из-за отека кожа стала блестящей и по цвету напоминала свечу. Жанна давила пальцем на кожу, и в плоти, которую она перестала ощущать своей собственной, оставалась вмятина, а белое пятно в этом месте долго не исчезало. Самое же главное заключалось в том, что теперь-то она знала, почему наступающему дню предстоит стать таким важным, почему накануне, несмотря на все-таки прорвавшееся плохое настроение Дезире, она считала столь необходимым навести в доме чистоту и порядок, прежде чем подняться в комнату и лечь спать. Сейчас же требовалось встать, хотя ступни ее, как и ноги целиком, тоже отекли, просто спуститься с кровати, раз уж можно сделать только это, и сесть в кресло; даже домашние туфли не удалось бы надеть. С осторожностью, заклиная судьбу, она нащупала ногой коврик, немного приподнялась, помогая себе руками, и, превозмогая боль, сумела встать. Она понимала, что стоит ей сделать хоть один шаг, и она упадет, поэтому даже не попыталась пройти, представив, как она лежит на полу, совсем одна в комнате, в ночной рубашке, с распущенными по спине волосами, и как ей придется кричать, чтобы позвать на помощь кого-нибудь в доме. Усевшись на краю кровати, она чуть было не заплакала, вспомнив, какая она старая дуреха. На втором этаже все еще спали, но, может быть, на счастье, Дезире еще не спускалась вниз? По давней деревенской привычке она вставала рано, на свой туалет тратила очень мало времени, торопясь выпить чашку кофе с молоком. Что Жанна будет делать, если ее давняя одноклассница уже спустилась вниз? Кнопки звонка на третьем этаже не было. Может пройти несколько часов, прежде чем о ней начнут беспокоиться, поскольку все знали, что она вчера вечером очень устала и легла поздно.
Жанна пыталась услышать шум шагов. Комната Дезире была с другой стороны коридора: она сама выбрала эту комнату — в мансарде, с окнами, выходящими во двор. Не менее десяти тягостных минут она не слышала ничего; боясь не услышать шагов, Жанна не шевелилась. Она мучилась вопросом, не благоразумнее ли добраться до двери хоть на четвереньках, чтобы наверняка не упустить проходящую мимо Дезире.
К счастью, они обе легли поздно, далеко заполночь. Наконец до Жанны донеслись шум льющейся из крана воды, мягкие шаги, и она поняла, что ждать осталось недолго.
— Дезире! — позвала она приглушенным голосом, услышав, как открывается дверь.
Она взяла в руку туфлю, чтобы бросить ее в дверь и привлечь внимание Дезире, если та случайно не услышит ее голоса.
— Дезире!
Шаги затихли, потом раздались снова.
— Дезире!
Та наконец повернулась и приложила ухо к двери, не уверенная, что ее окликнули.
— Войди. Дверь не заперта.
Дезире смотрела с любопытством и даже с некоторой оторопью, словно менее всего на свете ожидала увидеть здесь Жанну.
— Что с тобой? Плохо себя чувствуешь?
Подруга не обратила внимания на ее ноги, а Жанна, сидевшая на краю кровати, из стыдливости быстро скользнула под простыню.
— Войди и закрой дверь. Не говори слишком громко. Со мной ничего страшного. У меня это было несколько раз в последние годы, все пройдет через несколько дней. Нужно только, чтобы ты сейчас, скажем, часов в восемь, позвонила доктору Бернару, пока он не начал визиты к больным, и попросила прийти. Попроси его не задерживаться внизу и сразу подняться сюда; если ты сможешь провести его так, чтобы этого никто не заметил, будет лучше всего.
— Я предупреждала тебя, что ты слишком много крутишься!
— Да. Не будем больше об этом, ладно? Так было нужно, и, к счастью, все сделано. Только вот что, моя бедняжка Дезире, ты мне будешь страшно нужна, и не знаю даже, сколько раз твоим несчастным ногам предстоит сегодня побегать по лестнице вверх-вниз.
— Я позабочусь о тебе самым лучшим образом. Мне не привыкать. Мой муж…
— Речь идет не о том, чтобы заботиться обо мне. Доктор выпишет мне лекарство, и останется только ждать, чтобы оно подействовало. Гораздо важнее, чтобы я была полностью в курсе того, что происходит внизу. Ведь это, по сути, их первый день, понимаешь? От него зависит будущее.
— Думаю, что понимаю, но мне кажется, что ты слишком уж беспокоишься об этих людях, которые…
— Пожалуйста, окажи мне такую услугу и делай все, о чем я тебя попрошу, с особым вниманием.
— Разумеется, я все для тебя сделаю.
— Прежде всего, очень важно, чтобы ты была в хорошем настроении. Необязательно петь и смеяться, но мне хотелось бы, чтобы, спустившись, они ощутили бы некую разрядку, чтобы стол был накрыт красиво, чтобы кофе был вкусным. Попробуй достать горячие рогалики. Ты успеешь сходить за ними в булочную.
— Ты полагаешь, что они сядут за стол всей семьей?
— Это не важно. Но стол пусть будет накрыт на всех, чтобы каждый мог сразу определить свое место, свою салфетку. Наверное, нужно поставить и мой прибор.
— Если эти твои идеи…
Все это, очевидно, было слишком сложно для нее.
— Ребенок, разумеется, будет плакать; не важно, что ты думаешь о его матери, но постарайся его успокоить, потому что от этого крика все в доме скоро на стенку полезут. Ты можешь принести малыша ко мне сюда, если не будешь знать, что с ним делать. Я не могу встать, но я поиграю с ним на кровати, да и не вижу причин, почему бы мне не покормить его.
— Это все?
— Нет. Когда придет месье Сальнав — обычно он приходит в половине девятого, — ты выполнишь одно мое поручение, но только убедившись, что он в конторе один.
— Что я должна ему сказать? Чтобы он пришел тебя повидать?
— Напротив, надо избежать этого, разве только возникнет необходимость. Но еще утром, вскоре после того как Анри позавтракает, я хотела бы, чтобы бухгалтер пошел к нему и сказал самым естественным тоном, что тот ему нужен по делу. Совершенно не важно, что это будет за дело. Просто неплохо, если он спросит мнение Анри по какому-нибудь малозначащему вопросу. Но главное, чтобы Анри сел на место своего отца.
— Ладно, я поняла, хотя и сомневаюсь, что это получится; могу лишь повторить, что ты портишь себе кровь из-за…
— Это не все. Нужно будет еще позвонить по телефону, но позднее, когда моя невестка придет меня проведать.
— Ты надеешься, что она придет?
— Может быть. Ты уведомишь мэтра Бижуа, нотариуса, что сестра Робера Мартино хотела бы поговорить с ним, но, к сожалению, не может прийти к нему сама.
— Это все?
— Да.
— Что ты будешь есть?
— Все равно. Мне лучше ничего не есть, потому что мне теперь запрещена соль.
— Я сделаю тебе еду без соли.
— Это ты здорово придумала! Как будто у тебя уже никаких дел больше нет! А теперь иди, бедняжка Дезире. Надеюсь, это не затянется надолго.
Но сегодня я прошу тебя подыматься сюда как можно чаще. Завтра они уже привыкнут. Я беспокоюсь и о твоих ногах; иди! Дай только мою расческу, влажную салфетку и бутылочку одеколона она на комоде. Комната уже пахнет болезнью. Когда я оказываюсь в таком вот состоянии, мой запах даже мне противен, и я могу представить, каково должно быть другим!
Это был самый странный день среди прочих. Накануне, прежде чем уснуть, она долго размышляла, стараясь предусмотреть любую случайность и заранее продумать, что делать в том или ином случае. Жанна знала, что проснутся они немного пристыженными, будут чувствовать себя не в своей тарелке, испытывать досаду на собственное поведение, будто на следующий день после разгула; в такой ситуации многое становилось трудным, опасным — слова, обычные поступки, то, как сесть за стол и на чем остановить взгляд.
Именно поэтому Жанна так старалась, чтобы все было в порядке, чтобы дом имел приветливый вид; она рассчитывала быть вместе с ними, чтобы, не показывая виду, сглаживать возможные трения.
Однако она находилась в заточении в своей комнате, не имея связи со всем остальным миром, кроме как через Дезире, а Дезире предпочитала демонстрировать там, внизу, свою недовольную физиономию, чтобы хоть чем-то отплатить за усталость предыдущего дня.
Далеко, в районе вокзала, начал просыпаться город, потом, в восемь часов, служащий винных погребов, как и каждое утро, с грохотом распахнул главные ворота склада, и сразу же по мощеному двору со стуком покатились пустые бочки.
К этому времени Дезире один раз уже поднялась наверх, принеся Жанне кофе с молоком и тартинку, от которой та отказалась.
— Что мне говорить, если меня спросят, что с тобой случилось?
— Что я устала, неважно себя чувствую, но позднее спущусь.
— Но ведь это не так!
— Не имеет значения. Говори именно это. Как так получилось, что я не слышала плачущего Боба?
— Его мать с ним на руках спустилась погреть ему бутылочку. Я предложила ей оставить малыша у меня, но она с решительным видом стала заниматься им сама. Сейчас она напевает ему песенки.
Безусловно, Алиса поступила так по совету родителей, которые предвидели схватку и не хотели, чтобы их дочь дала к ней повод.
— Ты должна установить детский манеж, но не в малой гостиной, куда никто не заходит и где ребенок сидит, словно наказанный. Поставь манеж в столовой.
— Но он займет много места.
— Вот именно. Зато ребенок будет на виду.
— Ну, раз ты так считаешь…
Против всяких ожиданий первой спустилась Луиза, и Жанна, попросившая Дезире оставить дверь открытой, поняла, что ее невестка прислушивается к чему-то, прежде чем отважиться спуститься по лестнице вниз.
Чуть позднее настала очередь Анри войти в столовую, наконец раздался стук дверного молотка в ворота: это пришел доктор. Провести его к Жанне незамеченным в этот момент было невозможно. Он с кем-то говорил некоторое время на первом этаже — Жанна не поняла с кем, — затем она услышала на лестнице его размеренные шаги. Прежде чем показаться в проеме открытой Двери, он на мгновение из вежливости остановился:
— Можно войти?
— Прошу вас, доктор.
Он был так же спокоен, так же холоден, как и в воскресное утро. С шести часов утра у Жанны успело заболело левое веко. Эта лишняя болячка напоминала укус пчелы, но доктора она в заблуждение не ввела, и, придвинув стул, он сразу же приготовился измерить Жанне кровяное давление.
— Это уже не в первый раз?
— Нет. Впервые это случилось в Египте десять лет назад, но не так сильно. Потом три или четыре раза в Стамбуле.
— Покажите ноги. Он потрогал их, заставил пошевелить пальцами, затем снова накинул одеяло.
— Вы давно проверяли сердце?
— Два месяца назад, незадолго до того, как я уехала. Кажется, оно не в таком уж плохом состоянии, и с этой стороны сейчас опасаться нечего.
Невестка говорила с вами?
— Я не видел ее. Я встретил только ее сына.
— Он знает, что вы пришли ко мне?
— Это было бы трудно утаить.
— Ну и как он?
— Спокоен, лицо немного осунулось.
— Он вам ничего не сказал?
— Попросил меня не уходить, не поговорив с ним. Он вздохнул, убирая стетоскоп в футляр:
— Вам известны режим и диета?
— Никакой соли. Немного мяса. Никаких пряностей. Ни кофе, ни чая.
Каждые два часа стаканом воды запить одну из тех таблеток, которые вы мне выпишете. Она улыбнулась ему:
— Верно?
— Вы забыли главное.
— Не двигаться, я знаю.
— Рецепт отдать прислуге? Или вы предпочитаете, чтобы я прислал лекарства прямо из аптеки?
— Так было бы лучше, если вас не затруднит. У Дезире сегодня много дел, да еще и я в придачу. Скажите, доктор, как вы думаете, сколько времени…
— А сколько времени вам пришлось лежать в прошлый раз?
— Неделю, но…
— Значит, теперь две недели. Может, чуть меньше. Он продолжал присматриваться к ней, как и в то воскресенье, но на этот раз у Жанны складывалось впечатление, что он вот-вот сбросит свою маску холодной сдержанности. Вдобавок, направляясь к двери, он было обернулся, но потом снова пошел к выходу, сказав лишь:
— Я зайду проведать вас завтра днем.
В течение всего времени, что доктор был у нее в комнате, Жанна не могла прислушиваться к звукам дома так, как ей хотелось бы, но все-таки прислушивалась — доктор, во всяком случае, заметил это, как поняла Жанна, и, может быть, именно в этот момент он был более всего склонен поговорить с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Жанна пыталась услышать шум шагов. Комната Дезире была с другой стороны коридора: она сама выбрала эту комнату — в мансарде, с окнами, выходящими во двор. Не менее десяти тягостных минут она не слышала ничего; боясь не услышать шагов, Жанна не шевелилась. Она мучилась вопросом, не благоразумнее ли добраться до двери хоть на четвереньках, чтобы наверняка не упустить проходящую мимо Дезире.
К счастью, они обе легли поздно, далеко заполночь. Наконец до Жанны донеслись шум льющейся из крана воды, мягкие шаги, и она поняла, что ждать осталось недолго.
— Дезире! — позвала она приглушенным голосом, услышав, как открывается дверь.
Она взяла в руку туфлю, чтобы бросить ее в дверь и привлечь внимание Дезире, если та случайно не услышит ее голоса.
— Дезире!
Шаги затихли, потом раздались снова.
— Дезире!
Та наконец повернулась и приложила ухо к двери, не уверенная, что ее окликнули.
— Войди. Дверь не заперта.
Дезире смотрела с любопытством и даже с некоторой оторопью, словно менее всего на свете ожидала увидеть здесь Жанну.
— Что с тобой? Плохо себя чувствуешь?
Подруга не обратила внимания на ее ноги, а Жанна, сидевшая на краю кровати, из стыдливости быстро скользнула под простыню.
— Войди и закрой дверь. Не говори слишком громко. Со мной ничего страшного. У меня это было несколько раз в последние годы, все пройдет через несколько дней. Нужно только, чтобы ты сейчас, скажем, часов в восемь, позвонила доктору Бернару, пока он не начал визиты к больным, и попросила прийти. Попроси его не задерживаться внизу и сразу подняться сюда; если ты сможешь провести его так, чтобы этого никто не заметил, будет лучше всего.
— Я предупреждала тебя, что ты слишком много крутишься!
— Да. Не будем больше об этом, ладно? Так было нужно, и, к счастью, все сделано. Только вот что, моя бедняжка Дезире, ты мне будешь страшно нужна, и не знаю даже, сколько раз твоим несчастным ногам предстоит сегодня побегать по лестнице вверх-вниз.
— Я позабочусь о тебе самым лучшим образом. Мне не привыкать. Мой муж…
— Речь идет не о том, чтобы заботиться обо мне. Доктор выпишет мне лекарство, и останется только ждать, чтобы оно подействовало. Гораздо важнее, чтобы я была полностью в курсе того, что происходит внизу. Ведь это, по сути, их первый день, понимаешь? От него зависит будущее.
— Думаю, что понимаю, но мне кажется, что ты слишком уж беспокоишься об этих людях, которые…
— Пожалуйста, окажи мне такую услугу и делай все, о чем я тебя попрошу, с особым вниманием.
— Разумеется, я все для тебя сделаю.
— Прежде всего, очень важно, чтобы ты была в хорошем настроении. Необязательно петь и смеяться, но мне хотелось бы, чтобы, спустившись, они ощутили бы некую разрядку, чтобы стол был накрыт красиво, чтобы кофе был вкусным. Попробуй достать горячие рогалики. Ты успеешь сходить за ними в булочную.
— Ты полагаешь, что они сядут за стол всей семьей?
— Это не важно. Но стол пусть будет накрыт на всех, чтобы каждый мог сразу определить свое место, свою салфетку. Наверное, нужно поставить и мой прибор.
— Если эти твои идеи…
Все это, очевидно, было слишком сложно для нее.
— Ребенок, разумеется, будет плакать; не важно, что ты думаешь о его матери, но постарайся его успокоить, потому что от этого крика все в доме скоро на стенку полезут. Ты можешь принести малыша ко мне сюда, если не будешь знать, что с ним делать. Я не могу встать, но я поиграю с ним на кровати, да и не вижу причин, почему бы мне не покормить его.
— Это все?
— Нет. Когда придет месье Сальнав — обычно он приходит в половине девятого, — ты выполнишь одно мое поручение, но только убедившись, что он в конторе один.
— Что я должна ему сказать? Чтобы он пришел тебя повидать?
— Напротив, надо избежать этого, разве только возникнет необходимость. Но еще утром, вскоре после того как Анри позавтракает, я хотела бы, чтобы бухгалтер пошел к нему и сказал самым естественным тоном, что тот ему нужен по делу. Совершенно не важно, что это будет за дело. Просто неплохо, если он спросит мнение Анри по какому-нибудь малозначащему вопросу. Но главное, чтобы Анри сел на место своего отца.
— Ладно, я поняла, хотя и сомневаюсь, что это получится; могу лишь повторить, что ты портишь себе кровь из-за…
— Это не все. Нужно будет еще позвонить по телефону, но позднее, когда моя невестка придет меня проведать.
— Ты надеешься, что она придет?
— Может быть. Ты уведомишь мэтра Бижуа, нотариуса, что сестра Робера Мартино хотела бы поговорить с ним, но, к сожалению, не может прийти к нему сама.
— Это все?
— Да.
— Что ты будешь есть?
— Все равно. Мне лучше ничего не есть, потому что мне теперь запрещена соль.
— Я сделаю тебе еду без соли.
— Это ты здорово придумала! Как будто у тебя уже никаких дел больше нет! А теперь иди, бедняжка Дезире. Надеюсь, это не затянется надолго.
Но сегодня я прошу тебя подыматься сюда как можно чаще. Завтра они уже привыкнут. Я беспокоюсь и о твоих ногах; иди! Дай только мою расческу, влажную салфетку и бутылочку одеколона она на комоде. Комната уже пахнет болезнью. Когда я оказываюсь в таком вот состоянии, мой запах даже мне противен, и я могу представить, каково должно быть другим!
Это был самый странный день среди прочих. Накануне, прежде чем уснуть, она долго размышляла, стараясь предусмотреть любую случайность и заранее продумать, что делать в том или ином случае. Жанна знала, что проснутся они немного пристыженными, будут чувствовать себя не в своей тарелке, испытывать досаду на собственное поведение, будто на следующий день после разгула; в такой ситуации многое становилось трудным, опасным — слова, обычные поступки, то, как сесть за стол и на чем остановить взгляд.
Именно поэтому Жанна так старалась, чтобы все было в порядке, чтобы дом имел приветливый вид; она рассчитывала быть вместе с ними, чтобы, не показывая виду, сглаживать возможные трения.
Однако она находилась в заточении в своей комнате, не имея связи со всем остальным миром, кроме как через Дезире, а Дезире предпочитала демонстрировать там, внизу, свою недовольную физиономию, чтобы хоть чем-то отплатить за усталость предыдущего дня.
Далеко, в районе вокзала, начал просыпаться город, потом, в восемь часов, служащий винных погребов, как и каждое утро, с грохотом распахнул главные ворота склада, и сразу же по мощеному двору со стуком покатились пустые бочки.
К этому времени Дезире один раз уже поднялась наверх, принеся Жанне кофе с молоком и тартинку, от которой та отказалась.
— Что мне говорить, если меня спросят, что с тобой случилось?
— Что я устала, неважно себя чувствую, но позднее спущусь.
— Но ведь это не так!
— Не имеет значения. Говори именно это. Как так получилось, что я не слышала плачущего Боба?
— Его мать с ним на руках спустилась погреть ему бутылочку. Я предложила ей оставить малыша у меня, но она с решительным видом стала заниматься им сама. Сейчас она напевает ему песенки.
Безусловно, Алиса поступила так по совету родителей, которые предвидели схватку и не хотели, чтобы их дочь дала к ней повод.
— Ты должна установить детский манеж, но не в малой гостиной, куда никто не заходит и где ребенок сидит, словно наказанный. Поставь манеж в столовой.
— Но он займет много места.
— Вот именно. Зато ребенок будет на виду.
— Ну, раз ты так считаешь…
Против всяких ожиданий первой спустилась Луиза, и Жанна, попросившая Дезире оставить дверь открытой, поняла, что ее невестка прислушивается к чему-то, прежде чем отважиться спуститься по лестнице вниз.
Чуть позднее настала очередь Анри войти в столовую, наконец раздался стук дверного молотка в ворота: это пришел доктор. Провести его к Жанне незамеченным в этот момент было невозможно. Он с кем-то говорил некоторое время на первом этаже — Жанна не поняла с кем, — затем она услышала на лестнице его размеренные шаги. Прежде чем показаться в проеме открытой Двери, он на мгновение из вежливости остановился:
— Можно войти?
— Прошу вас, доктор.
Он был так же спокоен, так же холоден, как и в воскресное утро. С шести часов утра у Жанны успело заболело левое веко. Эта лишняя болячка напоминала укус пчелы, но доктора она в заблуждение не ввела, и, придвинув стул, он сразу же приготовился измерить Жанне кровяное давление.
— Это уже не в первый раз?
— Нет. Впервые это случилось в Египте десять лет назад, но не так сильно. Потом три или четыре раза в Стамбуле.
— Покажите ноги. Он потрогал их, заставил пошевелить пальцами, затем снова накинул одеяло.
— Вы давно проверяли сердце?
— Два месяца назад, незадолго до того, как я уехала. Кажется, оно не в таком уж плохом состоянии, и с этой стороны сейчас опасаться нечего.
Невестка говорила с вами?
— Я не видел ее. Я встретил только ее сына.
— Он знает, что вы пришли ко мне?
— Это было бы трудно утаить.
— Ну и как он?
— Спокоен, лицо немного осунулось.
— Он вам ничего не сказал?
— Попросил меня не уходить, не поговорив с ним. Он вздохнул, убирая стетоскоп в футляр:
— Вам известны режим и диета?
— Никакой соли. Немного мяса. Никаких пряностей. Ни кофе, ни чая.
Каждые два часа стаканом воды запить одну из тех таблеток, которые вы мне выпишете. Она улыбнулась ему:
— Верно?
— Вы забыли главное.
— Не двигаться, я знаю.
— Рецепт отдать прислуге? Или вы предпочитаете, чтобы я прислал лекарства прямо из аптеки?
— Так было бы лучше, если вас не затруднит. У Дезире сегодня много дел, да еще и я в придачу. Скажите, доктор, как вы думаете, сколько времени…
— А сколько времени вам пришлось лежать в прошлый раз?
— Неделю, но…
— Значит, теперь две недели. Может, чуть меньше. Он продолжал присматриваться к ней, как и в то воскресенье, но на этот раз у Жанны складывалось впечатление, что он вот-вот сбросит свою маску холодной сдержанности. Вдобавок, направляясь к двери, он было обернулся, но потом снова пошел к выходу, сказав лишь:
— Я зайду проведать вас завтра днем.
В течение всего времени, что доктор был у нее в комнате, Жанна не могла прислушиваться к звукам дома так, как ей хотелось бы, но все-таки прислушивалась — доктор, во всяком случае, заметил это, как поняла Жанна, и, может быть, именно в этот момент он был более всего склонен поговорить с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21