Он мог их арестовать. Но он знал, что это ничего не даст. На худой конец он получит свидетельские показания против Петерса Латыша, называющего себя Федором Юровичем или Освальдом Оппенхаймом: имен ему, по всей видимости, не занимать – будет среди них, наверное, и имя Улафа Сванна.
Но какие показания получит Мегрэ против Мортимера Ливингстона, американского миллиардера? Не пройдет и часа после его задержания, как поступит нота протеста из американского посольства. Французские банки и промышленные компании, контрольный пакет акций которых находится у него, приведут в движение всю политическую машину.
Где доказательства? Где улики? То, что он, вслед за Латышом, на несколько часов исчез?
Что он ужинал в «Пиквике-баре», а его жена танцевала с Жозе Латури?
Что какой-то полицейский инспектор видел, как он входил в грязную гостиницу под вывеской «У Сицилийского короля»?
Все это разлетится в пух и прах. Придется приносить извинения и даже принимать какие-то меры, дабы удовлетворить Соединенные Штаты, например отстранить от должности Мегрэ, ну хотя бы для видимости.
А Торранс мертв.
Едва забрезжил рассвет, его, вероятно, вынесли на носилках через этот холл, если только управляющий, озабоченный, как бы не удручить печальным зрелищем какого-нибудь раннего посетителя, не добился, чтобы тело было вынесено через служебный выход.
Наверное, так оно и было. Узкие коридоры, винтовые лестницы, где носилки задевали за перила.
За барьером из красного дерева зазвенел телефон.
Все пришло в движение. Раздавались поспешные распоряжения.
Подошел управляющий.
– Миссис Мортимер Ливингстон уезжает. Из номера только что позвонили, чтобы пришли за чемоданами. Машина уже у подъезда.
Мегрэ чуть заметно усмехнулся.
– Каким поездом? – осведомился он.
– Она летит в Берлин самолетом из Бурже…
Не успел управляющий закончить фразу, как появилась миссис Мортимер в сером дорожном манто, с сумочкой из крокодиловой кожи в руке. Она торопилась. Однако, подойдя к вращающейся двери, не удержалась и обернулась.
Чтобы она смогла его увидеть, комиссар с трудом поднялся с кресла. Он был уверен, что, поспешно покидая отель, она кусает губы и жестикулирует, отдавая распоряжения шоферу.
Управляющего куда-то вызвали. Комиссар остался в одиночестве, он стоял у фонтана, который неожиданно ожил. Воду здесь, наверное, включали в определенное время.
Было десять утра.
Он снова усмехнулся про себя и со всеми предосторожностями опустился в кресло – при малейшем движении рана, которая становилась все более болезненной, причиняла ему страдания.
– Избавляются от слабых!
Да, именно так! После Жозе Латури, которого сочли не очень надежным и вывели из игры тремя ударами ножа в грудь, настала очередь миссис Мортимер – она тоже впечатлительная особа. Ее отсылают в Берлин. Излюбленный прием!
Оставались только сильные: Петерс Латыш, который все еще занимался своим туалетом, Мортимер Ливингстон, не потерявший своего аристократического лоска, и Пепито Морето – его держали в банде как профессионального убийцу.
Они были связаны между собой невидимыми нитями, они готовились.
Враг был рядом с ними, среди них, в центре начинающего оживать гостиничного холла; враг сидел в плетеном кресле, вытянув ноги и подставив лицо водяной пыли мелодично журчащего фонтана.
Стукнула дверь лифта.
Первым из него с сигарой «Генри Клей» во рту вышел Петерс Латыш в великолепном светло-коричневом костюме.
Он чувствовал себя как дома. За это было заплачено.
Уверенной и непринужденной походкой он пересек холл, то и дело задерживаясь у витрин, которые устанавливают в роскошных отелях крупные торговые фирмы: рассыльный поднес ему спичку, и Петерс Латыш, пробежав последний валютный бюллетень, остановился метрах в трех от Мегрэ, около фонтана, и принялся разглядывать вуалехвосток, которые выглядели совершенно ненатурально; потом стряхнул ногтем пепел со своей сигары прямо в бассейн и удалился в направлении читального салона.
Глава 11
День хождений
Проглядев несколько газет, Петерс Латыш наткнулся взглядом на единственный номер «Ревалер боте» – эту эстонскую газетенку, по всей видимости, уже давно забыл в «Мажестике» какой-нибудь постоялец.
Около одиннадцати Латыш раскурил новую сигару и, выйдя в холл, отправил рассыльного к себе в номер за шляпой.
Одна сторона Енисейских полей просто купалась в лучах солнца, и на улице было не холодно.
Латыш вышел без пальто, только в костюме и серой фетровой шляпе, медленно дошел до площади Звезды; казалось, ни о чем кроме прогулки на свежем воздухе он и не помышляет.
Мегрэ, не думая прятаться, шел за ним на небольшом расстоянии. Прогулка эта доставляла ему совсем немного радости: при каждом движении повязка напоминала о себе.
На углу улицы Берри в нескольких шагах от Мегрэ раздался негромкий свист, но комиссар не обратил на него внимания. Свист повторился. Тогда Мегрэ обернулся и увидел инспектора Дюфура, который, самозабвенно жестикулируя, пытался с помощью таинственных знаков дать понять своему шефу, что ему надо кое-что сообщить.
Инспектор стоял на улице Берри, делая вид, что увлеченно разглядывает витрину аптеки: при этом казалось, что все эти жесты обращены к восковой голове женщины, одна щека которой была основательно поражена экземой.
– Подойди! Пошли. Живо.
Дюфур был и возмущен и огорчен одновременно. Битый час он бродит вокруг отеля, прибегая для маскировки к самым изощренным хитростям, а тут комиссар сразу предлагает ему себя обнаружить!
– Что случилось?
– Эта женщина…
– Вышла из гостиницы?
– Она здесь. А так как вы заставили меня к вам подойти, она сейчас нас видит…
– Где она?
– В «Селекте». Она сидит там. Да вот же! Занавеска шевелится.
– Продолжай наблюдение.
– В открытую?
– Поди выпей аперитив за соседним с ней столиком, если это доставит тебе развлечение.
Теперь, когда борьба достигла предельного накала, прятаться было бесполезно. Мегрэ пошел догонять Латыша, которого обнаружил в двухстах метрах впереди – тому и в голову не пришло воспользоваться встречей двух полицейских, чтобы ускользнуть от наблюдения.
Да и зачем? Игра велась на новом поле. Противники были на виду друг у друга. Почти все карты были биты.
Петерс дважды прошелся от площади Звезды до Круглой площади, и Мегрэ, изучивший, казалось, его внешность до мельчайших подробностей, сумел теперь разобраться и в особенностях его характера.
Латыш обладал нервной, утонченной внешностью: порода чувствовалась скорее в нем, чем в Мортимере, но порода эта была особой, характерной для выходцев с севера Европы.
Мегрэ знавал несколько человек такого склада, все они были интеллектуалами. И те, кого он встречал в Латинском квартале, когда еще не бросил изучать медицину, всегда оставались загадкой для его латинского ума. Ему припомнился один из них, тощий белобрысый поляк, который начал лысеть уже в двадцать два года; у него на родине мать работала прислугой, а он в течение всех семи лет обучения ходил в башмаках на босу ногу и довольствовался на все про все куском хлеба и одним яйцом вместо ежедневного завтрака, обеда и ужина.
Он не мог покупать печатные конспекты и вынужден был заниматься в публичных библиотеках.
Париж, женщины, французы – ничто для него не существовало. Но едва он закончил курс обучения, как ему предложили занять крупную кафедру в Варшаве. Пять лет спустя Мегрэ снова увидел его в Париже в составе делегации иностранных ученых; он был так же сух, холоден, но обедал в Елисейском дворце.
Знавал комиссар и других. Людьми они были разными, но почти все поражали его количеством и разнообразием вещей, которые они хотели познать и познавали.
Учиться, чтобы учиться! Как тот профессор из какого-то бельгийского университета, который знал все языки Дальнего Востока (около сорока), но, поскольку его нога ни разу не ступала на землю Азии, жизнь народов, до анализа языков которых он был большой охотник, его совершенно не интересовала.
В серо-зеленых глазах Петерса Латыша читался волевой характер людей подобного склада. Но стоило только Мегрэ отнести его именно к этой категории интеллектуалов, как в Петерсе Латыше начинали появляться совершенно противоположные черты, которые никак не вязались с первым впечатлением.
На безукоризненную фигуру постояльца отеля «Мажестик» как бы накладывалась неясная тень Федора Юровича, бродяги в макинтоше, который явился во Францию из России.
В том, что это был один и тот же человек, Мегрэ уже почти не сомневался и располагал материальными подтверждениями этого.
Вечером, в день своего приезда, Петерс исчезает. На следующее утро Мегрэ находит его в Фекане, но это уже не он, а Федор Юрович.
Он возвращается в гостиницу на улице Сицилийского короля. Спустя несколько часов в ту же гостиницу приходит и Мортимер. Потом оттуда выходит несколько человек, среди которых какой-то бородатый старик. А наутро Петерс Латыш вновь оказывается у себя в номере в отеле «Мажестик».
Самое удивительное, что, если не обращать внимания на их просто удивительное физическое сходство, между двумя этими людьми не было ничего общего.
Федор Юрович представлял собой законченный тип бродяги-славянина – одержимый, опустившийся человек, тоскующий по прошлому. Ни одной фальшивой ноты. Ошибка исключена: достаточно вспомнить, как он облокачивался о стойку в феканском кабаке.
С другой стороны – Петерс Латыш, тип безупречного интеллектуала, само воплощение аристократизма, что бы он ни делал: просил у портье огня, надевал шикарную английскую шляпу из серого фетра или небрежно прогуливался по солнечной стороне Енисейских полей, принимая воздушные ванны и разглядывая витрины.
Само совершенство, не имеющее ничего общего с показным лоском! Мегрэ тоже приходилось порой перевоплощаться. Вообще-то полицейские гримируются и переодеваются гораздо реже, чем это принято считать, но, случается, этого настоятельно требуют обстоятельства.
Так вот, какое бы обличив ни принимал Мегрэ, он оставался самим собой – его выдавал взгляд, дрожание век.
Приняв, например, облик крупного скототорговца (ему пришлось однажды выступать в этой роли, и весьма успешно), Мегрэ «играл» этого скототорговца. Но он не перевоплотился в него. Это была лишь маска.
Петерс Латыш же, становясь то Петерсом, то Федором, полностью перевоплощался.
Комиссар мог бы так сформулировать свои впечатления: это был одновременно и тот и другой человек, и не только внешне, но и внутренне. Вероятно, уже давно, а может быть, и всегда, этот человек вел попеременно эти два, столь разных образа жизни.
Но комиссару пока не удалось собрать свои мысли воедино – может быть, слишком соблазнительно легка была та атмосфера, которая окружала его во время неторопливой прогулки по Елисейским полям. Однако неожиданно в образе Латыша появилась трещина.
Обстоятельства, предшествовавшие этому событию, заслуживали внимания. Петерс остановился напротив ресторана «Фуке» и уже начал было переходить проспект, явно намереваясь выпить аперитив в баре этого роскошного заведения.
Но тут он изменил свое решение, вновь двинулся вперед по тротуару, постоянно ускоряя шаги, и неожиданно резко свернул на Вашингтонскую улицу.
Там находилось бистро, одно из тех заведений, которые встречаются в самых шикарных кварталах и предназначаются для шоферов такси и прислуги.
Петерс вошел. Комиссар последовал за ним и оказался в бистро как раз тогда, когда тот заказывал себе некое подобие абсента.
Он стоял перед подковообразной стойкой, по которой время от времени проводил грязной тряпкой официант в синем фартуке. Слева от него расположилось несколько каменщиков в пропыленной одежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19