Нет ли у вас с Пятницей другого местечка на примете?
— Есть! — сказал Леха. — Поедем в Бернгардовку. Это по Финляндской дороге.
— Да хоть по Турецкой! — воскликнул Ульянов и, потирая руки от приятных предвкушений, обратился к Федору: — Ты тоже поедешь?
— Да я бы пожалуй съездил, но…
— Никаких «но»! — категорически заявил Ульянов. — Затаримся как следует, дернем, а после такого жару зададим бернгардовским лосям, что нас там вовек не забудут!.. Я кстати знаю это место; там неподалеку старая усадьба Оленина.
— Совершенно верно, — подтвердил Горький.
— Да-да, теперь и я припоминаю, — сказал Федор. — Я бы с удовольствием, ребята, но я в ближайшие дни сильно загружен. Вот если бы недельки через две-три!
— Идет! — согласился Ульянов. — Будет настоящая зимняя охота! Значит решено! Разгружайся со своими делами, Федор, и махнем в Бернгардовку на лося… Нам предстоит такой кайф, Бени, а ты собираешься удрать в свой сраный Неаполь.
— Если вы хотите уехать из этой страны, молодой человек, — очень серьезно сказал Шаляпин, — я вполне одобряю ваше решение. Володька очень хорош в своих теориях, но, между нами говоря, я не хотел бы принимать личное участие в практическом осуществлении этих теорий.
— Но мы стоим за справедливость! — пламенно воскликнул Бени.
— За справедливость! — усмехнулся Шаляпин. — Вы ведь каждый божий день видите эту публику, — этих бездельников в соболях и бриллиантах, разъезжающих по Невскому в дорогих каретах; вы видите грязных невежественных попов, нанятых этими бездельниками, чтобы дурманить народ. Неужто вы думаете, что эти кровопийцы уступят вам хотя бы кусочек своего пирога из чувства справедливости?! Неужели вы еще не поняли, что самое большое наслаждение для человека — наблюдать страдания своего ближнего, особенно если этот ближний принадлежит к другому классу общества! Все эти люди удавятся из-за мельчайшей крупинки своего богатства и своих незаслуженных привилегий. Володька мог бы быть среди них, но он встал по другую сторону баррикады. У меня на это никогда не хватит мужества. Максимум на что я способен — это соблюдать известный нейтралитет. Я понимаю, что Россия в один прекрасный день неизбежно пройдет через кровь, но лично я надеюсь провести этот день в Париже.
— Вы рассуждаете малодушно, — возмутился Бени. — Такие люди, как вы, губят страну!
— Зато они не гибнут вместе со страной! — хладнокровно возразил Шаляпин. — Подумайте, Бенито! Настанет день, когда все вы пойдете против них. Вы будете голодные и оборванные, в слезах и соплях, с детьми на плечах, с обрезами за пазухой и кухонными ножами в зубах; они же — холеные и жирные, воняющие французским одеколоном и до зубов вооруженные, а все же бессильные против вас. В тот день они ответят за все!
Не на шутку распалившийся Федор налил себе полный стакан водки, никого не приглашая, выпил и налил опять. В эту минуту он пил водку, как пьет воду человек, которого мучит жажда.
Все молчали, причем Ульянов выглядел слегка удивленным. Выпив, Федор заговорил вновь.
— Они стращают вас Страшным судом, хотя сами, разумеется, в него не верят. Но Страшный суд — это не сказки! В тот день они сами в этом убедятся! Собственной шкурой почувствуют!
Осветилась узкая щель между полом и дверью спальни: Федор стучал могучими кулаками по столу и орал так, что разбудил трезвую, мирно спавшую Надю. Ульянов решил, что пришла пора вмешаться.
— Ты хорошо излагаешь, Федя, — сказал он, — но какое это имеет отношение к зимней охоте и рождественским празднествам?
— Никакого, — ответил Шаляпин. Он имел сейчас вид человека, который очень быстро куда-то бежал, а затем внезапно сменил направление на прямо противоположное и, естественно, потерял при этом скорость. После некоторой паузы он растерянно спросил: — но причем тут рождественские праздники?
— А при том, — ответил Ульянов, — что в свое время Бени вернется в Италию, но зачем это делать перед Рождеством?!
— Потому что мне здесь скучно, — вставил свое слово Бени.
— Осенью в Петербурге всегда скучновато, — заметил Федор. — Особенно поздней осенью. Зима в этом году задерживается, но она уже не за горами. Поначалу я неправильно понял Володю. Я думал, что он уговаривает вас остаться в России на постоянное место жительства. Против этого я возражал. Но провести в Питере рождественские каникулы — это совсем другое дело. Конечно же не стоит покидать Санкт-Петербург сейчас! Рождество и Новый год — главные зимние праздники, которые лучше всего встречать на севере, а вы как раз и находитесь в самой северной столице мира, — севернее не бывает! Вы замечательно встретите здесь Новый год, Бенито! Вдарят крещенские морозцы; бабы оденутся в шубки и начнут страстно выдыхать пар изо рта, требуя, чтобы их согрели; а мы будем целыми днями пить водку, играть в снежки и съезжать на санках с самых высоких в Европе ледяных гор. Верьте мне и особенно верьте Володьке, молодой человек. Володька порой слегка надоедлив со своими теориями, но по части отмечания праздников он незаменимый человек. Новый год в Санкт-Петербурге! Что может быть прекраснее?! «Мороз и солнце; день чудесный!..» Как там дальше, Володька?
Ульянов с пьяным чувством продекламировал:
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный — Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!
— Володька у нас мастак по части всяческой словесности! — добродушно прогремел Федор и дружески хлопнул Ульянова по спине с такой силой, что у менее крепкого, чем наш герой, человека, вероятно уже сломался бы позвоночник. — Друзья мои, давайте выпьем за Володьку по целому стаканчику водки!
… А потом пел Шаляпин. Пел щедро, много, выбирая то, что особенно любил Ульянов. Тут были и величавая, по-военному строгая баллада «В двенадцать часов по ночам…», и зловещий «Трепак» Мусоргского, и многое, многое другое. Если бы Крупская разбиралась в пении и узнала этот голос, разносившийся по всему дому, она непременно напустила бы на себя восторженный вид и выскочила бы в гостиную, а потом еще долго бы всем рассказывала, что принимала у себя «самого» Федора Шаляпина. Увы, добрая и глуповатая Надя ни о чем не догадывалась и только мысленно чертыхалась, негодуя, что какой-то очередной алкоголик из числа ульяновских друзей мешает ей спать.
7 декабря 1905 года
В семь часов вечера великий князь Михаил Александрович Романов сидел за столом в уже знакомой нам гостиной князя Путятина и читал один из последних выпусков нелегальной газеты «Рабочее дело».
Вероятно, его царственный брат был бы весьма удивлен, если бы узнал, что Михаил, вместо того чтобы торчать в казарме вверенного ему кирасирского эскадрона, уютно сидит в теплой гостиной и читает большевистскую пропаганду. Справедливости ради отметим, что газету эту Михаил видел впервые и листал ее от нечего делать, коротая время в ожидании своего друга Сергея Николаевича Путятина.
Михаил уже подумывал, не выпить ли ему в одиночестве, но как только огромные стенные часы отбили семь ударов, на пороге гостиной появился Черный Князь. Вместо приветствия Сергей Николаевич совершенно бесстрастно произнес:
— Если наследник престола читает «Рабочее дело», значит дни Российской империи действительно сочтены.
— Ну, во-первых, я больше не наследник престола, — без особой грусти заметил Михаил.
— Потенциально вы все-таки наследник. А что во-вторых?
— А во-вторых, это ваша газета; я ее просматривал из чистого любопытства. Весьма опасная, кстати сказать, газетка! Интересно, куда смотрит мой брат?
— Она уже закрыта; третьего или четвертого дня.
— Я думаю, это Витте его надоумил, — предположил Михаил.
— Большевики сами закрыли газету, опасаясь преследований, — объяснил Путятин.
— Я всегда поражался вашей осведомленности, князь. Откуда вы все это знаете?
— Имею полезные связи, ваше высочество, или вернее сказать: располагаю ценными собутыльниками.
— Странно, — задумчиво произнес Михаил. — Мне всегда казалось, что ваш круг общения крайне узок.
— Узок, зато подобран со вкусом, — цинично ответил Путятин.
— Интересно, — печально спросил принц, — я, как брат императора, также являюсь полезным знакомым?
— Да нет, — усмехнулся Астролог. — Говоря откровенно, ваше высочество, пользы от вас немного. Просто я питаю к вам слабость.
— Благодарю вас, князь, и за любовь, и за откровенность.
Путятин поклонился.
— А кто же, позвольте полюбопытствовать, ваш самый ценный собутыльник? — спросил Михаил.
— Несомненно, начальник Петербургского охранного отделения.
— Как!? — удивился Михаил. — Вы близки с Барсукевичем?
— Благодаря ему, я и в курсе всех новостей.
— Неужели Барсукевич по пьянке выбалтывает вам свои секреты?
— Ну, это слишком сильно сказано. Просто есть немало вещей, которые генерал — неглупый, но не слишком усердный служака — не считает нужным от меня скрывать. Другими словами, он прекрасно понимает, что через меня до императора ничего не дойдет, а на пользу дела ему попросту наплевать… Или почти наплевать.
— Так это его общество вы вчера вечером предпочли моему? — беззлобно спросил Михаил.
— Что поделаешь, ваше высочество, — дела.
— Узнали много ценного?
— Да, пожалуй. Впрочем, для вас ничего особо интересного.
— Ну, а все-таки?
— Нет, право, ничего особенного… Расскажите лучше, что именно вы читали в этой газете?
— Да вот эту статейку… Какой-то Н. Ленин.
— Этот «какой-то» Н. Ленин — в высшей степени примечательная личность, — сказал Путятин.
— Вы и его знаете? — удивился Михаил.
— Я знаю этого парня уже лет двенадцать.
— Ах да, вы же старый социалист.
— Я настолько старый социалист, что перестал быть таковым, еще когда Н. Ленин пешком ходил под стол. Кстати, почему вы не пьете? Распорядиться, чтобы подали портвейн?
— Да нет. Сегодня как-то промозгло и хочется водки, но водку я один не пью; вот и ждал вас.
Путятин позвонил, отдал необходимые распоряжения и отправился переодеваться.
Четверть часа спустя, эти странные друзья уже сидели друг против друга, причем перед каждым из них на огромной чугунной сковороде шипела и пузырилась яичница с салом, а между этими сковородами отлично разместились пузатая бутылка водки и миска с солеными огурцами.
— Вы кажется начали мне рассказывать про г-на Ленина, князь, — возобновил беседу Михаил. — Статью, с которой я ознакомился, мог написать разве что неудачник, человек неудовлетворенный своим положением в обществе.
— Вы ошибаетесь, ваше высочество, — холодно сказал Путятин. — Ленин — подлинный русский интеллектуал, блестящий адвокат, человек всесторонне развитый и образованный. Кроме того, он вполне обеспечен материально, и его ни в коем случае нельзя назвать неудачником.
— Откуда же такое недовольство?
— Просто существует определенная категория людей, понятия которых о престиже и о своей роли в обществе отличаются от представлений об этом большинства обывателей.
— Выходит так, князь, что меня вы считаете обывателем, а некоего г-на Ленина… Кстати, это настоящее имя?
— Его настоящее имя — Владимир Ильич Ульянов, — все также бесстрастно ответил Черный Князь, не обращая внимания на упрек, прозвучавший в словах принца крови.
— Вы определенно сочувствуете социал-демократам, князь, — печально сказал Михаил.
— Я скорее интересуюсь их идеологией, — уточнил Путятин. — А что до сочувствия, то у г-на Ульянова столь блестящий гороскоп, что мне просто боязно вставать ему поперек дороги.
— Впервые слышу, что вы чего-то боитесь, князь.
— Я ничего не боюсь, кроме гороскопа г-на Ульянова.
— А что в этом гороскопе особенного?
— Распространяться на сей счет не позволяет мне мой собственный гороскоп, — ответил Путятин, и трудно было понять,
— говорит он всерьез или просто уклоняется от ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19