И обе входили в «Монико».
Вот и все. Можно не сомневаться, что кое-кто, особенно женщины, проводящие послеполуденные часы на дамбе, где они присматривают за детьми, а также, вероятно, торговец арахисом и прокатчица стульев заметили маневр Терлинка. И наверняка сочли его одним из тех мужчин в возрасте, которые ищут на улицах знакомства с девушками.
Пересуды были ему безразличны. Он-то знал, что это неправда, что дело тут совсем в другом.
Зачем беспокоиться о том, что подумают другие.
Например, Кемпенар. Как раз накануне… Напустив на себя самый смущенный вид, какой был способен изобразить, он подложил в папку бургомистра протоколы, переданные ему, как и каждый день, комиссаром полиции.
Вздохнул и негромко проронил:
— Она опять наделала глупостей.
Снова мать Жефа Клааса. У нее случались форменные запои на целую неделю и появилась привычка скандалить в такие периоды с постовыми.
— Несчастная женщина, правда, баас? Надеюсь, вы не наложите на нее штраф.
— Это еще почему?
— Потому что она бедная женщина, у которой…
— Закон писан для всех, господин Кемпенар.
Он не порвал протокол. Ему было известно, что думает Кемпенар. Быть может, тот все подстроил нарочно.
Только вот однажды в Остенде он зашел на почту и отправил матери Жефа Клааса анонимный перевод на пятьдесят франков.
Не из доброты. И не из жалости. Просто так ему было угодно, и все тут.
И в тот же день, словно случайно, Терлинк зашел сюда, в кафе. Решил он это уже давно. Еще с другой стороны улицы глянул на заведение. Потом, словно бросая вызов возможной иронии, посмотрел в глаза рассыльному, стоявшему на пороге.
— Гардероб вон там, сударь. Не угодно ли раздеться?
Нет, он вошел, как был, в короткой шубе, которую носил до самой Пасхи, в выдровой шапке, с толстой сигарой во рту и ощущая себя гораздо выше и крупней, чем был на самом деле.
Это объяснялось тем, что все вокруг него казалось хрупким, да и само место было прелюбопытное — наполовину чайный салон, наполовину дансинг, где каждая вещь выглядела бледной и шелковистой, словно обитой чем-то мягким, и пахло сладким в сочетании с легким ароматом кокетливой женщины.
Вокруг перешептывались и негромко смеялись; музыканты в сиреневых пиджаках сидели под шелковыми транспарантами.
Терлинк пересек навощенную, но пока пустую площадку для танцев, и сел за указанный ему накрытый скатертью столик.
— Полный чайный набор?
Он согласился на полный чайный набор и снял шапку. Прямо против него, по ту сторону танцплощадки, прыснула со смеху глянувшая на него Манола, но он не шелохнулся и не отвел глаза.
Кто поверил бы, что все произошло именно так? Терлинк оставался невозмутим, упрям, весь словно из одного куска. Ему подали чай с тостами и вареньем. Оркестр заиграл что-то негромкое, и молодой человек в смокинге, подойдя к Маноле, пригласил ее.
Это была настоящая фламандская красавица, мясистая, розовая, веселая и в то же время настоящая содержанка — женщина, ухоженная до мелочей, распространяющая вокруг атмосферу редких и тонких радостей.
Где познакомилась с ней Лина? Разумеется, на дамбе, а познакомившись, они сошлись и стали, так сказать, неразлучны, кроме тех дней, когда из Брюсселя приезжал друг Манолы.
Кто угадал бы, о чем думал Терлинк, глядя на Лину, оставшуюся в одиночестве на темно-вишневом бархате банкетки?
А думал он вот что: «Надеюсь, хоть танцевать она не будет».
При мысли, что она все же это сделает, он разом пришел в дурное настроение. Взгляд его выражал почти приказ. Не комично ли? Манола, скользнувшая мимо в объятиях своего кавалера, с любопытством посмотрела на незнакомца и что-то шепнула партнеру. Когда танец кончился, она вернулась на свое место и заговорила с Линой. Говорила она о нем. Лина посмотрела на него ив свою очередь что-то ответила. Очевидно, сказала: «Я его знаю. Это Йорис Терлинк, бургомистр Берне».
Музыка заиграла снова, и на этот раз платный танцор пригласил Лину.
Неужто она не понимает: ей вот-вот рожать! Да ничуть! Она встает! Ей не стыдно?! Она не находит смешным идти танцевать с таким животом, которого отнюдь не скрывает черное шелковое платье!
Терлинк был всерьез взбешен. Он заерзал на своем месте.
Поперхнулся глотком слишком горячего чая и с упреком взглянул на Манолу. Ну почему она не помешала подруге!..
Вот! Ему даже в голову не приходило, что через четверть часа он будет сидеть за столиком двух девушек. А произошло это примерно так: задев его, Лина, ведомая партнером, сделала рукой приветственный жест. Она не то чтобы поздоровалась, потому что сомневалась, узнал ли ее бургомистр и хочет ли он сам быть узнанным, но голову тем не менее чуть-чуть наклонила.
Вероятно, она, как и Манола, предполагала, что он забрел сюда в поисках женщины.
Она села на место. Обе снова поболтали и снова прыснули со смеху.
Сигнал подала Манола: она пяти минут не могла высидеть без того, чтобы не отпустить несколько слов, которые вызывали у нее самой взрыв хохота и давали ей повод продемонстрировать ослепительные зубы меж таких розовых губ, каких Терлинк ни у кого не видел, — свежих, влажных, сочных.
Он поднялся. Это было не преднамеренно. Он не думал о том, что делает. Он пересек площадку, встал перед обеими женщинами:
— Вы смеетесь надо мной, барышня ван Хамме?
От его слов у нее перехватило дыхание. Терлинк, такой огромный, стоял совсем рядом. Она подняла глаза, пролепетала:
— Добрый вечер, господин Терлинк.
Ни один из троих не знал, что делать дальше.
— Моя подруга Манола.
Музыка возобновилась, площадку заполнили пары.
Чувствуя, что мешает им, Терлинк машинально сел.
— Вы не находите, что в вашем положении неблагоразумно танцевать?
— Почему?
— Раз она этого хочет, это ей не повредит, — вмешалась Манола.
Она протянула ему свою сигарету. Он не сразу понял, что ей нужно. Ей пришлось проявить настойчивость:
— Вас не затруднит дать мне прикурить?
— И часто вы бываете в Остенде? — поинтересовалась Лина.
Ее немного смущало, что он упорно не сводит с нее глаз, хотя, казалось, был поглощен своими мыслями. А Терлинк пребывал в растерянности.
Он вовсе не осуждал ее, как она могла бы предположить, исходя из его репутации в Верне. Нет, скорее напротив: он испытывал восхищенное удивление.
Больше всего его удивляло опять-таки то, что Лина — дочь Леонарда ван Хамме. И что до последних месяцев она жила в Верне. И что никто ничего не подозревал! Что ее принимали за такую же девушку, как другие!
— Я полагаю, вы не танцуете? — спросила она, лишь бы нарушить молчание. — Она взяла сигарету из портсигара Манолы и наклонила голову к Терлинку, чтобы он зажег спичку.
— Нет, я вообще не танцую.
А если бы он танцевал, пошла бы она с ним?
— Клянусь, не ожидала встретить вас тут… Тебе не донять этого, Манола: его нужно видеть в Верне. Он такой строгий, что им разве что детей не пугают. Мы с кузиной звали его букой и показывали ему в спину язык…
Вы не сердитесь, что я все это говорю?
Помнила ли она еще о Жефе Клаасе, умершем меньше полугода назад? Она была весела. Терлинк всегда видел ее веселой. Естественной веселостью, переполнявшей все ее существо. Быть может, она жалела, что присутствие Терлинка мешает другим мужчинам пригласить ее?
Цветочница с корзиной на руке остановилась рядом с Терлинком, протянула букеты обеим женщинам. Он отреагировал не сразу. Наконец смущенно вытащил толстый бумажник.
Он купил им цветы! Красные гвоздики, которые они машинально понюхали.
И это привело его в непонятное смятение.
— Вы позволите мне потанцевать? — вставая, проронила Манола.
Оставшись наедине с Линой, он смутился еще больше.
— У вас такой вид, словно вы где-то далеко, — заметила она. И неожиданно добавила с тревогой:
— Надеюсь, по крайней мере, вас сюда не прислал мой отец?
— Вы забываете, что мы с Леонардом вечно были на ножах.
— Жеф, по-моему, служил у вас?
И он, стыдясь самого себя, промямлил:
— Да, у меня.
— Я все думаю, какая муха его укусила. Правда, он всегда был чуточку сумасшедший.
Так они сидели там, в чайном салоне, и она неторопливо рассуждала с ним о Жефе, время от времени нюхая гвоздики, которые преподнес ей Терлинк.
Кто в Верне, расскажи он такое, поверил бы ему? Да и сам он, вспоминая нынче вечером о случившемся, — сочтет ли подобную сцену доподлинной, а не помстившейся ему?
Вокруг них все было тихо и как-то неправдоподобно. Ведь всего несколько часов назад, а сейчас уже было заполдень, Терлинк входил в комнату дочери с ведром, тряпкой, щеткой, сюсюкая, как обычно: «Она умница…
Да, девочка будет сегодня умницей»… — и отводил глаза от голого худого, бледного тела, простертого на тюфяке.
— Я всегда твердила ему, что он слишком неуравновешен…
Лина говорила это невозмутимым голосом, следя за танцорами на площадке.
— Как бы то ни было, я рада, что уехала… Останься я в Верне…
Она не закончила свою мысль и стряхнула пепел в голубую фарфоровую пепельницу. Затем Манола, разгоряченная танцем, вернулась на свое место и машинально вновь принялась прощупывать Терлинка:
— О чем вы тут вдвоем судачили?
— Ни о чем. Говорили о Жефе…
— Бедный мальчик!.. Я выпила бы рюмочку портвейна. Чай здесь дрянной.
Они втроем выпили портвейна. А на следующий день Терлинк в тот же час распахнул дверь «Монико». Секунду поколебался и направился к столику обеих женщин, где уже накоротке был встречен Манолой.
Правда, она со всеми была накоротке. Обращалась на «ты» и к официанту, и к старшему из музыкантов, которого время от времени подзывала, прося исполнить какую-нибудь из ее любимых мелодий.
— Вы считаете, мадмуазель Лина, что вам сегодня можно потанцевать еще?
— А что тут особенного? У меня ведь все в порядке.
Разумеется, он не считал дни, но наблюдал за нею с комичным беспокойством, и это позволяло угадать его мысли. «Любопытно, почему она нисколько не подавлена. Кажется, что она вовсе не страдает. А ведь это скоро произойдет, может быть, еще до конца недели… «
Г-жа Терлинк была жестоко больна.
— Вот ваша котлета, господин Йос. Видите, я нажарила вам целую тарелку картошки… Такой крупный мужчина должен много есть.
Яннеке зажгла лампы, потому что приближался вечер и газовые рожки уже усеивали желтыми пятнышками поголубевший пейзаж.
— Ну, ну, не хмурьтесь так! Мужчины всегда слишком нетерпеливы. Им кажется, что родить — все равно что кружку пива выпить.
Она вернулась на свое место у огня, вытащила из-под кота розовое вязанье.
— Уверена, все пройдет как по маслу…
Открылась дверь, зазвенел уже привычный Терлинку колокольчик, и вошла Манола без пальто и шляпы, прямо с порога ответив отрицательным жестом на тревожный взгляд Йориса.
Затем по-приятельски подсела к нему за столик, поискала глазами Яннеке:
— Мне тоже принесите котлету с жареным картофелем.
— Сейчас, барышня.
Манола пояснила:
— Доктор, надеется, что через час-другой все кончится… Да успокойтесь же! На вас лица нет.
Сама она выглядела не лучше, но старалась развлечь себя: смотрелась в зеркало, поправляла волосы.
— Очень мучается?
— А вы думали, это забава?
Терлинк машинально продолжал есть. Картошка была хрустящей, но ему было все равно. Не обратил он внимания и на то, что Манола сделала большой глоток из его стакана с пивом.
— Принесите мне пива, Яннеке. И новый стакан господину Йосу.
Это она с самым дружеским видом назвала его так.
Разве, как и Яннеке, она не дружила со всеми?
— Ну и потешный он в своей шапке и шубе! — решила она в первый же день. — Думаешь, влюблен в тебя?
— Он? Да ты спятила!
— Зачем же тогда его понесло в «Монико»?
Да, зачем его все-таки туда понесло? Знал ли он это и сам? В нем, когда он бывал в Остенде, появлялось что-то кроткое, даже робкое. Еще точнее — смиренное! Он подходил к двум женщинам так, словно умолял их найти местечко и для него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26