— А по воскресеньям?
— Бывало, уезжали на автомобиле.
— Кому принадлежит автомобиль?
— Ей, конечно.
— А кто водит?
— Он.
— Вам известно, где находится автомобиль?
— В гараже на улице Лабрюйера.
Она даже не спрашивала, от чего умерла постоялица.
Что любопытства, что энергии в ней было одинаково мало, и Мегрэ смотрел на нее со все возрастающим изумлением.
— Мадемуазель Папе убита.
— Этого можно было ожидать.
— Почему?
— Да со всеми этими навещавшими ее мужчинами…
— Она была застрелена почти в упор.
Привратница не проронила ни звука.
— Она никогда с вами не делилась?
— Мы не были подругами.
— Она внушала вам отвращение?
— Не сказала бы.
Чем дальше, тем более гнетущим становился разговор; утерев пот со лба, Мегрэ с облегчением вышел на улицу.
К дому подъехал фургон с санитарами. Сейчас состоится вынос тела; Мегрэ предпочел перейти на другую сторону улицы, зайти в «Гран-Сен-Жорж» и пропустить полстаканчика вина.
Убийство Жозефины Папе не наделало никакого шуму ни в квартале, ни даже в доме, где она прожила столько лет.
Фургон удалился. Когда Мегрэ вновь вошел в дом, привратница была у себя; она посмотрела на него так, словно впервые видела его. Мегрэ поднялся на лифте, позвонил в дверь. Открыл ему Жанвье.
— Соседей опросил?
— Тех, кого застал дома. Тут на этаже по три квартиры, две выходят на улицу, одна во двор. Соседкой убитой оказалась некая госпожа Совер, немолодая, очень ухоженная и любезная дама. Всю вторую половину дня она провела дома: вязала и слушала радио.
По ее словам, она отчетливо слышала нечто вроде приглушенного взрыва и приняла это за обычный автомобильный выхлоп.
— А не слышала ли она, как открывали и закрывали дверь?
— Я проверил. От нее не слышно. Дом старый, стены толстые.
— А на пятом?
— Там проживает семья — муж, жена, двое детей; неделю назад они уехали то ли в деревню, то ли на море.
По соседству — пенсионер, бывший железнодорожник, с внуком. Он ничего не слышал.
Флорантен стоял у раскрытого окна.
— Оно так и было открыто? — спросил комиссар.
— Думаю, да.
— А окно спальни?
— Наверняка нет.
— Откуда такая уверенность?
— Жозе всегда держала его закрытым, когда у нее кто-нибудь был.
В окне дома напротив была видна мастерская: вокруг покрытого грубой тканью манекена на черной деревянной ноге сидели занятые шитьем несколько девушек.
Флорантен, хотя и силился улыбаться, казался встревоженным. От этого его лицо исказила странная гримаса, напомнившая Мегрэ урок в банвильском лицее в тот момент, когда учитель, обернувшись, застигал его однокашника за передразниванием.
«Вы пытаетесь напомнить нам о нашем происхождении, господин Флорантен?» — спрашивал преподаватель латыни, невзрачный светловолосый человечек.
Бригада экспертов Мерса прочесывала квартиру: казалось, ничто, ни одна пылинка, не ускользало от их внимания. Несмотря на распахнутое окно, Мегрэ было жарко. Не по душе ему была вся эта история, его от нее даже подташнивало. К тому же ему претило попадать в двусмысленные ситуации. На память, как он ни гнал их, приходили образы из прошлого.
Он почти ничего не знал о том, что стало с его школьными приятелями, тот же из них, что вдруг всплыл, находился в положении более чем затруднительном.
— Ты разговаривал с памятником павшим?
Комиссар удивленно взглянул на Флорантена.
— Ну, с привратницей. Она наверняка придумала и мне какое-нибудь отнюдь не ласковое прозвище.
— Тип.
— Вот как! Значит, я тип. Что же она тебе напела?
— Ты уверен, что рассказал мне все, как было?
— Зачем мне лгать?
— Ты всегда лгал. Из удовольствия.
— Когда это было! Сорок лет назад!
— Ты не больно-то изменился.
— Ну разве пришел бы я к тебе, если б хотел что-нибудь утаить?
— А что тебе оставалось?
— Уйти. Вернуться к себе, на бульвар Рошешуар.
— Чтобы тебя завтра же сцапали?
— Я мог бы дать деру, перейти границу.
— У тебя есть деньги?
Флорантен покраснел, и Мегрэ стало его немного жаль. В детстве вытянутое клоунское лицо этого человека, его шутки и паясничанье доставляли ему много приятных минут.
Теперь он перестал быть забавным, и было скорее тягостно видеть, как он прибегает к старым ужимкам.
— Не думаешь же ты, что я убил ее?
— А почему бы и нет?
— Ты меня знаешь.
— Последний раз я видел тебя двадцать лет назад на площади Мадлен, а до того в лицее в Мулене.
— Неужто у меня вид убийцы?
— Убийцей становятся в считаные минуты или секунды. А до того можно быть таким же, как все.
— За что мне убивать ее? Мы были лучшими в мире друзьями.
— Только ли?
— Ну, разумеется, нет, но в моем возрасте смешно говорить о большой любви.
— А она?
— Думаю, она меня любила.
— Она была ревнива?
— Я не давал ей поводов. Ты так и не ответил, что тебе наплела эта колдунья?
За их разговором не без любопытства наблюдал Жанвье: впервые допрос протекал при подобных обстоятельствах.
Чувствовалось, что Мегрэ не в своей тарелке, неуверен, колеблется даже тогда, когда приходится выбирать между «ты» и «вы».
— Она никого не видела.
— Лжет. Или была на кухне.
— Но это невозможно! Ведь должен же был убийца откуда-то появиться. Если только не…
— Что — если?
— Если он уже не был в доме.
— Жилец?
Флорантен тут же схватился за это предположение.
— Почему бы и нет? Я в доме не единственный.
— Жозе навещала других жильцов?
— Откуда мне знать? Я не сижу здесь с утра до вечера. Я занят. Зарабатываю на жизнь.
Прозвучавшее отдавало фальшью. Еще один фарс в активе Флорантена, всю жизнь ломавшего комедию.
— Жанвье, облазь дом сверху донизу, стучись в каждую дверь, расспроси всех, кого найдешь. Я буду у себя.
— А машина?
Мегрэ так и не пожелал обучиться вождению.
— Такси возьму, — ответил он, затем, обернувшись к Флорантену, позвал его: — Пошли.
— Не хочешь ли ты сказать, что я арестован?
— Нет.
— Что ты собираешься делать? Зачем я тебе понадобился?
— Поговорить надо.
Глава 2
Первой мыслью Мегрэ было вместе с Флорантеном вернуться на набережную Орфевр, но в ту самую минуту, когда он склонился к шоферу, чтобы дать адрес, намерения его изменились.
— Номер твоего дома по бульвару Рошешуар? — спросил он у Флорантена.
— 55-бис. Зачем тебе?
— 55-бис, бульвар Рошешуар.
Это было в двух шагах. Недовольный краткостью предстоящего маршрута, таксист тихонько выругался.
Вскоре они приехали: между лавкой по продаже рам для картин и табачным киоском имелся проход, ведущий в тупик. На неровной мостовой в проходе стояла ручная тележка.
В самом тупике находились две мастерские с застекленными витринами. В той, что была слева, художник трудился над полотном с видом на Сакре-Кёр, наверняка предназначенным для продажи туристам. Видимо, изготовление этих полотен было у него поставлено на серийную основу. Сам длинноволосый, бородка с проседью, галстук, завязанный большим бантом по моде 1900 года.
Флорантен вытащил из кармана связку ключей и принялся открывать дверь мастерской справа; Мегрэ был зол на него: он испортил ему приятные минуты, когда на него накатили воспоминания юности.
Наблюдая незадолго до появления своего старого приятеля за мухой, упрямо возвращавшейся в левый верхний угол листа бумаги, не вернулся ли он мысленно как раз в школьные годы?
А что стало с другими его однокашниками? Ни с одним из них ему так и не довелось свидеться. Кроше, сын нотариуса, наверняка пошел по стопам отца. Упитанный и незлобивый Орбан поговаривал о медицине. Другие, должно быть, разлетелись кто куда по всей Франции и за ее пределы.
Ну почему случилось так, что из всех именно Флорантен попался на его пути при столь неприятных обстоятельствах?
Припоминалась ему кондитерская Флорантенов, хотя он и редко там бывал. Позволить себе проводить время среди зеркал, мрамора и позолоты, в теплой миндальнованильной атмосфере, угощаясь мороженым и пирожными, могли лишь те лицеисты, у кого было вдосталь карманных денег. У городских дам вкусным считалось только пирожное от Флорантена.
Теперь взору Мегрэ представилась картина пыльной захламленной мастерской с никогда не знавшими воды и едва пропускавшими свет оконными стеклами.
— Извиняюсь за беспорядок.
Именовать себя антикваром со стороны Флорантена было более чем претенциозно. Мебель, скупаемая им бог знает где, по большей части была рухлядью без стиля, не представляющей никакой ценности. Он только приводил ее в более-менее божеский вид и полировал.
— И давно ты этим занимаешься?
— Три года.
— А до этого?
— Занимался экспортом.
— Экспортом чего?
— Да всего понемногу. В частности, в африканские страны.
— А еще раньше?
Явно смутившись, Флорантен пробормотал:
— Знаешь, я всего хлебнул. Стать кондитером и окончить свои дни в Мулене не хотелось. Сестра вышла замуж за кондитера, они и продолжили семейное дело.
Перед взором Мегрэ всплыла картина: за белой стойкой сестра Флорантена, ее угадывающаяся под корсажем грудь. Не был ли он слегка влюблен в нее? Свеженькая, веселая, точь-в-точь как ее мать, на которую она походила и внешне.
— В Париже непросто остаться на плаву. Были у меня и взлеты и падения.
Мегрэ повидал на своем веку немало таких: у них тоже были и взлеты и падения, они брались за сногсшибательные проекты, что рушились затем как карточные домики, и все время были на шаг от тюрьмы. Они просят у вас кредит в сто тысяч франков на оборудование порта в одной из отдаленных стран, а в конце концов довольствуются ста франками, которые идут на уплату домовладельцу, грозящемуся выкинуть их на улицу.
С Жозе Флорантену повезло. Довольно было одного взгляда на его мастерскую, чтобы понять: он жил вовсе не продажей старья.
Мегрэ толкнул приоткрытую дверь и оказался в узкой комнате без окон с железной кроватью, умывальником и скособоченным шкафом.
— Ты здесь спишь?
— Только по четвергам.
— За кем там записан четверг? За тем, кто единственный из всех проводит ночь на Нотр-Дам-де-Лоретт?
— Фернан Курсель, — пояснил Флорантен. — Они познакомились задолго до меня. Уже десять лет назад он навещал ее и водил развлекаться. Теперь он не может уделять ей столько времени, как раньше, но у него есть оправдание, чтобы в четверг оставаться в Париже на ночь.
Мегрэ повсюду заглядывал, открывал ящики столов, облезлых старых шкафов, утративших всякий вид. При этом он не мог бы объяснить, что именно он ищет. Ему не давала покоя одна мысль.
— Кажется, ты сказал, что у Жозе не было счета в банке?
— Да. По крайней мере, на моей памяти.
— Она что, не доверяла банкам?
— Не без того. Ей очень не хотелось, чтобы кто-то знал о ее доходах, из-за налогов.
Мегрэ попалась под руку старая трубка.
— Ты теперь куришь трубку?
— Да, но только здесь. Жозе не нравился запах.
В деревенского вида шкафу висел синий костюм и рабочие брюки. Было там не то три, не то четыре рубашки, и только одна пара обуви, если не считать покрытых древесной пылью тапок на веревочной подошве.
Опустившаяся богема. Но ведь у Жозефины Папе должны были водиться денежки. Была ли она скаредна? Опасалась ли Флорантена, очень скоро проевшего бы все ее сбережения?
Так ничего и не обнаружив, Мегрэ почти сожалел о том, что пришел сюда, поскольку в результате проникся жалостью к своему приятелю по незапамятным лицейским годам. Однако, когда он уже был в дверях, ему показалось, что над одним из шкафов торчит какой-то кусок бумаги. Он вернулся, встал на стул и достал со шкафа четырехугольный сверток из газетной бумаги.
На лбу Флорантена выступили капли пота.
Развернув газету, комиссар обнаружил жестяную коробку из-под печенья, на которой еще сохранился красно-желтый торговый ярлык. В коробке были связки денег стофранковыми купюрами.
— Это мои сбережения.
Мегрэ взглянул на него так, будто перестал слышать, и уселся перед верстаком пересчитать связки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19