— Тебе что-нибудь нужно? Ты остановилась в отеле?
— Да. Я не обедала и проголодалась.
— Я сейчас все устрою. Правда, уже слишком поздно, чтобы предложить полное меню. Счет, разумеется, тебе выставят по карточке меню. Тебя это не пугает?
— Нет.
— Ты лучше садись здесь, потому что у нас не хозяйка, а ведьма. Она, знаешь ли, из тех людей, что приехали из Парижа, чтобы взять дело в свои руки. Но всем ясно, что они в нем не разбираются. Что тебе принести поесть?
— Что хочешь.
— Ростбифа не осталось, могу принести ветчины и картофельного салата.
Если ты хочешь супа… Предупреждаю: он не больно-то хорош. Ты знаешь об аварии, в которую попал Жюльен?
Не поняв, Жанна чуть было не повторила имя. Потом она вспомнила, что у нее есть племянник, чье имя она забыла; он, должно быть, уже стал взрослым.
— Бедный мальчик, — продолжала Дезире. — Он ведь был лучшим в семье.
Извини…
— Ничего, продолжай.
— Убиться так глупо, в месте, которое он хорошо знал, где месяца без аварии не проходит… На повороте, у Повешенного волка, ты знаешь, сразу за мельницей!.. И жена его была с ним в машине… Чудо, что у нее не случился выкидыш… Ребенок родился до срока, но врачи в Пуатье выходили его… А ты не знала?
— Нет… Впрочем…
— Я вернусь через минутку!..
Прошло уже… Да полно!.. Ей пятьдесят семь лет… Она покинула монастырь вскоре после того, как им исполнилось семнадцать… Встречала ли она потом Дезире Отю? Может быть, два или три раза, случайно, в первые годы после выхода из монастыря. Она даже не была в этом уверена, поскольку Отю держали ферму довольно далеко от города, а Дезире никогда не была ее близкой подругой. Прошло, значит, в общем, лет сорок.
Тем не менее они узнали друг друга. Жанна готова была поклясться, что ни голос ее старой одноклассницы, ни ее манера говорить не изменилось.
Они говорили друг другу «ты», не отдавая себе в этом отчета, как если бы никогда не расставались.
У нее даже не возникло желания спросить, в силу каких же обстоятельств Дезире стала теперь официанткой в «Золотом кольце» — ведь раньше-то Отю были богатыми фермерами.
— Я отыскала несколько сардин и редис, с этого ты можешь начать.
Выпьешь вина? Красного? Белого? Оно получено, вероятно, от твоего брата.
Она не казалась несчастной. Она была худой, с плоской грудью и тощими бедрами под передником. Забавно, что в монастыре она была чуть ли не самой толстой в классе и стыдилась своих похожих на сосиски рук и огромных ног.
— Ты приехала надолго?
— Не знаю еще. Не думаю.
— У тебя есть дети?
Жанна отрицательно покачала головой.
— Извини. У меня было трое, да двоих я потеряла.
Она произнесла это совершенно спокойно, словно сообщая о чем-то обычном.
— Дочь живет в Алжире со своим мужем. Он славный трудолюбивый парень, и я уверена, что они сумеют оттуда выбраться. Пойду закончу расставлять приборы и потом вернусь с тобой поговорить.
Прийти поговорить она не смогла, и Жанна почувствовала от этого облегчение, причем едва ли сумела бы объяснить почему. Минут десять она ела в тишине, без аппетита, хотя только что была голодна, и разглядывала обеих официанток, принявшихся за работу в слабом свете, идущем откуда-то сбоку. Время от времени Дезире поворачивалась в ее сторону и бросала понимающие взгляды; потом принесла ветчину и сказала вполголоса:
— Ешь быстрей, пока никто не увидел, что я принесла тебе три куска.
Вскоре в проеме двери появилась ведьма, как они звали свою хозяйку:
— Вы закончили, Дезире?
— Через минуту, мадам. Мне осталось принести десерт и кофе.
— Этим займется Эмма. Вы нужны Оскару в конторе.
Дезире улучила мгновение, чтобы шепнуть перед уходом:
— Она мне напоминает мать-настоятельницу. Помнишь? Мы с тобой еще увидимся.
Дверь в соседний зал, в кафе, хозяйка оставила приоткрытой; оттуда доносился стук биллиардных шаров, слышались голоса картежников, дым от трубок и сигар поднимался кверху и клубился вокруг ламп, запах табака перемешивался с запахом пива и спирта.
Эти запахи соблазняли Жанну, сейчас у нее не было Никаких болезненных ощущений. Сопротивлялась она недолго. Обратиться к своей давней подруге Жанна не решилась бы. Но теперь ее обслуживала молоденькая незнакомая девушка.
— Скажите, я не могла бы заказать стаканчик коньяка?
— Я сейчас пришлю вам гарсона.
Повернувшись к приоткрытой двери, она крикнула:
— Рафаэль! Один коньяк!
Он принес бутылку. Светловолосый курчавый гарсон тоже был молод, выглядел он довольно несуразно в своем жилете, который до него носил какой-то официант с солидным брюшком.
— Минутку, молодой человек! — произнесла она другим голосом — глухим, словно севшим, — приготовившись опорожнить свой стаканчик одним махом.
И потом, протягивая ему стаканчик, непринужденно сказала:
— То же самое! Кто же ходит на одной ноге!
Она произнесла это с вульгарной усмешкой, от которой ей самой стало стыдно, и, оказавшись наконец в одиночестве в обеденном зале, приготовленном к завтрашнему дню, уже почти решилась не притрагиваться ко второму стаканчику. Собравшись с силами, она даже встала, но в последний момент наклонилась и словно выплеснула алкоголь в самую глубину горла.
Она услышала, как зазвонили к мессе, и узнала колокола двух церковных приходов и более высокие по тону колокола богадельни. Суетливая девушка принесла ей на подносе завтрак, отовсюду слышалось хлопанье дверей, шум открытых кранов и спускаемой в туалетах воды.
В свете дня, наполнявшего ее комнату с желтыми стенами, она чувствовала себя еще менее решительной и сначала долго валялась в постели, а потом занималась своим туалетом. Может быть, Дезире спала в отеле (без сомнения, в маленьких комнатках над гаражом), и Жанна могла бы попросить ее прийти повидаться с ней.
Дезире рассказала ей, что Жюльен погиб, что его жена родила ребенка.
Но она не говорила ни о ком другом. Она полагала, разумеется, что ее подруга и так все знает. Однако Жанна не знала ничего. Еще накануне она не знала даже, жив ли ее брат.
До нее дошло — еще в то время, когда она поддерживала связь со своими родственниками, — только то, что ее брат женился на дочери доктора Тайефера, Луизе, которая была в монастырской школе тогда же, когда и она, но училась в младшем классе, так что у нее осталось воспоминание о Луизе лишь как о шаловливой девчонке с косичками на спине, черноволосой, если она не ошибалась, с остреньким носом и дерзкими глазами.
Какова она сейчас? Ей, должно быть, уже пятьдесят, как и Роберу. Робер, конечно, стал толстым, ведь еще молодым он имел предрасположенность к полноте.
Жанна попудрилась, затем стерла пудру, потом снова попудрилась и, поскольку лицо приобрело нездоровый цвет, нанесла пальцем на скулы румяна. Лицо, непонятно почему, стало лиловым. Она перепробовала все оттеши румян, но лицо упорно оставалось лиловым.
— Старый клоун! — сказала она сама себе.
Сидеть весь день дома, стараясь придать себе смелости, не имело смысла. Она проехала столько километров, чтобы оказаться здесь, и вот добралась сюда. Ей осталось только перейти мост и подойти прямо к воротам, в которых открывалась маленькая дверца. Когда-то и ворота, и ставни были темно-зеленого цвета — бутылочного, говорил ее отец; дом был белым, не чисто белым, а цвета сливок, отчего он казался более теплым и богатым, чем окрашенные в резко белые тона соседние дома. Ей придется поднять медный молоток, и стук его эхом отразится от свода, подобно перезвону колоколов.
Она услышит шаги. Мужские? Женские? Глупый вопрос. Шаги служанки, которая с ней не знакома; если та хорошо вымуштрованна, то спросит: «Как о вас доложить? «
И вот она здесь. На другой стороне моста она очутилась словно с разбегу, на одном дыхании. Стук молотка отозвался за пределами дома; на глухой стене складов виднелись черные буквы: Робер Мартино, оптовая торговля вином. Раньше было другое имя, имя их отца: Луи. Как и когда-то, прямо на тротуаре стояли пустые бочки, а на стене висело напоминание:
«Развешивать объявления запрещается».
Внутри чей-то голос прокричал:
— Алиса, стучат!
— Слышу, но я не могу спуститься!
Послышались мелкие стремительные шаги, звук открываемой щеколды.
Дверь отворила одетая во все черное, в шляпе и перчатках тонкая женщина с молитвенником в руке.
— Вы уходите? — машинально спросила Жанна.
— Нет. Я вернулась от мессы. А в чем дело?
Она казалась взволнованной, возбужденной, может быть, обеспокоенной и даже не дала себе труда взглянуть посетительнице в лицо.
— Вы мадам Мартино, жена Робера?
— Да.
— Мне кажется, я вас сразу узнала. Мы вместе учились в монастырской школе, хотя вы моложе меня.
Ее собеседница, погруженная в свои мысли, казалось, не слушала.
— Я Жанна Лоэ.
— А!
У нее был вид человека, размышляющего, куда бы пристроить обременительный груз, не знающего, где бы его поставить.
— Входите! Боюсь, что дом вам покажется не совсем в порядке. Прислуга без предупреждения ушла от нас вчера. Сегодня утром должна была прийти новая, но я никого не вижу. Робер не знаю где. Уже пять минут я его повсюду ищу.
Она захлопнула дверь и позвала:
— Робер! Робер! Это твоя сестра Жанна!
И, словно думая о чем-то другом, добавила:
— Ваш муж приехал с вами?
— Он умер пятнадцать лет назад.
— А! Жюльен тоже умер, вы знаете?
— Мне вчера рассказали.
— Вы приехали вчера?
— Да, вчера вечером, слишком поздно, чтобы вас беспокоить.
Ее невестка не стала возражать. Она стянула перчатки, сняла шляпу и прошла в комнаты; Жанна не узнала их, настолько все оказалось переделанным, да и мебель стояла другая. Комнаты потеряли не только привычный внешний вид, но и свой запах.
— Не представляю, куда подевался Робер. Я оставила его, чтобы только сходить к мессе, и поручила принять новую прислугу, если она явится.
Нужно было действовать быстро, и я позвонила в агентство по найму в Пуатье; они обещали мне послать кого-нибудь первым же утренним поездом.
Прислуга уже давно должна быть здесь. Робер! Робер!.. Извините за столь неудачный прием… У нас дома все в каком-то странном состоянии, и я не знаю, удастся ли мне когда-нибудь выбраться из него…
Кто-то, какая-то молодая женщина, тоже одетая в черное, наклонилась через перила лестницы.
— Кто там? — спросила она, не видя Жанны.
— Сестра Робера. Твоя тетя Жанна, которая жила в Южной Америке.
Действительно в Южной Америке, Жанна? Я не знаю подробностей. Это было так давно… Скажи-ка, Алиса, ты не видела Робера? Я заходила в контору, там его нет…
— Контора все там же, в глубине двора? — спросила Жанна.
— Да. Почему бы и нет? Алиса, ты не слышала, чтобы он уходил?
— Он точно не ушел. Я бы услышала, как хлопнула дверь. Кажется, я видела, как он пошел наверх. Да! Опять начинается…
Из одной комнаты второго этажа раздались пронзительные крики младенца, и лицо Луизы судорожно передернулось, словно от приступа невралгии.
— Не обижайтесь на меня, Жанна. Вы, должно быть, принимаете меня за сумасшедшую. Ну, разумеется! Я же вижу! Иногда я сама себя спрашиваю, не спятили ли мы все немного. Но как, скажите, мне тут выкручиваться — в одиночку, в этом огромном доме? Прислуга уходит одна за другой. Последняя даже не соизволила сообщить о своем уходе. Вчера после завтрака, когда ни посуда не была вымыта, ни со стола не убрано, я увидела, что на месте ее нет, а из комнаты исчезли ее вещи. Младенец орет, будто нарочно. Тем не менее его мать сейчас захочет уйти погулять, потому что, дескать, ей еще рано запирать себя в четырех стенах, и спихнет ребенка мне на руки. Где сейчас моя дочь, я не знаю, Анри же вчера вечером уехал на машине. Если только Робер…
Казалось, сейчас она разразится рыданиями, рухнет на первый попавшийся стул, но она — маленькая, напряженная — уже снова направилась в нутро огромного дома, крича:
— Робер!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21