«Скажите, Мегрэ, вам не будет неприятно познакомиться с одним из моих старых приятелей?» – «Почему неприятно?» – «Честно говоря, я бы его не пригласил, если бы он не попросил меня познакомить его с вами. Только что он был у меня на приеме, так как он к тому же мой пациент, и настойчиво допытывался, будете ли вы у меня завтра».
Вечером, в половине восьмого, мадам Мегрэ в легком платье в цветочках и веселой соломенной шляпке натягивала белые перчатки.
– Ты готов?
– Пошли.
– Ты все еще думаешь об этом молодом человеке?
– Нет.
Кроме всего прочего, было приятно, что Пардоны жили в пяти минутах ходьбы. В окнах верхних этажей отражались лучи заходящего солнца. Улицы пахли нагретой за день пылью. Повсюду еще играли дети, а родители вышли подышать свежим воздухом и расселись на стульях прямо на тротуаре.
– Не спеши.
Он слишком быстро ходил, по ее мнению.
– Ты уверен, что это именно он купил патроны?
С самого утра у нее было тяжело на сердце, и чувство это усилилось после рассказа Мегрэ о Гастинн-Ренетте.
– Тебе кажется, что он покончит жизнь самоубийством?
– Может быть, поговорим о чем-нибудь другом?
– Он так ужасно нервничал. Окурки в пепельнице совсем измяты.
Было очень тепло, Мегрэ снял шляпу и нес ее в руках, как горожанин на воскресной прогулке. Они дошли до бульвара Вольтера и на углу площади вошли в дом, где жил Пардон. Старый узкий лифт, как обычно, громко заскрипел, трогаясь с места, и мадам Мегрэ слегка вздрогнула.
– Входите. Муж вернется через несколько минут. Его срочно вызвали к больному, но это в двух шагах отсюда, – приветствовала их мадам Пардон.
Почти каждый раз, когда Мегрэ обедали у Пардона, доктора срочно вызывали к больному. «Не ждите меня», – говорил он, уходя. Часто случалось, что гости расходились, так и не дождавшись его возвращения.
Жюссье уже пришел и сидел в гостиной. Там стоял большой рояль и повсюду лежали вышивки. Через несколько минут вихрем влетел Пардон и сразу же скрылся в глубине кухни.
– Лагранжа еще нет?
Пардон был маленького роста, довольно толстый, с очень большой головой и выпуклыми глазами.
– Погодите, сейчас я угощу вас одной штукой, пальчики оближете.
Доктор любил сюрпризы и всегда удивлял гостей то каким-нибудь необыкновенным вином, то старым ликером; на этот раз он поразил их белым вином Шаранты, которое ему прислал один винодел из Жонзака.
– Мне не наливайте, – запротестовала мадам Мегрэ, которая пьянела от одной рюмки.
Завязалась беседа. Окна были открыты. Золотистое вечернее небо постепенно темнело. Толпа людей медленно текла по бульвару.
– Интересно, куда девался Лагранж?
– Кто он такой?
– Я когда-то учился с ним вместе в лицее Генриха Четвертого. Если не путаю, ему пришлось уйти, когда мы были в последних классах. Он жил тогда на улице Кювье против Ботанического сада, а его отец казался мне очень важным господином, потому что он был бароном или выдавал себя за такового. Я давно потерял Лагранжа из вида, уже лет двадцать, а несколько месяцев назад он вдруг вошел в мой кабинет, терпеливо дождавшись очереди в приемной. Я его сразу же узнал. Пардон взглянул на часы и сверил их со стенными.
– Меня удивляет, что его до сих пор нет… Он так хотел прийти… Ждем еще пять минут, если не появится, сядем за стол без него.
Он снова наполнил стаканы.
Мадам Мегрэ и мадам Пардон упорно молчали. Хотя мадам Пардон была худой, а жена комиссара пухленькой, обе были в одинаковой мере скромны и в присутствии мужей неизменно держались в тени. Дамы редко разговаривали за обедом, но потом уединялись, чтобы пошептаться о своих делах.
У мадам Пардон был очень длинный нос, слишком длинный, к нему приходилось привыкать. Вначале было даже как-то неудобно смотреть ей в лицо. Не из-за этого ли носа, над которым, наверно, смеялись ее школьные подруги, она стала такой скромной и смотрела на своего мужа такими благодарными глазами?
– Держу пари, – говорил Пардон, – что у каждого из здесь присутствующих был в школе товарищ или подруга вроде Лагранжа. На двадцать или тридцать мальчиков обязательно найдется хоть один, который в тринадцать лет бывает краснощеким толстяком с толстыми розовыми ногами.
– В нашем классе такой девочкой была я, – сказала мадам Мегрэ.
Но Пардон галантно возразил:
– Девочки почти всегда выравниваются. Частенько бывает, что такие толстушки становятся самыми хорошенькими. Мы прозвали Лагранжа «Бебе-Кадум». Наверно, в те времена во французских школах было много ребят, которых товарищи называли так же. Я был школьников в эпоху, когда все улицы были заклеены рекламами с изображением этого чудовищного младенца.
– Ваш приятель изменился?
– Конечно, пропорции другие. Но он так и остался рыхлым толстяком. Садимся за стол! Тем хуже для него.
– Почему вы не позвоните ему?
– У него нет телефона.
– Он живет в этом районе?
– В двух шагах отсюда, на улице Попинкур. Не представляю, зачем вы ему были нужны. Прошлый раз в моей кабинете валялась газета с вашей фотографией на первой странице… – Пардон взглянул на Мегрэ. – Простите, старина, не знаю как, но я проговорился, что знаком с вами. Кажется, я добавил, что мы друзья. «Он действительно такой, как о нем рассказывают?» – спросил Лагранж. Я ответил «да» и что вы человек, который…
– Который что?
– Не важно. Я сказал все, что о вас думаю, пока осматривал его. Он диабетик. У него плохо с обменом веществ. Он ходил ко мне на прием два раза в неделю, так как очень озабочен своим здоровьем. В следующий раз он снова заговорил о вас, хотел узнать, часто ли мы видимся, и я ответил, что мы обедаем вместе каждый месяц. Вот тогда он и стал настаивать, чтобы я его тоже пригласил. Честно говоря, я удивился, потому что со времен лицея встречался с ним только в своем врачебном кабинете… Итак, прошу к столу…
Треска по-провансальски оказалась кулинарным шедевром, к тому же Пардон где-то отыскал сухое вино из окрестностей Ниццы, которое удивительно гармонировало с треской. После разговора о толстяках перешли на рыжих.
– В каждом классе всегда был хотя бы один рыжий мальчишка!
Затем разговор перешел на теорию генов. Все эти обеды обычно кончались разговорами на медицинские темы. Мадам Мегрэ знала, что это очень нравится ее мужу.
– Лагранж женат?
За кофе бог знает почему снова вернулись к Лагранжу. Темная синева ночи, глубокая и бархатистая, постепенно поглотила яркие краски заката, но света еще не зажигали. Через открытую дверь виднелась балюстрада балкона, чугунные арабески казались нарисованными тушью. Издалека доносились звуки аккордеона, а на соседнем балконе шепталась какая-то пара.
– Он говорил, что был женат, но жена давно умерла.
– А чем он занимается?
– Делами. Довольно неопределенными. На его визитной карточке значится: «Директор акционерных обществ» и адрес: «Улица Тронше». Я как-то звонил по этому адресу, чтобы отменить назначенную с ним встречу, но мне ответили, что фирма давно не существует.
– Дети есть?
– Двое или трое. Дочь, если не ошибаюсь, и сын, которого он очень хочет устроить на хорошее место.
Затем разговор снова перешел на медицинские темы. Жюссье, который когда-то работал в больнице Святой Анны, вспомнил все, что ему приходилось слышать о Шарко. Мадам Пардон вязала, объясняя мадам Мегрэ какой-то сложный узор. Зажгли свет. В комнату залетело несколько ночных бабочек. Было уже одиннадцать часов, когда Мегрэ поднялся.
На углу бульвара распрощались с доктором Жюссье, который спустился в метро на площади Вольтера. Мегрэ немножко отяжелел после обеда, а возможно – и от южного вина.
Жена взяла его под руку, она делала это только по вечерам, когда они возвращались домой. Она явно хотела что-то сказать. Почему он это почувствовал? Она ведь молчала, и все-таки он ждал.
– О чем ты думаешь? – проворчал он наконец.
– Ты не рассердишься?
Он пожал плечами.
– Я все время думаю о молодом человеке, который приходил утром. Может быть, когда мы вернемся домой, ты позвонишь, чтобы узнать, не случилось ли с ним чего-нибудь?
Он понял. Она хотела сказать: «Надо узнать, не покончил ли он самоубийством».
Странная вещь, Мегрэ не думал о возможности самоубийства. Он только ощущал непонятную, смутную тревогу, но не хотел в этом признаваться.
– Как он был одет?
– Я не обратила внимания на его костюм. Мне кажется, он был в темном, по-видимому, в темно-синем.
– Цвет волос?
– Светлый. Скорее, белокурый.
– Худой?
– Да.
– Красивый мальчик?
– Пожалуй, да. Красивый, наверно…
Он готов был держать пари, что она покраснела.
– Ты знаешь, я его плохо разглядела. Я помню только его руки, очень нервные. Он все время теребил поля шляпы. Даже не посмел сесть. Мне пришлось пододвинуть ему стул. Казалось, он ждал, что я выставлю его за дверь.
Вернувшись домой, Мегрэ позвонил дежурному полицейского управления, к которому поступали все сведения с сигнальных постов.
– Говорит Мегрэ. Есть новости?
– Только из Берси, патрон.
Это означало – ничего нового, кроме пьяных, подобранных около винного рынка на набережной Берси.
– Больше ничего?
– Драка в Шарантоне. Минутку… Да, еще. Под вечер вытащили утопленницу из канала Сен-Мартен.
– Опознана?
– Да. Проститутка.
– Самоубийства не было?
Этот вопрос он задал, чтобы доставить удовольствие жене, которая слушала, остановившись в дверях спальни со шляпкой в руках.
– Нет. Пока ничего нет. Позвонить вам, если будут новости?
Мегрэ заколебался. Ему не хотелось казаться заинтересованным этим делом, в особенности в присутствии жены.
– Ладно. Позвоните…
Ночью никто не звонил. Мадам Мегрэ разбудила его утром, подав чашку кофе. Окна в спальне были открыты, и слышно было, как рабочие грузят ящики у склада напротив.
– Ну, видишь, он не застрелился, – сказал Мегрэ как бы в отместку.
– Может быть, еще не стало известно, – ответила жена.
Он пришел на набережную Орфевр в девять часов и встретил всех своих товарищей на докладе в кабинете начальника управления. Ничего интересного. Несколько обычных происшествий. Париж был спокоен. Стали известны приметы убийцы той женщины, которую вытащили из канала. Его арест был только вопросом времени. По-видимому, к вечеру его уже найдут мертвецки пьяным в каком-нибудь бистро.
Около одиннадцати Мегрэ вызвали к телефону.
– Кто просит?
– Доктор Пардон.
Мегрэ показалось, что доктор на другом конце провода чем-то явно смущен.
– Простите, что я звоню вам в бюро. Вчера я рассказывал вам о Лагранже, который хотел быть на нашем обеде. Сегодня утром, обходя больных, я проходил мимо его дома на улице Попинкур и зашел наобум, решив, что, возможно, он заболел. Алло! Вы слушаете?
– Слушаю.
– Я бы вам не позвонил, если бы после вашего ухода моя жена не рассказала мне об этом молодом человеке.
– О каком молодом человеке?
– Молодом человеке с револьвером. По-видимому, мадам Мегрэ рассказала моей жене, что вчера утром…
– Ну и что дальше?
– Лагранж придет в бешенство, если узнает, что я вас тревожу из-за него. Я нашел его в странном состоянии. Во-первых, он заставил меня долго звонить и не открывал дверь. Я уже стал волноваться, ведь консьержка сказала, что он дома. Наконец он меня впустил. Он был босиком, в одной рубашке, в растерзанном виде и вздохнул с облегчением, увидев, что это я.
«Простите меня за вчерашний вечер… – сказал он, укладываясь снова в постель. – Я себя неважно чувствовал. И сейчас еще не здоров. Вы говорили обо мне комиссару?»
– Что вы ответили? – спросил Мегрэ.
– Не помню точно. Я проверил пульс, измерил давление. Он плохо выглядел. Знаете, как человек, который пережил сильное потрясение. В квартире царил ужасный беспорядок. Он ничего не ел, даже не пил кофе. Я спросил его, почему он один, и это его встревожило. «Вы думаете, что у меня будет сердечный приступ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18