Перед глазами у него невольно вставало то, что он видел, уезжая из Уильямсона: полуоткрытая дверь кухни, а за ней, у стола, — четверо детей вокруг блюда с курицей.
Он свернул с шоссе, которое шло теперь в объезд Олдбриджа. Добравшись до Линкольн-стрит, он начал узнавать местность. В последние шесть лет здесь строили больше, чем в Уильямсоне, и на месте пустыря, где Хиггинс играл в детстве, выросли рабочие кварталы: тротуары были еще не доделаны, а вдоль улиц, только что обсаженных деревьями, тянулись возведенные по единому стандарту дома.
На прямоугольном поле, обнесенном зеленой изгородью, парни не старше Дейва сражались в бейсбол, на скамьях расположились кучками человек сто болельщиков. Среди игроков суетился судья в темно-синей форме, в каскетке с коротким козырьком: он, видно, очень серьезно воспринимал свои обязанности.
Линкольн-стрит не изменилась, но магазины по случаю воскресенья не работали, на тротуарах не было ни души, только несколько пустых машин стояли на обочине, распространяя вокруг запах нагретого солнцем железа. Площадь перед муниципалитетом, на которую выходили фасады двух кинотеатров, была почти сплошь забита автомобилями. Если не считать тех, кто сейчас спит или, распахнув окно, сидит перед телевизором, все население городка, должно быть, собралось сейчас здесь, перед экранами, по которым мечутся не правдоподобно огромные киногерои. Остальные жители еще в дороге — как все, кого Хиггинс встречал, начиная с Уильямсона.
Город показался Хиггинсу вымершим, и сердце ему сдавила смутная тревога. Налево, еще раз налево, впритирку к тротуарам, исхоженным им когда-то вдоль и поперек, и, наконец, по-прежнему не видя вокруг ни души, он затормозил на площади перед больницей.
Больница тоже уже не та. На месте старых кирпичных зданий с окнами, забранными решеткой, и стенами, покрытыми копотью от проходивших внизу поездов, выросло современное строение из бетона и розового кирпича, с козырьком над широким входом — впору первоклассной гостинице.
В холле с белыми стенами и выложенным белой плиткой полом стояли новенькие кресла и висели электрические часы, показывавшие половину четвертого. Налево, в стеклянной перегородке регистратуры, было окошечко.
По шуму в коридорах, где сновали окруженные женами и детьми больные — некоторые из них передвигались в креслах на колесиках, — Хиггинс понял, что сейчас время посещений. Он заметил пожилую даму, сидевшую за столом и вручавшую посетителям розовые талончики.
Это было единственное, что не изменилось с тех пор, когда он ходил к Луизе в больницу. Дамы из городского благотворительного комитета носили больным книги и выполняли часть обязанностей персонала, например, контролировали приход и уход родственников в часы посещений.
Женщину, сидевшую сейчас за столом, он видел тут еще лет двенадцать — тринадцать назад, и, как тогда, на ней было фиолетовое с белым платье и бархатная шляпка с прозрачной вуалеткой. Хиггинсу показалось даже, что он узнает исходивший от нее приторный запах.
Он не знал, как ее зовут. Видимо, это ее черный лимузин с шофером в светло-коричневой ливрее стоял у подъезда, и Хиггинс готов был поклясться, что женщина ничуть не постарела. Можно подумать, она никогда не покидала своего места в вестибюле.
— Вы к кому? — обратилась она к Хиггинсу с прямо-таки сахарной улыбкой.
— К миссис Хиггинс. К Луизе Хиггинс.
Чтобы заглянуть в лежавший перед ней список, даме пришлось прибегнуть к пенсне с толстыми стеклами, болтавшемуся на ленточке у нее на шее.
— А вы не перепутали фамилию?
— Нет, если только она не указала девичью. Тогда надо искать Луизу Фукс.
— Вам сказали, что она здесь?
— Мне позвонили сегодня утром из больницы домой, в Коннектикут, и сообщили об этом.
— Вам следует справиться в регистратуре: в списке я ее не вижу. Очень сожалею, что не могу вам помочь.
Три негритенка чинно восседали в креслах, у двоих ноги болтались, не доставая до полу. Все трое были похожи — те же черные глаза с блестящими белками, и Хиггинсу подумалось, что их мама наверняка родила им только что братика или сестренку, а в родильное отделение их не пускают, чтобы не занесли инфекцию.
Он постучал в закрытое окошечко. Девушка, читавшая иллюстрированный журнал, подняла стекло.
— Я приехал навестить мать, миссис Хиггинс. Может быть, она записана под девичьей фамилией Фукс.
— Давно поступила?
— Сегодня утром.
— Подождите, пожалуйста.
Девушка тоже поискала в каком-то списке, потом в картотеке, удивилась, сняла телефонную трубку и обратилась к кому-то невидимому:
— Есть у вас некая Хиггинс или Фукс? Поступила сегодня утром.
Потом повернулась к Хиггинсу и покачала головой.
— Такой фамилии в списке поступивших нет. А вы уверены, что она у нас в больнице?
— А разве в Олдбридже есть другая?
— Есть частная клиника, в западном районе, возле парка.
Эту клинику он знал. Лечиться в ней — дорогое удовольствие, жертву дорожного происшествия туда не повезут.
— Мне звонили сегодня утром, — продолжал он настаивать.
— Кто? Вы знаете, кто звонил?
— Какая-то женщина. Насколько я понял, медсестра.
Подавленный всей этой белизной и чистотой, Хиггинс говорил смиренно, без раздражения. Служащая объяснила:
— Вообще-то регистратура по воскресеньям закрыта.
Директора нет. Я одна дежурю, а медсестра, которая звонила утром, уже ушла. В котором часу вам звонили?
— В самом начале первого.
— А я пришла в час.
Руки Хиггинса вспотели, и он чувствовал, что ему необходимо высморкаться.
— Речь шла об операции?
— Думаю, что да. Мне сказали, произошел несчастный случай.
В этот момент, не обращая на Хиггинса внимания, в регистратуру вошла другая сестра. Сквозь халат и нейлоновое белье у нее просвечивало тело, особенно когда она оказывалась перед окном.
— У тебя есть сигареты, крошка?
— Возьми пачку из сумочки: у меня в ящике лежит другая. Ты не слышала, поступал сегодня утром кто-нибудь после несчастного случая?
— А, эта старая…
Сестра заметила Хиггинса и поперхнулась словцом, которое чуть не сорвалось у нее с языка.
— Та, которую сбил автобус? — поправилась она.
— Вот именно, — поспешно вставил Хиггинс.
— Она у нас? — удивилась регистраторша. — Почему же ее нет в списке поступивших?
— А уж это, крошка, не мое дело. Я знаю одно: ее привезла «скорая помощь».
— В какую палату ее положили?
Для них это был самый заурядный повседневный разговор. Сестра снова повернулась к Хиггинсу и, поколебавшись, объявила:
— Не думаю, что она в палате. Ее доставили в срочную хирургию.
Вторая пояснила:
— В таком случае вы ее сейчас не сможете повидать: в это отделение посетителей не пускают.
— Но мне ведь позвонили…
— Знаю…
Может быть, она здесь новенькая или замещает кого-нибудь: ей явно не хочется брать на себя ответственность.
Ее подруга в халате, рыжая, как Флоренс, наклонилась к ней и что-то зашептала.
— Ты думаешь?
Потом сестра вышла из застекленного помещения регистратуры, не забыв сунуть сигареты в карман халата, и обратилась к Хиггинсу:
— Пойдемте. Это нарушение правил, но, может быть, старшая сестра и разрешит.
— Это не она мне звонила?
— Нет, конечно, не миссис Браун: она, как все, заступила на дежурство только в час. Идите за мной.
Она объяснилась с пожилой дамой в фиолетовом платье, та не стала возражать, и они пошли по коридорам. Сквозь полуоткрытые двери были видны больные и те, кто пришел их навестить, принес цветы, фрукты, конфеты. По дороге им попался мальчуган лет пяти, ростом с Изабеллу. Он ковылял на костылях, вытянув правую ногу почти горизонтально вперед.
Они миновали место, где пересекались два коридора. Там стоял письменный стол, над ним висела доска, испещренная пометками о состоянии больных. За столом врач просматривал медицинские карты, и две сестры, разливавшие фруктовый сок, ставили стаканы на огромные подносы.
— Вот сюда…
Она распахнула дверь с табличкой «Вход воспрещен».
За дверью стояла тишина. Ни в коридоре, где они очутились, ни в прилегающих помещениях, казалось, не было ни души. Хиггинс увидел лишь множество странных приборов и аппаратов.
— Миссис Браун! — вполголоса окликнула сестра.
Не получив ответа, она повторила:
— Миссис Браун!
Потом бросила Хиггинсу:
— Подождите здесь.
Хиггинс прождал минут десять, не меньше. Он вспотел так, что рубашка прилипла к телу, но снять пальто не решился.
Он по-прежнему ни о чем не думал и чувствовал себя отрезанным от внешнего мира, от жизни. Здесь рождение, боль, смерть означали совсем иное, чем там. Он заметил, что длинные ноги сестры просвечивают сквозь халат, и это его шокировало, как если бы он увидел нечто подобное в церкви. Покоробило Хиггинса и то, что она не забыла прихватить с собой сигареты.
Неожиданно перед ним вырос человечек неопределенного возраста, небритый, в полосатом хлопчатобумажном одеянии, с ведром и щеткой в руках. Он, должно быть, поднялся по лестнице, которую Хиггинс сперва не заметил. Человек смерил его подозрительным взглядом.
— Вы новый доктор?
— Нет.
— А что вам здесь надо?
— Мне сестра велела подождать. Она пошла вон в ту комнату.
Он кивнул на дверь под красной лампочкой, и человечек ушел, покачивая головой и что-то бормоча.
Стула в коридоре не было, сесть было не на что, да еще пахло эфиром, и у Хиггинса стали слабеть ноги. На часы он не смотрел — зачем? Время не имело теперь никакого значения.
Наконец дверь отворилась. Женщина лет пятидесяти, с жестким, словно каменным лицом, посмотрела на него с порога испытующим взглядом. Вслед за ней появилась и молодая сестра. Она кивнула Хиггинсу и вышла тем же путем, каким они проникли сюда.
— Вы Уолтер Дж. Хиггинс? — спросила старшая сестра, заглянув в карточку, которую держала в руке.
— Да.
— Луиза Фукс — ваша мать? Это вам моя коллега звонила сегодня утром в Уильямсон, штат Коннектикут?
— Да.
Он был так подавлен, что не смел задавать вопросы.
— Полагаю, вы жили с матерью врозь?
— Да.
— Она жила одна?
— Нет, в санатории в Глендейле.
— У доктора Андерсена?
— Да.
— Душевнобольная?
— Врачи рекомендовали поместить ее в этот санаторий.
— Сбежала?
Они по-прежнему стояли в коридоре. Хиггинс попытался представить себе, что происходит там, за притворенной дверью.
— Сейчас вам придется пройти со мной в регистратуру и оформить документы. Из полиции тоже просили, чтобы вы зашли — нужны кое-какие данные.
Он спросил, удивляясь, как естественно звучит его голос:
— Она умерла?
— Вы этого не знали?
Хиггинс покачал головой, сам не понимая, взволнован он этим известием или нет. Ему хотелось одного — хоть на минутку присесть.
— Я думала, вам звонили.
— Звонили, да, но о смерти не сказали. Предупредили, что пока еще не ясно…
— Смерть наступила в двенадцать двадцать пять.
Как раз в это время, бросив последний взгляд на детей за столом, он вышел из дома.
— Она что-нибудь говорила?
— Меня здесь не было. Если хотите, дождитесь доктора Хатчинсона. Он сегодня дежурный и скоро выйдет из операционной. Да вот и он…
Высокий, еще совсем молодой человек в белом колпаке, резиновых перчатках и бахилах из красной резины вышел в коридор, опустил маску, закрывавшую нижнюю часть лица. По лбу у него катился пот, глаза покраснели от усталости.
— Ну что? — спросила сестра.
— У нее есть шанс выкарабкаться. Через час посмотрю ее снова.
Речь шла не о Луизе, а о девушке, которую в этот момент провезли мимо них на каталке. Она была без сознания. Хиггинс успел заметить только, что волосы у нее темные и шелковистые, как у Норы, нос заострился, тело под простыней кажется не правдоподобно худым.
Каталку втолкнули в лифт. Миссис Браун указала врачу на Хиггинса:
— Это сын той женщины, что умерла в двенадцать двадцать пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19