А о какой новой работе может идти речь в его возрасте? В Уильямсоне Хиггинсу места не найти: его поддерживают только небогатые или совсем бедные люди.
Он горько и безнадежно улыбнулся своим мыслям.
Его охватило не испытанное доныне ощущение легкости — как будто на него перестал действовать закон всемирного тяготения.
Не потому ли, что с этого дня он ничем и ни с чем не связан?
Дом, например, еще вчера был для него главным предметом забот — и жена, и он сам без конца прикидывали, как бы поскорей за него расплатиться, стать в нем полными хозяевами. А ведь остаются еще ежемесячные взносы за телевизор, за новый холодильник, за машину…
Стоит ему лишиться работы — что со всем этим будет?
Такое трудно себе вообразить. Не будет ничего! Ни дома, ни мебели, ни машины. Даже страхование жизни ему тогда уже не продлить.
Хиггинсу хотелось не то смеяться, не то плакать. Он даже не заметил, как прошел мимо собственной машины, оставленной у края тротуара напротив прачечной.
А вдруг на первых порах, чтобы как-нибудь перебиться, придется посягнуть на сбережения Флоренс?
Не все ли равно, прав он или виноват? Случилось то, что так или иначе должно было случиться. Перчин сильно ему напортил, придав его словам смысл, которого в них не было. Сам-то он не имел в виду никакой политики, никаких радикальных требований. Ни обвинений, ни угроз — ничего этого не было. Просто он привел цифры, на которые нечего было возразить — уж в цифрах-то он разбирается!
Возвращаясь к машине, Хиггинс заметил, что из муниципалитета повалила толпа, и поспешно сел за руль.
Результаты голосования его не интересовали. Он был убежден, что его выступление ни к чему не привело и клан все равно победит, но это отнюдь не обессмысливало его поступок.
Когда он приехал домой, мальчики уже спали, а жена шила, поглядывая на экран телевизора. Увидев мужа, она явно удивилась и забеспокоилась: наверно, в выражении его лица было нечто необычное.
— Что случилось?
Он улыбнулся, но не так, как всегда, и его улыбка встревожила Нору еще больше. Он как будто разом утратил серьезный взгляд на вещи и начал валять дурака.
Только вот жесткое лицо человека, который всю жизнь работал, да губы, непривычные к этой новой улыбке, нарушали впечатление.
— На днях узнаем, что случилось, — бросил он почти беспечно. — Может быть, меньше чем через месяц.
— Что ты имеешь в виду?
— Все зависит от разных обстоятельств. Во-первых, я подал заявление о выходе.
— Откуда?
— Из школьного комитета.
— Твой доклад раскритиковали?
— Нет.
— Да не ходи ты взад-вперед, пожалуйста! Посмотри на меня, Уолтер. Я надеюсь…
— На что ты надеешься?
— Надеюсь, ты не пьян?
— Нет, не пьян. И мне уже не по возрасту начинать пить. Просто я кое-что сказал напрямик, а потом заявил об уходе.
— Что ты такого наговорил?
— Объяснил, почему крупные собственники выступают против проекта номер два. И привел цифры.
Они не раз обсуждали оба проекта, так что Нора была в курсе дела.
— Но ты вроде был за первый проект?
— Я и был за первый проект.
— Когда же ты успел переменить мнение?
— Сегодня вечером, пока делал доклад.
— Уолтер!
— Что?
— Скажи правду, ты устроил скандал?
— Я говорю тебе все как есть. Я поделился с ними своими мыслями и в доказательство привел цифры.
— Это все?
— Мое выступление пришлось не по вкусу. Да еще некто Перчин, коммунист, что ли, или анархист-одиночка, попытался вести подрывные речи.
— Что они тебе сказали?
— Кто — они?
— Карни и остальные члены комитета.
— Ничего. Приняли мою отставку, и все.
— Это они тебя заставили уйти из комитета?
— Сразу не догадались. Но завтра-послезавтра наверняка бы заставили.
— Зачем ты это сделал?
— Понятия не имею.
Ок по-прежнему говорил в легкомысленном тоне, но выражение ужаса на лице у жены мало-помалу начало вселять в него панику.
— Я думаю, это все равно было неизбежно, — заговорил он уже серьезнее. — Клянусь тебе, я прав, и первый проект в конце концов обойдется городу дороже, чем второй. Они не способны понять, что та доля, которую дают Вашингтон и штат Коннектикут, на самом деле поступает из карманов всех налогоплательщиков.
— Уолтер!
— Тебе неинтересно?
— Скажи прямо, ты им объявил войну?
— Не исключено, что это воспримут именно так.
— А о своей работе ты подумал?
Он метнул на жену взгляд, который должен был послужить предостережением.
— Да.
— И если ты ее потеряешь…
Она окинула взглядом стены — это был их дом, казалось, она указывает и на спящих детей, и на свой выпятившийся живот.
— Ты все взвесил?
— Да. — На этот раз в голосе его послышалось раздражение. Он делал над собой усилие, чтобы не взорваться. Когда он слушал всех и вся, пел с чужого голоса, трепетал, едва кто-нибудь из вышестоящих нахмурится, верил в Мейпл-стрит и «Загородный клуб», — тогда сама же Нора не скрывала своего пренебрежения к нему.
Разве не ставили ему в вину в этом доме, что он — не для себя, а для семьи! — задумал подняться ступенькой выше? И когда он принял близко к сердцу свое поражение, — разве не дали ему понять, что он попросту глуп?
Ведь у жены он нашел, пожалуй, не больше утешения, чем у какого-нибудь Билла Карни.
А теперь он смотрит правде в лицо. Ему насильно открыли глаза. Выходит, и тут он не угодил — на сей раз тем, что наконец прозрел? И Нора, оказывается, на стороне его врагов?
Он понял, что отныне нельзя рассчитывать ни на жену, ни на кого бы то ни было — только на самого себя.
Только что, глядя на людей в последних рядах, он понял, что он — один из них. Какая нелепость — усаживать его на эстраде! Навесили на него ярлыки: помощник секретаря там, казначей тут, но никто, кроме него самого, в эти титулы не верит, и все издеваются над их носителем.
«Назовем-ка его каким-нибудь там заместителем, вот он и потащит за нас воз!»
А разве не то же самое в магазине? Но к этой мысли еще надо будет вернуться. Это еще не назрело. Он обдумает все позже, и наверняка его ждут новые горькие прозрения.
Неужели Hope не понять, что с него словно кожу с живого содрали? Как ему необходимо, чтобы его оставили в покое, дали прийти в себя, разобраться в себе!
Сорок пять лет ему позволяли идти вперед, да еще подбадривали, кричали «браво», а теперь, когда он уже почти у цели, его ни с того ни с сего грубо хватают за руку и объявляют, что он с самого начала был на ложном пути!
Не угодно ли вернуться обратно?
Смешно! Попробуй-ка вернуться и начать сначала, имея на руках этот дом, жену, четверых детей — а скоро еще пятый будет! — да кучу ежемесячных взносов, которые нельзя просрочить, не то опишут имущество или посадят.
Уж не лучше ли было по здравом размышлении смолчать, проглотить, похоронить в себе обиду и гнев? Он ли виноват, что его прорвало?
— Иди лучше спать, — сказала жена. — Завтра все обсудим.
Что им завтра обсуждать? Зачем? Чтобы попытаться спасти имущество? Или она надеется убедить его извиниться перед этой публикой?
В ушах у него снова зазвучал лейтмотив того, первого дня. Он чуть не выговорил эти слова вслух, но вовремя сдержался, чтобы не напугать жену еще больше.
«Я их всех поубиваю!»
Он так и застыл со сжатыми кулаками посреди комнаты, перед включенным телевизором. Вдруг дверь бесшумно отворилась, и перед ним предстала Флоренс. Никто не слышал, как она вошла. Волосы цвета красного дерева повязаны шарфом, лицо и руки забрызганы дождем. Она с любопытством переводила взгляд с отца на мать, пытаясь определить, не ссорятся ли они.
— Мама сердится? — спросила она, повернувшись к отцу.
— Не знаю.
— Ты ей сказал?
— Да.
— Он здорово держался, мама. Так спокойно. И чуть не выиграл дело: двенадцати голосов не хватило.
Хиггинс ощутил прилив гордости: шутка ли — из-за него едва не рухнули замыслы клана! В то же время ему стало легче оттого, что кончилась неопределенность: уж если он действительно чуть не опрокинул их планы, значит, ему теперь не выпутаться из этой истории.
На него неизбежно обрушится их гнев. Но раз победа все-таки за ними, есть надежда, что ему не станут так уж сурово мстить. Разве не сам Олсен напомнил, что в нашей стране существует личная свобода? Хиггинс высказал собственное мнение — это его право, более того — долг. На то и собрание, чтобы обмениваться мнениями.
Бестактностью, конечно, было упоминать «Загородный клуб». Но это — особая статья. Он это сделал нарочно, именно потому, что считал важным дать им эту зацепку.
Если теперь они станут ему мстить — разве это не пойдет вразрез с их собственными принципами?
Нора вздохнула и поднялась.
— Ну-ну, будем надеяться на лучшее. А пока что пора спать.
— Ты несправедлива к папе.
— Я его еще ни словом не упрекнула.
— Но смотришь на него так, словно осуждаешь.
Не ввязываясь в спор с дочерью. Нора выключила телевизор и пошла на кухню, чтобы погасить свет.
— Никому ничего не надо из холодильника?
— Спасибо, нет, — отозвался Хиггинс, и Флоренс, как эхо, повторила:
— Спасибо, нет.
Она смотрела на отца, словно вдруг открыла в нем нового человека.
— Люсиль тоже сказала, что ты смело держался, — быстро и нерешительно проговорила она.
Что до Хиггинса, он ощущал сейчас одно — дьявольскую головную боль и тяжесть в желудке, доходящую до тошноты.
В постели он поцеловал жену в щеку. Она тоже поцеловала его в темноте и заметила:
— Ты весь горишь.
— Понервничал сегодня, — ответил он, поворачиваясь, как обычно, на правый бок.
— Спокойной ночи, Уолтер.
— Спокойной ночи.
И они услышали, как скрипнула кровать Флоренс.
Глава 5
Назавтра все пошло совсем не так, как он думал.
Ночью Хиггинс раза два просыпался, весь в испарине, чувствуя себя таким разбитым, словно заболевал. Болезнь сейчас была бы как нельзя более кстати. Проснись он наутро с воспалением легких или какой-нибудь другой серьезной болезнью, можно было бы на время избежать всякого общения с людьми. Лежал бы он тогда в постели, а жена ухаживала бы за ним, оберегала бы его покой, не пускаясь больше ни в какие объяснения. И никто, кроме доктора Роджерса, чье присутствие само по себе действует успокоительно, не имел бы к нему доступа.
Доктор не словоохотлив, но то немногое, что от него слышишь, произносится веско и убежденно, оказывая чуть ли не гипнотический эффект. Интересно, мучают ли его какие-нибудь заботы? Случается ли ему усомниться в себе, в других? Встают ли перед ним вопросы наподобие тех, что осаждают Хиггинса последние три дня? Нет, это немыслимо: надо только посмотреть на это безмятежное лицо, на загадочную улыбку человека, знающего ответы на все вопросы.
Карни его недолюбливает, лечится у доктора Кана, а про доктора Роджерса как-то сказал:
— Самодовольный осел.
С тех пор, стоит Хиггинсу увидеть доктора, ему всегда чудится сходство между его длинным бледным лицом и ослиной мордой.
Наутро Хиггинс все-таки проснулся здоровым, и причин оставаться в постели у него не было. Он опять поднялся первым в доме, но на этот раз не для того, чтобы избежать встречи с домашними, — просто по субботам в магазин приходится являться пораньше. Дети в этот день встают поздно, особенно Флоренс, которой не надо в банк, — он закрыт, и в кухне до самого полудня царит беспорядок: все по очереди приходят туда завтракать.
Хиггинс не мог бы с точностью сказать, чего ждет, но, во всяком случае, был готов к тому, что после вчерашнего отношение к нему резко изменится. Ему даже пришло на ум словцо «зачумленный». Встречаться с зачумленными ему не приходилось, и он вряд ли как следует понимал значение этого слова, но оно звучало эффектно, и ему представлялось, как все шарахаются от него, ставшего отныне позором города.
Не на это ли он набивался, осмелясь упомянуть «Загородный клуб?» Всем известно, как он дважды выставлял свою кандидатуру и ее дважды отвергали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19