— Полагаю, — сказала Жанна, — что моя невестка не может рассчитывать ни на какие деньги?
— Абсолютно ни на какие. У нее есть лишь право забрать только свои личные вещи, односпальную кровать, в крайнем случае — стол и несколько стульев.
— Когда?
— Решение суда о наложении ареста на имущество будет объявлено завтра, а судебный исполнитель явится на следующий день, чтобы все опечатать. Я буду здесь. Анри со смертью отца почти автоматически получает юридическую свободу, но остается вопрос о Мад, которой еще нет восемнадцати и которой необходимо назначить опекуна. Мадам Мартино расскажет вам все подробно, потому что, как мне кажется, мы рассмотрели все заслуживающие внимания стороны дела.
Он поднялся, поклонился в сторону кровати, и, когда снова поднял голову, Жанна с удивлением увидела в его глазах слабую искру — без сомнения, искру иронии.
— Желаю вам доброго здоровья.
— Я провожу вас, — предложила Луиза.
— Если вам угодно, хотя я знаю этот дом дольше, чем вы.
— Я сразу же поднимусь, Жанна.
— Спасибо.
Дезире с тарелкой зеленой фасоли поднялась наверх раньше нее.
— Ну, вы покидаете дом?
— Кто тебе это сказал?
— Я слышала часть разговора и не жду, что мне заплатят.
— Извини меня. Я ничего не знала.
— Не имеет значения. Я же не говорю, что это твоя вина. Только теперь мне придется искать новое место, Хозяева «Золотого кольца» назад меня не возьмут, особенно теперь, когда сезон близится к концу, то же самое будет и во всех прочих отелях. Мне всегда не очень-то нравилось работать на хозяев.
Она продолжала прислушиваться:
— Твоя невестка поднимается. Я тебя оставляю. И что ты собираешься делать во всей этой бестолковшине? Ты, по крайней мере, отложила хоть немного денег на черный день? Тес!.. Я скоро вернусь…
Она не смогла удержаться, чтобы не бросить хоть и со смешком, но все-таки не без злобы:
— А ты-то еще настояла, чтобы мы полночи вычищали дом, словно перед свадьбой! Да и мне еще сегодня утром велела действовать с такими предосторожностями!
На лестнице она столкнулась с Луизой; та, усевшись на стул, который прежде занимал нотариус, стала молча смотреть, как ест ее невестка. Она уже миновала тот предел, когда еще волнуются, суетятся.
В сущности, все упростилось. Осталось лишь несколько четких линий, с жестоким ликованием, словно черным по белому начерченных нотариусом Бижуа.
— Дети знают?
— Нет еще. Анри только что вернулся из конторы. Он озабочен не знаю уж каким заказом, который, как ему кажется, не стоит выполнять, спросил, не пора ли есть, потому что месье Сальнав ждет его в два часа.
— А Мад?
— Она играет с малышом. Не знаю, что ты с ней сделала, но она кажется почти веселой. Она настаивала на том, чтобы дать рожок Бобу. Что тебе сказал доктор?
— Что я и взаправду из-за своей беспомощности должна лежать в постели. Хотя, поскольку моей доли в наследстве больше нет, я не имею права на кровать.
— Как ты можешь шутить!
— Прошу прощения. Это получилось неумышленно. Но я, видишь ли, так много испортила себе крови!
— Из-за нас?
— Из-за вас, из-за себя, из-за кучи вещей. Сама не знаю, почему я вбила себе в голову, едва очутившись в доме, что я должна сыграть некую роль.
— Ты ее сыграла.
Поняла ли Луиза, каких немыслимых трудов с воскресенья стоило Жанне поддерживать в доме относительное спокойствие, и что потребовались все ее усилия, чтобы этим утром каждый оказался у себя?
— Я хотела играть, но потом стала действовать всерьез По необъяснимым мне самой причинам я исходила из какого-то своего представления о доме.
Мне казалось, что, пока стоят стены, пока жизнь идет своим ежедневным чередом, несчастье будет предотвращено. Это было глупо, и я, вероятно, ничего не достигла. Я, казалось, забыла, что именно из-за этого дома я и уехала отсюда когда-то.
— А Робер? Ты тоже думаешь, что…
— Что он тебе сказал?
— Когда?
— Когда ты сказала ему о рецепте и о ребенке.
— Он принялся мне лгать, утверждать, что это не более чем случайность, ничего не значащее похождение, которое плохо закончилось, что он даже не уверен в своем отцовстве, но был вынужден исполнить свой долг.
— Ты поверила в это?
— Да. Я не представляла, как может быть что-то иное. И только тогда, когда я потребовала, чтобы в Пуатье он больше не ступал ни ногой, чтобы посылал этой девочке каждый месяц деньги по почте, он взорвался.
— Он признался тебе, что любил ее?
— Да! И если бы он признался мне только в этом! Все выглядело — после стольких-то лет! — словно отвратительное извержение, можно сказать, что из его рта наконец-то выплеснулся долго сдерживаемый поток ненависти. Он кричал, что никогда меня не любил, что женился на мне только потому, что его отец хотел иметь женщину в доме, и добавил, что выбрал меня как бы из протеста, потому что я была женщиной именно того типа, который его отец выносить не мог.
— Он говорил о детях?
— Да, но я уже больше не слушала, это было невозможно, я, вероятно, сошла бы с ума; у меня сложилось впечатление, что он меня всегда ненавидел и всегда считал меня ответственной за все, что происходило в доме плохого.
— Когда же произошла эта сцена?
— Первая — три месяца назад. Несколько других было потом.
— Жизнь продолжалась, как и раньше?
— А что я могла поделать?
— Ну, конечно, — прошептала Жанна, внимательно глядя на свою невестку.
— Мне удалось добиться, чтобы он обещал никогда не покидать нас.
— Он обещал это?
— Он поклялся.
— Почему?
— Из-за детей.
— А другой?
— Что «другой»?
— Другой ребенок.
— Эго не моя вина, что он сделал ребенка этой девочке. Ты на меня сейчас вдруг посмотрела, как твой брат в последнее время. Нотариус только что держал себя почти невежливо, казалось, он, приходил в восторг, сообщая мне плохие новости. Так я была женой Робера, да или нет?
— С определенной точки зрения — очевидно.
— Разве я не мать его детей? Жанна вздохнула:
— Ну да! Ну да, Луиза! Не будем спорить. Не знаю, зачем мы говорим об этом.
— Признайся, что ты злишься на меня.
— За что же?
— За все, за то, что ты знаешь, за мой образ жизни, за то, как ведут себя Анри и Мад. Я чувствую, что ты во всем винишь меня.
— Что ты собираешься делать?
— А что я могу сделать, кроме того, что сказал нотариус? У тебя есть какие-то идеи? Здесь даже нет денег, чтобы каждому из нас мог покинуть этот город. Может быть, я имею право продать драгоценности, но у меня их совсем нет. В крайнем случае, моя кузина даст мне несколько тысяч франков, вынудив меня выслушать длинную речь и заставив подписать какие-нибудь бумаги. Ты ее знаешь. Она была вчера на похоронах. Она столь же скупа, сколь и богата.
— Когда ты рассчитываешь поговорить с Анри и Мадлен?
— Не знаю. Я хотела попросить тебя сделать это. Кажется, они доверяют тебе больше, чем мне. Анри сегодня утром из-за того, что ты, должно быть, ему сказала, был почти вежлив со мной, а Мад стала совсем другой, спустившись из твоей комнаты. Не знаю только, как быть с Дезире.
— Не беспокойся. Она уйдет сегодня вечером или завтра утром. Она не ждет, что ей заплатят.
— А что будешь делать ты?
— Ты же слышала приговор месье Бижуа. Продолжать, поскольку я к этому привыкла.
— Продолжать — что? Почему бы тебе не остаться с нами? Именно к этому она и клонила, и ей удалось притвориться, что она ждет ответа Жанны без тревоги.
— А ты не боишься еще одного лишнего рта на заработок твоих детей?
— Я тоже рассчитываю пойти работать.
— Кем?
— Не знаю. Компаньонкой или кассиршей, не важно кем. Ты будешь вести хозяйство.
— А мои ноги?
— Ты сама говорила, что это пройдет через несколько дней.
— А если это случится снова?
— О тебе будут заботиться.
— Я подумаю об этом, Луиза, обещаю тебе. Я уже думала об этом. Немыслимо и представить себе, о чем я только не думала с самого утра.
— Ты вдруг заговорила как Мад.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Как Мад, когда она спустилась от тебя. Она, казалось, освободилась от всех своих забот и вдруг почувствовала себя очень легко. То немногое, что она мне сказала, она произнесла играючи, словно это больше не имеет никакого значения. Ты тоже выглядишь так, будто теперь не принимаешь вещи всерьез. Ты словно забавляешься.
— Я не забавляюсь, Луиза. Только вот возможности выбора, как и у тебя, у меня весьма сузились. Скоро, без сомнения, останется лишь один путь, и его волей-неволей придется принять. Лицо ее омрачилось в этот момент, потому что вопрос выбора напомнил Жанне три решения нотариуса и то, которое выбрал ее брат, а особенно то, которое он отверг.
— Иди есть. Дети, должно быть, ждут тебя. Ты мне их сейчас пришлешь?
— Обоих сразу? Она задумалась на мгновение:
— Почему бы и нет? В той ситуации, в которой мы оказались…
Ходить на цыпочках смысла больше не было.
Глава 9
Когда в половине девятого пришел доктор Бернар, ему пришлось пройти через двор и кухню, потому что никто не слышал стука молотка у двери, настолько весь дом был охвачен нервным возбуждением, напоминавшим отъезд на каникулы. Все окна были открыты, словно являя собой некий символ, двери хлопали, от сквозняков разлетались бумаги; сундуки и чемоданы волокли по комнатам и лестницам, не заботясь о коврах, а голоса отзывались эхом, как будто дом был уже пуст. Луиза, еще в халате и домашних туфлях, тоже принимала участие в этом ажиотаже, походившем на какую-то буйную резню.
Еще чуть-чуть — и, веселясь, они бы принялись за битье посуды.
Все это началось накануне после полудня, сразу же после разговора Жанны с племянником и племянницей. И даже этот разговор был отмечен налетом веселости, по крайней мере — облегчения. Луиза зря пугалась заранее, она пугалась всего. Жанна-то знала, что любая новость об изменениях, какой бы она ни была, будет воспринята подобно удачной находке, если не сказать — освобождению.
— Дом будет продан, — начала она разговор, разглядывая Анри и Мад.
— И где мы будем жить?
Мад тут же спросила:
— Вы едете с нами?
Но вопрос был задан не потому, что ей этого хотелось. Может быть, она испытывала теперь некоторую боязнь иметь рядом с собой свидетеля — после того, что она наговорила.
— Я еще не знаю.
— Когда мы съезжаем?
— Вероятно, завтра. Это будет зависеть от вашей матери.
Дело в том, что Луиза, облачившись в глубокий траур, только что ушла из дома, чтобы нанести визит престарелой кузине, жившей недалеко от города.
— Мы никогда уже сюда не вернемся?
— Нет.
— Мы поедем в Париж?
— В Париж или Пуатье. Сегодня утром нотариус принес плохие новости.
Вы разорены.
— А!
Это слово еще не означало для них что-то ощутимое.
— Все будет продано, кроме ваших личных вещей.
— Машина тоже?
— Машина тоже.
— Как мы будем переезжать?
— На поезде.
Они слушали ее с относительным интересом, когда она говорила им о наложении ареста на имущество, и, когда она уточнила, что у них больше нет денег, Анри сразу же заявил:
— Я пойду работать.
— Твоя мать рассчитывает на тебя. На Мад тоже.
— Я попытаюсь устроиться репортером. Можно собирать вещи?
Именно это их увлекало. Перерезать нить. Уехать. Они без всяких угрызений совести разорили бы этот дом в своем нетерпении тут же начать новую жизнь и ничего не оставить в старой.
— Мад, ты мне поможешь спустить сундуки?
— Спускайте их, если хотите, но оставьте в них место и для вещей вашей матери.
Возвратившаяся Луиза застала их за работой, и они, словно Луиза не знала этого, весело бросили ей:
— Мы уезжаем!
Анри стал настаивать:
— Едем в Париж, мама. Я хочу стать репортером, а в Париже у меня есть шанс попасть в газету.
— Мы едем в Пуатье.
— Почему?
— Потому что именно в Пуатье у нас будет жилье.
Она поднялась наверх, чтобы поставить в известность Жанну; Луиза тоже, казалось, порвала все связи с домом, по которому она уже разгуливала, как по чужому.
— В конце концов, видишь ли, мне повезло в том, что моя кузина Марта в глубине души восторгается тем, что произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21