салат), и пил смачно, и курил как-то по-особому, жадно и длительно затягиваясь.
Шаляпина отличало другое, столь же ценное для застолья, качество. В случае надобности он мог собственноручно быстро и профессионально сервировать стол. Именно это его свойство сейчас пришлось как нельзя более кстати. Слегка поморщившись, Федор отставил пока в сторону колбу с «хмыреватым» салатом, попросил Ульянова достать хороший посудный сервиз и приличествующую случаю скатерть, вымыл руки и принялся за дело.
Пока Федор занимался серьезным делом, Леха морочил голову Бени со своим романом «Мать», а Ульянов вновь углубился в газету. Он уже три дня не имел никаких известий от московских товарищей и сейчас тщетно силился понять что-нибудь по газете. Разумеется, в столь острой ситуации освещение событий «Новым временем» оставляло желать много лучшего. Любая эпоха порождает своих познеров и боровиков…
Федору Шаляпину потребовалось немногим более получаса чтобы в очередной раз доказать, что не будь он великий русский бас, из него на худой конец получился бы отменный повар. В центре стола, покрытого теперь белоснежной скатертью, стояла богатая фарфоровая ваза, наполненная пресловутым хмыреватым салатом, а вокруг — разнообразнейшие закуски: икра, паштет, сыр, колбасы, копченый окорок, рыба и вышеупомянутая пшеничная водка в двух превосходных хрустальных графинах. На другом столике, в стороне, накрытом зеленой скатертью кипел хорошенький медный самоварчик, чайный прибор блистал серебром и фарфором, а в трех изящных хрустальных вазочках лежали конфеты, мармелад и пастила — все от Елисеева, очень дорогое и хорошее.
— Господа, прошу садиться! — пригласил всех за стол Шаляпин.
Леха тут же налил всем водки, наложил себе на тарелку салата, намазал горчицей горбушку ржаного хлеба, положил сверху кусок киевской колбасы и приподнял свою рюмку, явно намереваясь произнести один из своих знаменитых тостов, от которых у Крупской вяли уши.
— Расскажи нам, Володя, — опередил Леху Шаляпин, — как ты дошел до такой жизни. Да, пожалуйста, поторопись начать, а то, я вижу, Леша уже собирается сказать какую-то пошлость.
— Выпьем за Россию, друзья мои! — предложил Ульянов.
— Выпить, конечно, можно, — сказал Федор и сразу выпил. — Только вот можно ли назвать тебя, Володя, другом России? Вам не кажется, господа-социалисты, что вы несколько передергиваете? Ведь исторические примеры наглядно демонстрируют нам, что революция представляет собой, если можно так выразится, кровавую рулетку.
— Я с тобой полностью согласен, — несколько неожиданно сказал Ульянов.
— Тогда я тебя не понимаю, — удивился Шаляпин.
— Видишь ли, Федор, — начал свои объяснения Ульянов.
— Ты считаешь, что мы, большевики, агитируем за революцию. Отчасти ты прав, но только отчасти. На самом деле мы не столько агитируем за революцию, сколько создаем теорию революции. Агитировать за революцию практически бессмысленно, потому что революция неизбежно свершится тогда и только тогда, когда в стране создастся революционная ситуация. Если, например, в какой-нибудь Дании революционной ситуацией и не пахнет, то там любой обыватель с иронией воспримет и какую-то ни было революционную агитацию. Но теорию революции создать абсолютно необходимо! Вот ты только что сказал, что революция представляет собой кровавую рулетку, и я с тобой согласился. Однако такое положение вещей можно и нужно изменить! Любая революция всегда будет кровавой, но «рулеткой» она может и не быть. Для этого и необходима серьезная и основательная революционная теория. Таким образом можно утверждать, что революция свершится независимо от нас, большевиков, но от нас зависит, чтобы революция, свершившись, победила, и от нас зависит, чтобы революция, победив, себя впоследствии оправдала.
— Может ты и прав, — произнес Шаляпин с видом умного человека, который во всем этом неплохо разбирается, но для которого все это не столь уж важно. — Хотя если согласиться с тобой по части твоих рассуждений о революционной обстановке, то приходишь к выводу, что главным революционером на сегодняшний день является наш государь-император.
— Во всяком случае можно утверждать, что его политика способствует нарастанию революционного движения, — сказал Ульянов.
— А следовательно созданию в стране революционной обстановки! — заключил Шаляпин. — Впрочем, я конечно понимаю, что революция в России все равно неизбежна.
— Из тебя, Федор, вышел бы отличный марксист.
— Спасибо, бог миловал. А как, кстати, поживает другой «видный» марксист — твой друг Лева?
— Бронштейн?
— Я не помню его фамилию. Помню, что еврей.
— Бронштейн… Лева очень способный революционер, но к сожалению он слишком много бухает. Он постоянно пропадает в одном жутком притоне на Забалканском.
— Знаю я это место! — воскликнул Федор и добавил шутливым тоном: — в тяжелых условиях, под гнетом самодержавия порой необходимо расслабиться, выпить чего-нибудь крепенького, покурить опиума. Знаю я эти большевистские привычки!
— Ну ты хоть не откажешься выпить за свержение режима?
— предложил Ульянов свой любимый тост.
— Я отказываюсь пить за свержение чего бы то ни было,
— сказал Федор несколько даже высокопарно. — Предпочитаю мирные тосты. Давайте, ребята, лучше выпьем за молодость! — он повернулся к Бени. — Наша молодость уже позади, мой юный друг, а вы только входите в лучшую пору своей жизни. Я пью за вашу молодость, Бенито! Не тратьте время на политику и прочую ерунду. Пейте пиво, танцуйте, охотьтесь и помните, что самое вкусное пиво — это водка, а самая приятная охота — это охота за женщинами!
— Только эту охоту не следует чрезмерно затягивать, — вставил свое мнение опытный Ульянов. — Стакан и в рот!
— Кстати, Вовчик! — оживился Леха. — Я давно слышу от тебя это выражение, а все не могу понять: как правильно — «стакан и в рот» или «в стакан и в рот»?
— Можно и так, и так! — ответил Ульянов.
— Пошляки! — махнул рукой Федор и, подняв свою рюмку, повернулся к Бени. — За вас, мой юный друг!
Бени поблагодарил, все выпили, а затем Леха сказал:
— Раз уж коснулись охоты: Вовчик, ты, помнится, грозился пойти с нами на лося.
— Пошли, — пьяно кивнул головой Ульянов. — Только мне не следовало бы показываться сейчас в Саблино. Я собираюсь отписать сестре и сплавить туда на праздники мою бабулю. В связи с этим, мне не хотелось бы сейчас видеться с сестрой. Начнутся вопросы: почему я не приезжаю сам и так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— А у меня нет никаких предчувствий, г-н Ульянов, — печально сказал Бени. — Раз вы не разрешаете мне покушаться на царя, я думаю уехать на Рождество в Неаполь.
Любовные дела Бени решительно не ладились. Анжелика никак не могла простить ему, что он не еврей, а какой-то там итальяшка. Она даже консультировалась на эту тему с Львом Абрамовичем, но тот, разумеется, не облегчил положение Бени. Было от чего прийти в отчаяние!
— Да не запрещаю я тебе ни на кого покушаться! — отозвался Ульянов. — Только меня в это дело не вмешивай.
Какое-то время приятели молча пили пиво, причем Ульянов усиленно налегал на рыбу. Стерлядь от Елисеева и впрямь заслуживала к себе всяческого уважения: аппетитного красноватого цвета, в меру соленая, да и засушенная не чрезмерно.
Однако макаронник Бени не очень хорошо разбирался в «пивной» рыбе. Его в эти минуты занимало другое. Он недоумевал. По его мнению, Россия находилась на пороге перехода к конституционной монархии, и лишь личность Николая II являлась тому препятствием. Молодой итальянец не считал возможным даже сравнивать бессмысленные, «детские» покушения на Александра II c замышляемым им сегодня «революционным» убийством нынешнего императора. Бени казалось странным, что Ульянов как-будто не понимает этого. В создавшейся обстановке Бени считал уничтожение царя политическим убийством, а отнюдь не террористическим актом; в то время как Ульянов не видел разницы между этими двумя понятиями. Бени казалось, что в условиях неизбежно наступающей демократии социалисты смогут успешно бороться за власть парламентским путем. Ульянов, в свою очередь, не признавал никакой другой демократии, кроме социалистической.
Вопреки мнению многих авторитетов, логически опровергнуть понятие «социалистическая демократия» едва ли возможно. Дело в том, что при любой форме демократии исходно задаются некоторые постулаты, и только в рамках, ограниченных этими постулатами, осуществляется демократия. Тезис этот совершенно очевиден, этим демократия и отличается от анархии.
При социалистической демократии исходные постулаты провозглашают недопустимость частной собственности на средства производства и главенствующую роль коммунистической идеологии. При этом, само собой разумеется, верхам абсолютно начхать на мнение инакомыслящих, равно как и на сторонников свободного предпринимательства. Но ведь и создателям американского «Билля о правах» было наплевать на людей с другим цветом кожи! Тоже самое масонство, только другой принцип разделения на своих и чужих!
Впрочем, мы отвлеклись, читатель. Вернемся к нашим баранам.
В тот момент, когда Крупская погасила свет в спальне, когда Ульянов откупоривал себе пятую бутылку пива, а Бени размышлял о поездке в Неаполь; в тот самый момент раздался звонок, и в гостиную вошли два незваных и подвыпивших гостя.
Одним из них был уже знакомый читателю Леха Горький. Он был в наглухо застегнутой темносиней куртке со стоячим воротником и солдафонских брюках, заправленных в голенища высоких сапог. Леха, вообще, почему-то любил на пьянки одеваться по военному. Может быть, поэтому Ульянову всегда казалось, что именно поддатому Лехе свойственна военная выправка. За спиной у писателя висел добротный охотничий рюкзак, судя по виду плотно упакованный.
Второй гость был высокий, статный и очень красивый человек. Дорогой костюм ловко сидел на его ладной фигуре. У него было открытое, веселое лицо и какая-то особенная, щедрая улыбка. А когда он заговорил… Говорил он вроде бы негромко, но его красивый богатый голос будто бы заполнял всю гостиную.
— Володя, сто лет тебя не видел! — обрадовался он и крепко пожал Ульянову руку. — Как только Леша рассказал мне, что ты вернулся, я первым делом подумал, что по этому поводу совершенно необходимо осушить пару бутылочек пшеничной!..
— Здравствуй, Федор! — сердечно сказал Ульянов. — Очень рад тебя видеть. — Познакомься с моим юным другом. В силу твоей профессии, тебе должно быть всегда приятно встретить итальянца.
— Бенито Мусолини, — представился юный социалист.
— Шаляпин.
Бени невольно вытянул руки по швам. При всем желании он не мог скрыть, как лестно для него знакомство с великим русским басом. От изумления он даже раскрыл рот и высунул язык, цвет которого явно свидетельствовал о том, что в последнее время его обладатель злоупотреблял спиртными напитками.
Тем временем Леха снял с плеч рюкзак и извлек из него четыре бутылки водки, кое-какую деликатесную закусь, и огромную пластмассовую колбу со своим излюбленным салатом. Шаляпин, как истый гурман, терпеть не мог этот Лехин салат (зеленые маринованные томаты, соленые огурцы, репчатый лук, подсолнечное масло) и называл его «хмыреватым». Леха же был сам не свой без этого салата и всегда уплетал его с таким аппетитом, что, как правило, заражал своим настроением сотрапезников, и когда под занавес маститый литератор черпал ложкой заправку из опустевшей миски, его собутыльники обычно не без грусти взирали на это и думали про себя, что «хмыреватый» салат и впрямь совсем неплохая закуска. Впрочем, за столом на Леху вообще всегда было приятно смотреть: он и ел с аппетитом (и отнюдь не только свой салат), и пил смачно, и курил как-то по-особому, жадно и длительно затягиваясь.
Шаляпина отличало другое, столь же ценное для застолья, качество. В случае надобности он мог собственноручно быстро и профессионально сервировать стол. Именно это его свойство сейчас пришлось как нельзя более кстати. Слегка поморщившись, Федор отставил пока в сторону колбу с «хмыреватым» салатом, попросил Ульянова достать хороший посудный сервиз и приличествующую случаю скатерть, вымыл руки и принялся за дело.
Пока Федор занимался серьезным делом, Леха морочил голову Бени со своим романом «Мать», а Ульянов вновь углубился в газету. Он уже три дня не имел никаких известий от московских товарищей и сейчас тщетно силился понять что-нибудь по газете. Разумеется, в столь острой ситуации освещение событий «Новым временем» оставляло желать много лучшего. Любая эпоха порождает своих познеров и боровиков…
Федору Шаляпину потребовалось немногим более получаса чтобы в очередной раз доказать, что не будь он великий русский бас, из него на худой конец получился бы отменный повар. В центре стола, покрытого теперь белоснежной скатертью, стояла богатая фарфоровая ваза, наполненная пресловутым хмыреватым салатом, а вокруг — разнообразнейшие закуски: икра, паштет, сыр, колбасы, копченый окорок, рыба и вышеупомянутая пшеничная водка в двух превосходных хрустальных графинах. На другом столике, в стороне, накрытом зеленой скатертью кипел хорошенький медный самоварчик, чайный прибор блистал серебром и фарфором, а в трех изящных хрустальных вазочках лежали конфеты, мармелад и пастила — все от Елисеева, очень дорогое и хорошее.
— Господа, прошу садиться! — пригласил всех за стол Шаляпин.
Леха тут же налил всем водки, наложил себе на тарелку салата, намазал горчицей горбушку ржаного хлеба, положил сверху кусок киевской колбасы и приподнял свою рюмку, явно намереваясь произнести один из своих знаменитых тостов, от которых у Крупской вяли уши.
— Расскажи нам, Володя, — опередил Леху Шаляпин, — как ты дошел до такой жизни. Да, пожалуйста, поторопись начать, а то, я вижу, Леша уже собирается сказать какую-то пошлость.
— Выпьем за Россию, друзья мои! — предложил Ульянов.
— Выпить, конечно, можно, — сказал Федор и сразу выпил. — Только вот можно ли назвать тебя, Володя, другом России? Вам не кажется, господа-социалисты, что вы несколько передергиваете? Ведь исторические примеры наглядно демонстрируют нам, что революция представляет собой, если можно так выразится, кровавую рулетку.
— Я с тобой полностью согласен, — несколько неожиданно сказал Ульянов.
— Тогда я тебя не понимаю, — удивился Шаляпин.
— Видишь ли, Федор, — начал свои объяснения Ульянов.
— Ты считаешь, что мы, большевики, агитируем за революцию. Отчасти ты прав, но только отчасти. На самом деле мы не столько агитируем за революцию, сколько создаем теорию революции. Агитировать за революцию практически бессмысленно, потому что революция неизбежно свершится тогда и только тогда, когда в стране создастся революционная ситуация. Если, например, в какой-нибудь Дании революционной ситуацией и не пахнет, то там любой обыватель с иронией воспримет и какую-то ни было революционную агитацию. Но теорию революции создать абсолютно необходимо! Вот ты только что сказал, что революция представляет собой кровавую рулетку, и я с тобой согласился. Однако такое положение вещей можно и нужно изменить! Любая революция всегда будет кровавой, но «рулеткой» она может и не быть. Для этого и необходима серьезная и основательная революционная теория. Таким образом можно утверждать, что революция свершится независимо от нас, большевиков, но от нас зависит, чтобы революция, свершившись, победила, и от нас зависит, чтобы революция, победив, себя впоследствии оправдала.
— Может ты и прав, — произнес Шаляпин с видом умного человека, который во всем этом неплохо разбирается, но для которого все это не столь уж важно. — Хотя если согласиться с тобой по части твоих рассуждений о революционной обстановке, то приходишь к выводу, что главным революционером на сегодняшний день является наш государь-император.
— Во всяком случае можно утверждать, что его политика способствует нарастанию революционного движения, — сказал Ульянов.
— А следовательно созданию в стране революционной обстановки! — заключил Шаляпин. — Впрочем, я конечно понимаю, что революция в России все равно неизбежна.
— Из тебя, Федор, вышел бы отличный марксист.
— Спасибо, бог миловал. А как, кстати, поживает другой «видный» марксист — твой друг Лева?
— Бронштейн?
— Я не помню его фамилию. Помню, что еврей.
— Бронштейн… Лева очень способный революционер, но к сожалению он слишком много бухает. Он постоянно пропадает в одном жутком притоне на Забалканском.
— Знаю я это место! — воскликнул Федор и добавил шутливым тоном: — в тяжелых условиях, под гнетом самодержавия порой необходимо расслабиться, выпить чего-нибудь крепенького, покурить опиума. Знаю я эти большевистские привычки!
— Ну ты хоть не откажешься выпить за свержение режима?
— предложил Ульянов свой любимый тост.
— Я отказываюсь пить за свержение чего бы то ни было,
— сказал Федор несколько даже высокопарно. — Предпочитаю мирные тосты. Давайте, ребята, лучше выпьем за молодость! — он повернулся к Бени. — Наша молодость уже позади, мой юный друг, а вы только входите в лучшую пору своей жизни. Я пью за вашу молодость, Бенито! Не тратьте время на политику и прочую ерунду. Пейте пиво, танцуйте, охотьтесь и помните, что самое вкусное пиво — это водка, а самая приятная охота — это охота за женщинами!
— Только эту охоту не следует чрезмерно затягивать, — вставил свое мнение опытный Ульянов. — Стакан и в рот!
— Кстати, Вовчик! — оживился Леха. — Я давно слышу от тебя это выражение, а все не могу понять: как правильно — «стакан и в рот» или «в стакан и в рот»?
— Можно и так, и так! — ответил Ульянов.
— Пошляки! — махнул рукой Федор и, подняв свою рюмку, повернулся к Бени. — За вас, мой юный друг!
Бени поблагодарил, все выпили, а затем Леха сказал:
— Раз уж коснулись охоты: Вовчик, ты, помнится, грозился пойти с нами на лося.
— Пошли, — пьяно кивнул головой Ульянов. — Только мне не следовало бы показываться сейчас в Саблино. Я собираюсь отписать сестре и сплавить туда на праздники мою бабулю. В связи с этим, мне не хотелось бы сейчас видеться с сестрой. Начнутся вопросы: почему я не приезжаю сам и так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19