— Кого брать первым? — спросил один из них, указывая на кровати.
И Селерен робко спросил:
— А мне что делать?
— Вам лучше отправиться домой и рассказать все детям… Тело вам выдадут здесь же через день-два.
— Благодарю вас.
Он не знал, нужно ли пожать руку врачу. Он вообще ничего больше не знал и удивился, увидев ожидавшего его сержанта.
— Я могу отпустить вас одного?
— А почему нет?
Вопрос удивил его. Он жил теперь в каком-то непостижимом мире. Сперва был этот прозрачный дождь, легко стучавший в оконные стекла. Потом появилась Папен с камеей, для которой нужно было сделать оправу в стиле начала века.
И, наконец, форменное кепи полицейского…
Аннет была мертва. Его привезли в помещение, которое в прежние времена называлось покойницкой. С отсутствующим видом он пожал сержанту руку и чуть не пошел не в ту сторону. Было около шести часов. Машины шли вплотную, едва не соприкасаясь бамперами.
Он собрался вернуться на улицу Севинье, хотя вряд ли смог бы объяснить почему. Наверное, потому, что там он был бы среди друзей, в милой его сердцу обстановке и, возможно, ему удалось бы мало-помалу вернуться к действительности.
На улице Вашингтона Аннет делать было нечего. Старики, больные, всякие отбросы общества, которых она опекала, жили между улицами Сен-Поль и Бастилии. Поэтому-то ей и не нужна была машина.
Его сын Жан-Жак и дочь Марлен, давно уже вернувшиеся из лицея, пока ничего не знали. Если Натали и рассказала им о приходе полицейского, то наверняка они подумали, что это из-за какого-нибудь штрафа.
В их семье не случалось никаких драм. Никогда. Они даже и не ссорились по-настоящему.
Он поставил машину на обычное место на бульваре Бомарше, потом, проходя мимо бистро, куда изредка заглядывал, остановился в нерешительности, но все же зашел. Направился прямо к стойке и стыдливо пробормотал:
— Коньяку…
Знавший его хозяин посмотрел с любопытством.
— Что-нибудь не ладится, мсье Селерен?
Он поколебался, посмотрел на человека, которого звали Леон, проглотил свой коньяк и выдавил:
— Жена умерла…
— Но она совсем не выглядела больной… И еще такая молодая…
— Ее задавила машина! — сказал он с вызовом. — Повторите, пожалуйста…
Он выпил три рюмки подряд. Леон смотрел на него растерянно и в то же время с каким-то особым уважением из-за несчастья, которое возвышало его в глазах хозяина бистро.
— Дети знают?
— Нет еще… Сейчас пойду домой, сообщу…
Тело вдруг стало вялым, походка — нетвердой. Он прошел мимо окошка консьержки, не останавливаясь и позабыв кивнуть ей, как обычно. Вошел в лифт и нажал кнопку четвертого этажа.
Дверь открыла Натали. Это была не обычная прислуга. Возраст ее приближался к шестидесяти годам, из них восемнадцать лет она прожила в их семье. Довольно полная женщина с широким улыбающимся лицом.
Увидев Селерена, она сразу поняла, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
— К вам заходил полицейский?
— Да.
— Ив чем дело?
— Она умерла…
— Умерла?..
Натали зажала себе рот рукой, чтобы не закричать.
— Вы хотите сказать, что мадам…
— Да.
— Как это случилось?
— Ее задавили…
— На улице?..
— Говорят, что так…
— Где она? Ее сюда привезут?
— Она в Институте судебной медицины, там должны произвести вскрытие…
— Зачем?
— Не знаю… Ничего не знаю… Где дети?
Ему хотелось выпить еще. Он украдкой прошел в столовую: там в буфете стояло несколько бутылок.
— Вы считаете, что это вам нужно? — услышал он голос Натали за спиной.
— Да.
Разве не потерял он только что жену и разве его жизнь не кончена тоже? Он безусловно имел право выпить, разве не так? Он налил себе стакан побольше, чем рюмка в бистро у Леона. Почувствовал, что слегка отупел.
Кто-то вошел в столовую. Жан-Жак, его сын, очень удивился, увидев отца с бутылкой спиртного и стаканом в руках.
— Позови сюда сестру, мой мальчик…
Жан-Жак побежал за сестрой, и она, очень озадаченная, появилась на пороге.
— Что случилось? Ты пришел раньше…
— У меня для вас плохие новости, дети. Для меня тоже. Для всех. С мамой случилось несчастье. Ее сбил грузовик…
— Это серьезно?
— Серьезнее не бывает… Она умерла…
И внезапно он наконец разрыдался.
Марлен закричала, бросилась к стене и стала бить по ней кулаками, выкрикивая между рыданиями:
— Это неправда… Этого не может быть… Только не мама!..
А Жан-Жак сдержался и, словно был уже мужчиной, способным все понять, положил руку на плечо отцу, уткнувшемуся головой в ладони.
— Успокойся, отец…
В их семье не говорили «папа» и «мама», а «отец» и «мать», и не из-за прохладных отношений, а из-за того, что стыдились сентиментальности.
Селерен машинально потянулся к бутылке, и Жан-Жак прошептал без малейшего упрека в голосе:
— Лучше не надо. Ты согласен?
Селерен убрал руку и с улыбкой тихо сказал:
— Ты же знаешь, сынок, от этого я не свалюсь.
— Знаю…
Оба были настолько серьезны, что, казалось, в этот момент стали ровесниками. Марлен убежала в кухню и, скорее всего, плакала на груди у Натали.
— Ты понимаешь… Так внезапно… Ни с того, ни с сего… Без видимой причины… И ведь ничем таким не болела… А я в это время радовался первому весеннему дождику…
— Так что же произошло?
— Она быстро шла по тротуару… Не знаю… Пока что почти ничего не известно… Даже то, почему она оказалась на улице Вашингтона… Один свидетель утверждает, что она вышла из какого-то дома на этой улице…
Хотела перебежать на другую сторону и поскользнулась на мокрой мостовой… А проезжавший грузовик не успел вовремя затормозить…
— Как ты узнал об этом?
— Полиция открыла ее сумку и обнаружила адрес в удостоверении… Сержант приехал сюда… Ему сказали, где я работаю…
— И он пришел в мастерскую уведомить тебя?
— Одна наша клиентка, мадам Папен, я вам о ней рассказывал, только что вышла от нас… Нам стало очень весело… Потом в дверном проеме я увидел форменное кепи полицейского…
Дождь перестал. Даже солнце проглянуло несмело, и на деревьях бульвара Бомарше стали понемногу распускаться почки.
В этой квартире они жили с тех пор, как поженились.
Сперва у них было только две комнаты, не считая кухни и ванной. Но им повезло: соседи переехали жить в деревню, и они смогли сделать свою квартиру довольно просторной, соединив ее с соседской.
Скорее Селерен, а не его жена придавал значение комфорту, любил массивную навощенную мебель, какую еще можно найти в провинциальных городках. За несколько лет они постепенно обставили квартиру, проделывая иной раз по пятьдесят километров, чтобы побывать на каком-нибудь аукционе.
— Это же слишком дорого, Жорж…
Почему слишком дорого? Это была их единственная роскошь. Они почти никуда не ходили, и все же им никогда не было скучно.
У каждого из детей была своя спальня рядом с комнатой Натали, которая, можно сказать, их и вырастила.
Только что она вошла к ним, нос и глаза у нее были красные.
— Поужинаете как всегда?
Обычно они садились за стол в половине восьмого, но сегодня он не мог решить, когда им есть: он пришел домой раньше обычного. В другие дни он уходил из мастерской в семь.
— Как хотите, Натали… Что делает Марлен?
— Лежит, уткнувшись носом в подушку, и, по-моему, лучше ее не трогать…
Это был сильный удар для нее… Она еще толком не осознала… Только через несколько дней она почувствует потерю…
— Мне идти завтра в лицей? — спросил Жан-Жак.
Селерен заколебался, застигнутый вопросом врасплох, но Натали тут же ответила:
— А почему нет?
— Я думал…
Многое теряло теперь для Селерена былое значение. Даже дети. Ему было стыдно даже подумать, что он не находил в детях никакого утешения.
А что касается квартиры…
Как мог он придавать такое значение обстановке, всяким безделушкам?..
Теперь они тоже ушли в небытие?
Пусто вокруг. Пусто в душе. Что они там сейчас делают с Аннет? Они ее вскрыли. Их много стоит вокруг нее. А что будет потом?
Никогда больше не сядет она в свое кресло. Никогда не услышит он ее голос, не сожмет ее маленькую нервную ручку.
Он снова закупорил бутылку, поглубже протолкнув пробку, чтобы и не пытаться ее открыть. Пил он мало, но с утра до вечера не выпускал изо рта потухшую сигарету. Сегодня он не курил с тех пор, как вместе с полицейским ушел с улицы Севинье. Он зажег сигарету, и вкус у нее был какой-то странный.
— Возьмите себя в руки, мсье… Не давайте волю чувствам, особенно при детях…
Жан-Жака в столовой уже не было. Наверное, он тоже нашел прибежище у себя в комнате?
Натали родилась в Ленинграде, называвшемся в то время Санкт-Петербургом.
Случилось это за два-три года до событий семнадцатого. Отца ее, гвардейского офицера, убили. Мать и двух теток постигла та же участь.
Гувернантке посчастливилось добраться с ребенком до Константинополя, там она зарабатывала на жизнь себе и девочке уроками музыки. Потом они приехали во Францию, в Париж, где гувернантка тоже давала уроки музыки.
Она и Натали учила музыке, но у той не было способностей. Тогда она отдала девочку в Школу изящных искусств, однако и там ее успехи были более чем скромные.
Когда гувернантка умерла, Натали было двадцать с небольшим, и она стала работать в магазине, где на нее постоянно жаловались из-за сильного акцента.
Тогда она устроилась горничной в богатую семью, жившую в предместье Сен-Жермен и владевшую замком в департаменте Ньевр и поместьем на Лазурном берегу.
Ее хозяева тоже умерли, и, переменив несколько мест, показавшихся ей непосильными, она пришла к Селеренам. И стала в некотором роде членом семьи.
— Главное, постарайтесь не думать…
Он чуть было не рассмеялся. Ему не о чем было думать. Пустота была не только вокруг, но и внутри него. Он не знал, куда себя деть. Что же он, по обыкновению, делал в это время? Ах да, в это время он еще работал у, себя в мастерской. Вокруг него были улыбающиеся люди, и ровно в семь кто-нибудь из них восклицал:
— Закрываемся!
Иной раз заходил Брассье и приносил драгоценности, которые показывал в ювелирных магазинах.
— Этот кулон продан, но они хотят еще три таких же…
Брассье совсем не был похож на него. Он, Селерен, спокойный и немного медлительный, мог часами просиживать над чертежной доской или за верстаком.
А Брассье, на два года младше его, был полон кипучей энергии, и ему не сиделось на месте.
Если сегодня вечером он заходил на улицу Севинье или хотя бы звонил туда по телефону, то был уже в курсе дела.
Селерен рухнул в кресло перед телевизором, который не был включен.
Сероватый экран казался ему чем-то несуразным.
Все было ненастоящим. Ему как будто подрубили корни.
Он встал, больше не мог сидеть. Пошел в свою спальню, в их спальню, которая теперь была только его спальней. Он прошептал:
— Аннет…
И он бросился на постель, как и его дочь.
Позже Натали пришла за ним, и он направился в столовую, где уже сидели за столом дети. Они смотрели на него, стараясь скрыть страх, потому что его поведение их пугало.
— Давайте поедим, — сказал он чересчур громко.
Он не помнил все, что он ел, помнил только, что были очень соленые сосиски.
— Пожалуй, не стоит включать телевизор? — спросила Марлен спокойно.
— Разумеется…
А почему? Он и сам этого не знал. Ему не хотелось слушать музыку, а еще меньше — чьи-то голоса.
— А теперь я вам пожелаю доброй ночи, дети… Пойду спать.
— Уже?
— А что мне еще делать?
Натали, как обычно, пришла со своей тарелкой в столовую. Она поспевала и приготовить, и накрыть на стол, и поесть вместе с ними.
— Может, приготовить вам чаю?
— Нет, спасибо. Спокойной ночи, Натали.
— Почему бы вам не принять одну из таблеток, что принимала мадам?
Аннет страдала бессонницей, и доктор Бушар, друг их семьи, прописал ей несильное снотворное.
Флакон с таблетками стоял на тумбочке в ванной, Селерен проглотил две, посмотрелся в зеркало и поразился, увидев свое измученное лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18