— Ну и что тут такого, я же все равно перехожу?
У нее было четкое представление о своей будущей карьере.
— Я буду стюардессой или манекенщицей.
Высокая и тонкая, она уделяла много внимания своей внешности, и у нее было больше всяких румян, кремов и жидкой пудры, чем у ее матери.
Марлен была сама непосредственность и говорила напрямик все, что ей приходило в голову. Между прочим, она рассказывала и о любовных похождениях своих соучениц, успокаивая при этом отца:
— Ты не бойся… Когда это произойдет, я тебе сообщу…
Он пребывал в смятении. В то же время ему льстило, что его дочь так с ним откровенна.
— Знаешь, большинство девочек не смеют и заикнуться об этом дома. Но это самые отъявленные. А ты — свой человек и все понимаешь…
Пришла телеграмма: умер отец, и он поехал в Кан, а оттуда — в свою деревню. Старик был почти черный. Жюстин понимающе качала головой.
— Я ему говорила-говорила. Сто раз не давала ему заваливаться спать на солнцепеке, когда он напивался…
Его нашли на лугу, пустые глаза были устремлены в небо, казалось, он особенно не страдал.
— Сколько лет вы пробыли с ним?
— На святого Иоанна двенадцать лет будет.
— Он вам платил за работу?
— У него никогда не было денег. Хорошо еще, если удавалось вытащить у него что-нибудь, чтобы заплатить лавочнику.
— У вас есть семья?
— Нет.
— Что вы собираетесь делать?
— В деревне для меня нет никакой работы. Поеду в Кан, наймусь прислугой…
— Вы хотели бы остаться в доме и жить в нем, как будто он ваш?
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что дом стоит денег. А еще коровы…
— Вам не придется ничего мне платить… Вы будете продавать молоко, работать на себя.
Она не поверила.
— А какой вам от этого прок?
— Никакого. Я просто верну вам долг, что остался за отцом.
— Это очень благородно с вашей стороны. Когда же мы похороним беднягу? И кто будет этим заниматься?
Он пошел повидать столяра.
— Надо соорудить что-нибудь покрепче: тяжеловат папаша Селерен. Я с другими мужчинами ходил забирать его с луга. Для порядка мы вызывали доктора Лабрусса из соседней деревни…
День был пасмурный, с моря шли тяжелые низкие тучи. Он отправился в приход, ибо кюре возглавлял все деревенские церемонии.
— А помните, что мальчонкой вы упорно не ходили на занятия по катехизису?
— Да, помню.
— Держу пари, что и сейчас вы не ходите к мессе. Вашего отца постиг печальный конец, но он и не мог рассчитывать на другое. Знаете, по воскресеньям он надевал черный костюм, белую рубашку и галстук? Он приходил в церковь, но едва я поднимался на кафедру произнести проповедь, как он незаметно исчезал и направлялся в бистро напротив.
Священник был в возрасте и передвигался с трудом.
— Не выпьете ли рюмочку кальвадоса? Не бойтесь, он не семидесятиградусный, как у вашего отца.
Кюре держал кальвадос в кувшинчике и налил два малюсеньких стаканчика.
— Это никому не повредит.
— От чего он умер?
— Точно не знаю. Я не очень силен в медицинских терминах. Говорили об эмболии. Смерть была почти мгновенной, так что он не страдал…
Кюре пригубил стаканчик.
— А что вы собираетесь делать с фермой?
— Я оставляю ее в распоряжении Жюстин.
— Вы правильно делаете. Она славная женщина и очень заботилась о вашем отце… Я не знаю и не хочу знать, какие отношения могли быть между ними…
А скот вы тоже ей оставляете?
— Да.
— Вы милосердный человек, мсье Селерен… Не смею называть вас Жоржем, как когда-то… Мне сказали, что вы приезжали сюда со своей женой. Как она поживает?
— Она погибла. Несчастный случай…
— Извините, что заговорил о ней, я не знал…
Похороны постарались устроить как можно скорее. Это было в четверг. Ферма папаши Селерена стояла недалеко от церкви, поэтому гроб поставили на повозку, запряженную только одной лошадью, и накрыли черным покрывалом, которое дал кюре.
Собралась вся деревня, и Селерен многих узнавал в лицо. Из его одноклассников почти никого не осталось — трое или четверо, среди них сын мясника, унаследовавший отцовскую лавку.
— Как поживаешь?
— Все в порядке. Не жалуюсь. Только вот деревня начинает пустеть. Старики умирают, как твой отец, молодые уезжают, кто в Кан, кто в Париж или еще куда-то…
Учитель играл на органе. Он был моложе Селерена. Похоронная церемония не растрогала Селерена, вернее сказать, он думал о другом — о том, как меняются поколения.
Кюре произнес краткую проповедь, и после отпущения грехов оставалось только обогнуть церковь, чтобы оказаться на кладбище.
Там была похоронена мать, и новый гроб опустили в «ту же могилу.
Все собравшиеся подходили к нему и пожимали руку. Наконец, после того как он в последний раз зашел к Жюстин, Селерен собрался сесть в машину.
— Скажите… Извините, что вам докучаю… Может, будет лучше, если вы подпишете мне документ?
Он понял и вернулся в дом.
— У вас есть бумага?
Она уже купила пакет дешевой линованной бумаги — такую можно купить только в сельской местности. Были у нее и ручка, и бутылочка зеленых чернил.
— Только такого цвета и были.
Он составил нечто вроде арендного договора, не допускавшего иного истолкования.
— Вы ведь в самом деле сказали, что я могу здесь оставаться, пока буду жива?
— Здесь так и написано.
Она разыскала старые очки в металлической оправе и прочитала несколько строчек, шевеля губами.
— Должно быть, здесь все правильно… Вы в этом разбираетесь лучше, чем я… Спасибо вам еще раз, буду молить Бога за вас и вашу семью…
В детстве он жил здесь, в этой лачуге. У него были брат и сестра, оба они умерли в один год от какой-то заразной болезни, названия которой он так и не узнал.
Это был его мир, и другого он не знал, пока честолюбие не побудило его отправиться в Париж.
Когда он вернулся домой на бульвар Бомарше, радио гремело на всю квартиру. Марлен была готова с утра до вечера слушать музыку.
— Прости, отец…
В первые дни после смерти Аннет он просил детей не ставить пластинки, не включать телевизор. Но мог ли он требовать, чтобы они отказывали себе в этом бесконечно?
— Ничего, слушай…
— Как там было?
— Как обычно бывает в деревне.
— Пришло много народу?
— Все, кто способен передвигаться на своих ногах.
— Твой отец был известной личностью в деревне?
— В своем роде. Больше него никто не мог выпить.
— От этого он и умер?
— Вероятно.
— Тебе было очень грустно?
— Грустно снова увидеть места, где прошло мое детство.
— Там, должно быть, красиво?
— Совсем нет…
— Ты какой-то подавленный…
— Я повидал кое-кого из соучеников, которые остались там. Повидал кузнеца, который, когда я уезжал, был крепким мужчиной в расцвете лет, а превратился в седовласого старика, который ходит, опираясь на палку…
— Бедный отец!
— Надеюсь, когда-нибудь, через много лет, если вы приедете сюда, в эту квартиру, у вас не будет такого впечатления. Мне хочется, чтобы у вас обоих от вашего детства и вашей юности остались приятные воспоминания.
— Так и будет, это точно.
Она взяла его за руку и поцеловала.
— Жан-Жак безвылазно сидит у себя в комнате и трудится. Он не знает, что ты приехал.
Из кухни высунулась Натали.
— Мне послышалось, что кто-то разговаривает. Как съездили? Хорошо?
— Скорее, тягостно.
— Да… Бывают места, куда лучше не возвращаться…
У Жан-Жака были всклокоченные волосы и усталые глаза. Он поцеловал отца в обе щеки.
— Я в страшной запарке. Экзамен будет на той неделе, а остались еще кое-какие мелочи, которым раньше я не придавал значения. Как насчет поесть?
— Все готово, — объявила Натали.
— На твоем месте я не изводил бы себя так… Ты же уверен, что сдашь экзамен…
— Никогда ни в чем нельзя быть уверенным.
Селерен готов был согласиться с дочерью. Единственное, в чем можно было упрекнуть Жан-Жака, так это в том, что он все принимал слишком всерьез, начиная с учебы.
— У меня есть товарищи в лицее, которые считают, что в нашем возрасте на все можно наплевать. Они не отдают себе отчета, что как раз сейчас, в эти годы, решается вся наша жизнь… Что ты об этом думаешь, отец?
— Я думаю так же, как и ты… В наше время нужно иметь диплом, даже если ты забыл все, чему тебя учили.
— Вот видишь! — закричала Марлен и расхохоталась.
Натали сидела с краю стола, она собрала глубокие тарелки. На второе были равиоли, которые она готовила раз в неделю. Жан-Жака еда не волновала. А Марлен стала возражать:
— Опять! Какой сегодня день? А, суббота… Могла бы и догадаться. По субботам у нас равиоли.
— А почему вы не составляете меню вместе со мной? Тогда бы вы ели то, что вам нравится.
Натали было примерно столько же лет, что и Жюстин, а выглядела она лет на двадцать моложе служанки его отца. Самым удивительным было ее всегда хорошее настроение. Она прошла через множество испытаний, даже таких, о которых предпочитала молчать.
Но она не озлобилась, а решила принимать жизнь с ее лучшей стороны. Все ее радовало: кухня, уборка, а раньше, когда дети были маленькими, прогулки с ними.
Она никогда не говорила об усталости, даже когда делала генеральную уборку, повязав голову платком, отчего становилась похожей на русскую крестьянку.
Словом, только Селерен думал о том, что за столом кого-то не хватает.
Ведь все немного передвинулись, чтобы не оставлять пустого места.
За едой Аннет говорила мало. Можно было подумать, что ее занимают какие-то мысли, и если на ее лице появлялось подобие улыбки, то только для того, чтобы скрыть эти мысли.
Селерен часто задавался трудным вопросом: удалось ли ему сделать ее счастливой?
На протяжении двадцати лет он был в этом уверен, потому что считал, что все его близкие счастливы. Его удивляло только то, что она не бросает работу, но он убеждал себя, что она нуждается в деятельности.
Что бы она делала одна, пока дети были в школе? Она не только не умела готовить, но он никогда не видел, чтобы она шила. Это Натали по вечерам чинила одежду под лампой в кухне.
Если она слушала музыку вместе со всеми, то редко высказывала свои суждения.
— Что ты скажешь об этом певце, мать?
Это Марлен всегда прерывала передачу своими соображениями.
— Он неплох…
— А по-моему, он потрясный… У всех моих подруг есть его пластинки.
Хотелось бы, чтобы и мне их купили на день рождения…
На это уходили все ее карманные деньги.
Аннет курила сигарету. Курила нервно, то и дело вынимая ее изо рта, а потом раздавила окурок в пепельнице.
— А ты куришь у людей, которых посещаешь? — как-то раз простодушно спросил он.
— Я им приношу сигареты, — довольно сухо ответила она. — Или трубочный табак…
Он никогда не бывал в учреждении, от которого она работала, находившемся в одной из пристроек к ратуше. Она его туда не звала, а он не смел ее об этом попросить.
Там прошла значительная часть ее жизни, о которой он ничего не знал.
Теперь же он испытывал потребность узнать о ней все, чтобы сохранить в своей памяти.
На следующий день он не без труда разыскал это учреждение, в приемной которого сидели и терпеливо ждали престарелые люди.
Прошла молодая женщина, увидела, что он в растерянности стоит посреди комнаты.
— Кого вы ищете?
— Я муж мадам Селерен… Мне хотелось бы поговорить с ее начальником.
— Это мадам Мамен… Она вас, конечно, примет, как только от нее выйдет посетитель. Я предупрежу ее, что вы здесь…
Глава 4
Из кабинета вышел инвалид на костылях.
— Прошу вас, мсье Селерен, мадам Мамен вас ждет…
Стены были выкрашены в светло-зеленый цвет, светлая конторская мебель…
Директриса была примерно такая же полная, как Натали, но менее рыхлая. Она не улыбалась, хотя принимала его весьма любезно.
— Вы муж нашей бедной Селерен? Садитесь, прошу вас…
Он понял, что работники социальной защиты не называют друг друга по имени.
— Я собиралась пойти на похороны, но мне сказали, что они будут в тесном кругу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18