Небольшую терраску, где сидела и пряла Моравик, а я играл у ее ног, окружала молодая зеленая трава. Здесь я перебрался ночью через дворцовую стену. Вот кривая яблоня, к которой я привязывал Астера. Стену разрушили, и в проеме виднелась жесткая трава. Этим путем я бежал в ту ночь из своей комнаты, оставив за собой погребальный костер и Сердика. Я остановил кобылу и перегнулся, всматриваясь. Да, в ту ночь я чисто сработал. Пристройки исчезли вместе с моей комнатой и частью внешнего двора. Конюшня стояла на месте. Пожар ее не тронул. Обе части колоннады разрушились и были отстроены заново в современном стиле, не имевшем никакого отношения к прошлому. Крупные неотесанные камни, здание грубых форм, квадратные столбы, несущие деревянную крышу, квадратные глубокие окна. Смотрелось безобразно и неуютно. Единственным достоинством было то, что здание являлось хорошим укрытием от непогоды. С таким же успехом, подумал я, усаживаясь в седло и трогая лошадь, можно жить в пещере.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Кадал.
– Каким я стал римлянином. Смешно, но мой дом теперь не здесь. И сказать честно, по-моему, не в Малой Британии.
– Где же тогда?
– Не знаю. Там, где Граф. Это точно. Когда-нибудь им станет это место.
Я кивнул на старые римские казармы за дворцом. Они лежали в развалинах и выглядели опустевшими. К лучшему, подумал я. По крайней мере Амброзиусу не придется за них сражаться. Дайте Утеру двадцать четыре часа, и место это станет как новенькое. А вот и монастырь Святого Петра, его не тронули ни пожар, ни война.
– Знаешь что? – обратился я к Кадалу, когда мы миновали монастырскую стену и направились по тропинке к мельнице. – Если где у меня и есть дом, так это пещера Галапаса.
– Звучит отнюдь не по-римски, – заметил Кадал. – Дай мне хорошую таверну, открытую в любой день, приличную постель и немного баранины на пропитание и можешь оставить себе все пещеры на свете.
Даже верхом на этой жалкой кляче путь показался гораздо короче, чем я помнил. Скоро мы доехали до мельницы и свернули с дороги в долину. Время будто остановилось. Словно только вчера я проезжал по залитой солнечным светом долине, и ветер трепал серую гриву Астера. И не только Астера. Вон под тем же боярышником сидит мальчик-полуумок, пасущий тех же овец, как и в первую мою поездку. Доехав до развилки, я поймал себя на том, что ищу глазами вяхиря. На склоне холма была тишина. Лишь кролики сновали в зарослях молодого папоротника.
То ли кобыла почувствовала конец пути, то ли ей понравилась мягкая трава под ногами и легкость груза, она ускорила шаг. Впереди уже виднелся изгиб холма, за которым находилась пещера.
Я бросил поводья на куст боярышника.
– Вот мы и на месте. Она там, на утесе. – Я соскользнул с седла и бросил поводья Кадалу. – Останься здесь и подожди меня. Можешь подойти через час.
Подумав немного, добавил:
– Не беспокойся, если увидишь наверху подобие дыма. Это вылетают летучие мыши.
Я уже забыл, как Кадал делает знак против нечистой силы. Теперь он сделал его и тем рассмешил меня.
3
Еще прежде, чем обойти невысокий гребень и выйти на лужайку перед входом в пещеру, я уже почти все знал. Назовите это предвидением. Просто не было признака. Тишина. Но тишина стояла всякий раз, когда я подходил к пещере. Теперешняя тишина отличалась. Только спустя немного я понял, в чем дело. Не журчал источник.
Тропинка закончилась. Я прошел по траве и увидел. Можно было не заходить в пещеру, чтобы узнать, что его там нет и никогда не будет.
На мягкой траве перед входом в пещеру были разбросаны какие-то обломки. Я подошел поближе.
Все произошло не так давно. Здесь жгли костер, затушенный дождем до того, как все сгорело. На кострище высилась груда мокрого хлама: полуобгорелое дерево, лохмотья, пергамент, превратившийся в бесформенную массу, почерневшую по краям. Я перевернул ногой ближний ко мне кусок обугленной древесины. По резьбе догадался, что раньше это был сундук, в котором хранились его книги, а пергамент – это все, что осталось от свитков.
Наверное, в обломках среди хлама валялись и другие его вещи. Я не стал смотреть. Если пропали книги, значит пропало все, и Галапас тоже.
Я медленно подошел ко входу в пещеру. Задержавшись у источника, понял, почему пропал звук. Кто-то забросал его камнями, землей и рухлядью из пещеры. Но все-таки вода медленно просачивалась из камня, размывая земляную грязь.
Странно, но высоко на уступе у входа в пещеру сохранился сухой факел. Хотя под руками не было ни кремня, ни огнива, я разжег огонь и, высоко держа факел, вошел.
По коже побежали мурашки. Из пещеры дул холодный ветер. Я знал, что меня ждет.
Из пещеры все вынесли. Все выбросили наружу, чтобы потом спалить на костре. За исключением бронзового зеркала. Оно не горело и было слишком тяжелым, чтобы унести с собой. Его сорвали со стены, и оно, накренясь, теперь стояло на земле. Больше ничего. Даже шума и шепота летучих мышей. Пещера пустовала.
Я высоко поднял факел и поискал глазами хрустальный грот. Его тоже не было.
Факел успел несколько раз мигнуть. Мне подумалось, что он замаскировал вход в него, а сам ушел в убежище. Потом я увидел. Проем, открывавший вход в хрустальный грот, остался на месте. Но случай, называйте это как хотите, сделал его невидимым для непосвященных. Упавшее зеркало, бросавшее на вход отраженный свет, отражало теперь темноту. Свет от входа в саму пещеру падал на стену, бросавшую на хрустальный грот тень.
Для занимавшихся внизу мародерством и разрушением он оставался незаметным.
– Галапас? – обратился я в пустоту. – Галапас?
Из хрустального грота донесся легкий свист, тихое неестественное жужжание, похожее на слышанную мной в ночи музыку. Человеком и не пахло. Этого я не ожидал. Но все же забрался на уступ, встал на колени и вгляделся в темноту.
В свете факела показались кристаллы и моя лира, стоявшая за освещенным шаром. Она была совершенно невредима. И ничего больше, не считая угасавшего в блестящих стенах шума. Во вспышках и бликах света там должны быть видения, но сейчас мне неподвластны они. Я оперся рукой о камень и спрыгнул на пол. Пламя факела заколебалось. Проходя мимо покосившегося зеркала, я поймал в нем отражение высокого юноши. Его лицо было бледно, черные глаза расширены. Я выбежал на траву, забыв про пылающий факел. Сложив ладони рупором, я приготовился позвать Кадала, но звук, донесшийся сзади, заставил меня резко обернуться и посмотреть наверх.
С холма поднялись два ворона и черная ворона и принялись сердито каркать на меня.
На этот раз не спеша я взобрался по тропинке мимо источника на холм над пещерой. Не прекращая каркать, вороны набрали высоту. Из кустов молодого папоротника взлетела еще пара ворон. Остальные продолжали возиться среди цветущего боярышника.
Я размахнулся и швырнул в них горящим факелом.
Трудно сказать, сколько времени он был мертв. Я узнал его по выцветшим коричневым лохмотьям, трепещущим под скелетом. В апрельских маргаритках валялся старый сломанный сандалий. Кисть отломилась от руки, и белые хрупкие кости лежали теперь рядом с моей ногой. Был виден сломанный мизинец, криво вправленный на место. Сквозь пустую грудную клетку начала прорастать апрельская трава. Воздух был чист и наполнен светом. Пахло цветущим утесником.
Факел уткнулся в свежую траву. Я наклонился и поднял его. Не следовало бросать им в птиц. Они устроили ему подобающие проводы.
Я обернулся, услышав шаги. Это был Кадал.
– Увидел, как взлетели птицы, – сказал он и поглядел на останки под боярышником. – Галапас?
Я кивнул.
– Беспорядок у пещеры говорит сам за себя. Я догадался.
– Не думал, что пробыл здесь так долго.
– Доверь это дело мне. – Он наклонился. – Похороню его. Иди и подожди меня там, где мы оставили лошадей. Я посмотрю какой-нибудь инструмент.
– Нет, пускай лежит с миром под боярышником. Мы соорудим над ним насыпь, которая и поглотит его. Займемся этим вместе, Кадал.
Кругом было достаточно камней, чтобы соорудить могильный курган. Кинжалами мы нарезали дерна и положили его сверху. В конце лета он прорастет папоротником, наперстянкой и молодой травой, которые послужат ему саваном. Здесь мы и оставили его.
Спускаясь с горы, я припомнил, когда последний раз проходил здесь. Тогда я горько оплакивал смерть Сердика, потерю матери и Галапаса. Кто знает, что готовит нам будущее? «Ты еще увидишь меня, – сказал он. – Обещаю тебе». Да, я увидел его. Когда-то по-своему сбудется и его другое обещание.
Я вздрогнул и поймал на себе быстрый взгляд Кадала.
– Надеюсь, ты додумался взять с собой флягу, – отрывисто проговорил я. – Мне надо сделать глоток.
4
Кадал взял нечто больше, чем флягу. Он принес еды – соленую баранину, хлеб и оливки последнего урожая в собственном масле. Мы остановились у леса с его подветренной стороны и приступили к трапезе. Рядом паслась кобыла, далеко внизу безмятежно текла река, блестевшая среди по-апрельски зеленеющих полей и поросших молодняком холмов. Туман развеялся, стоял прекрасный солнечный день.
– Ну, – сказал в конце концов Кадал, – что будем делать?
– Отправимся к моей матери. Если, конечно, она еще там. Клянусь Митрой, я бы дорого дал за то, чтобы узнать, кто это сделал! – добавил я с неожиданной для самого себя яростью.
– Кто же, кроме Вортигерна?
– Вортимер, Пасентиус, кто угодно. Когда человек мудр, добр и хорош, – добавил я с горечью, – кажется, что все подряд против него. Галапаса мог убить бандит из-за пищи, пастух из-за жилья, проходивший мимо воин ради глотка воды.
– Но это не убийство.
– Что же это?
– Я имею в виду, что это сотворил не один. Человеческая стая во много крат хуже человека-одиночки. Думаю, что это были люди Вортигерна, возвращавшиеся из города.
– Наверно, ты прав. Я узнаю.
– Думаешь, у тебя получится увидеть мать?
– Попытаюсь.
– Он... У тебя есть послание для нее? – подобный вопрос мог быть задан Кадалом лишь в силу существовавших между нами отношений.
– Если ты подразумеваешь, не просил ли Амброзиус передать ей что-нибудь, нет, – просто ответил я. – Он доверил это мне. Что я ей скажу, зависит целиком и полностью от того, что здесь произошло за время моего отсутствия. Сначала поговорю с ней, а потом решу, что сказать. Со временем привязанности меняются. Посмотри на меня. Мы расстались, когда я был ребенком. У меня остались лишь детские воспоминания. Теперь мне кажется, что я совершенно не понимал ее, ее мысли и желания. Ее привязанности могут заключаться совершенно в разном, не только в церкви. Она может по-другому думать об Амброзиусе. Боги ведают, что она не виновата, если стала мыслить иначе. Она ничего не должна Амброзиусу и позаботилась об этом с самого начала.
– Монастырь не тронули, – задумчиво проговорил Кадал, глядя в зеленую даль, прорезанную блестящей ленточкой реки.
– Верно. Вортигерн пощадил монастырь. Мне предстоит узнать, кто в чьем лагере находится, прежде чем отправлять сообщение. Что бы матери ни было известно за все прошедшие годы, ей не повредит неведение в течение непродолжительного срока. Что бы ни происходило перед высадкой Амброзиуса, я не должен рисковать, раскрывая все карты.
Кадал начал собирать остатки еды, а я задумчиво глядел в светлую даль.
– Довольно просто выяснить, где сейчас находится Вортигерн, – произнес я медленно, как бы размышляя вслух. – Высадился ли уже Хенгист, сколько с ним людей. Маррик узнает это без особого труда. Но Граф поручил мне выведать еще кое-что, чего не узнать в монастыре, а Галапас мертв. Придется поискать. Подождем здесь до сумерек и спустимся к Святому Петру. Мать скажет мне, к кому можно безбоязненно обратиться. – Я поглядел на Кадала. – Какому бы королю она ни оставалась верна, она не выдаст меня.
– Да. Будем надеяться, ей разрешат повидаться с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Чему ты улыбаешься? – спросил Кадал.
– Каким я стал римлянином. Смешно, но мой дом теперь не здесь. И сказать честно, по-моему, не в Малой Британии.
– Где же тогда?
– Не знаю. Там, где Граф. Это точно. Когда-нибудь им станет это место.
Я кивнул на старые римские казармы за дворцом. Они лежали в развалинах и выглядели опустевшими. К лучшему, подумал я. По крайней мере Амброзиусу не придется за них сражаться. Дайте Утеру двадцать четыре часа, и место это станет как новенькое. А вот и монастырь Святого Петра, его не тронули ни пожар, ни война.
– Знаешь что? – обратился я к Кадалу, когда мы миновали монастырскую стену и направились по тропинке к мельнице. – Если где у меня и есть дом, так это пещера Галапаса.
– Звучит отнюдь не по-римски, – заметил Кадал. – Дай мне хорошую таверну, открытую в любой день, приличную постель и немного баранины на пропитание и можешь оставить себе все пещеры на свете.
Даже верхом на этой жалкой кляче путь показался гораздо короче, чем я помнил. Скоро мы доехали до мельницы и свернули с дороги в долину. Время будто остановилось. Словно только вчера я проезжал по залитой солнечным светом долине, и ветер трепал серую гриву Астера. И не только Астера. Вон под тем же боярышником сидит мальчик-полуумок, пасущий тех же овец, как и в первую мою поездку. Доехав до развилки, я поймал себя на том, что ищу глазами вяхиря. На склоне холма была тишина. Лишь кролики сновали в зарослях молодого папоротника.
То ли кобыла почувствовала конец пути, то ли ей понравилась мягкая трава под ногами и легкость груза, она ускорила шаг. Впереди уже виднелся изгиб холма, за которым находилась пещера.
Я бросил поводья на куст боярышника.
– Вот мы и на месте. Она там, на утесе. – Я соскользнул с седла и бросил поводья Кадалу. – Останься здесь и подожди меня. Можешь подойти через час.
Подумав немного, добавил:
– Не беспокойся, если увидишь наверху подобие дыма. Это вылетают летучие мыши.
Я уже забыл, как Кадал делает знак против нечистой силы. Теперь он сделал его и тем рассмешил меня.
3
Еще прежде, чем обойти невысокий гребень и выйти на лужайку перед входом в пещеру, я уже почти все знал. Назовите это предвидением. Просто не было признака. Тишина. Но тишина стояла всякий раз, когда я подходил к пещере. Теперешняя тишина отличалась. Только спустя немного я понял, в чем дело. Не журчал источник.
Тропинка закончилась. Я прошел по траве и увидел. Можно было не заходить в пещеру, чтобы узнать, что его там нет и никогда не будет.
На мягкой траве перед входом в пещеру были разбросаны какие-то обломки. Я подошел поближе.
Все произошло не так давно. Здесь жгли костер, затушенный дождем до того, как все сгорело. На кострище высилась груда мокрого хлама: полуобгорелое дерево, лохмотья, пергамент, превратившийся в бесформенную массу, почерневшую по краям. Я перевернул ногой ближний ко мне кусок обугленной древесины. По резьбе догадался, что раньше это был сундук, в котором хранились его книги, а пергамент – это все, что осталось от свитков.
Наверное, в обломках среди хлама валялись и другие его вещи. Я не стал смотреть. Если пропали книги, значит пропало все, и Галапас тоже.
Я медленно подошел ко входу в пещеру. Задержавшись у источника, понял, почему пропал звук. Кто-то забросал его камнями, землей и рухлядью из пещеры. Но все-таки вода медленно просачивалась из камня, размывая земляную грязь.
Странно, но высоко на уступе у входа в пещеру сохранился сухой факел. Хотя под руками не было ни кремня, ни огнива, я разжег огонь и, высоко держа факел, вошел.
По коже побежали мурашки. Из пещеры дул холодный ветер. Я знал, что меня ждет.
Из пещеры все вынесли. Все выбросили наружу, чтобы потом спалить на костре. За исключением бронзового зеркала. Оно не горело и было слишком тяжелым, чтобы унести с собой. Его сорвали со стены, и оно, накренясь, теперь стояло на земле. Больше ничего. Даже шума и шепота летучих мышей. Пещера пустовала.
Я высоко поднял факел и поискал глазами хрустальный грот. Его тоже не было.
Факел успел несколько раз мигнуть. Мне подумалось, что он замаскировал вход в него, а сам ушел в убежище. Потом я увидел. Проем, открывавший вход в хрустальный грот, остался на месте. Но случай, называйте это как хотите, сделал его невидимым для непосвященных. Упавшее зеркало, бросавшее на вход отраженный свет, отражало теперь темноту. Свет от входа в саму пещеру падал на стену, бросавшую на хрустальный грот тень.
Для занимавшихся внизу мародерством и разрушением он оставался незаметным.
– Галапас? – обратился я в пустоту. – Галапас?
Из хрустального грота донесся легкий свист, тихое неестественное жужжание, похожее на слышанную мной в ночи музыку. Человеком и не пахло. Этого я не ожидал. Но все же забрался на уступ, встал на колени и вгляделся в темноту.
В свете факела показались кристаллы и моя лира, стоявшая за освещенным шаром. Она была совершенно невредима. И ничего больше, не считая угасавшего в блестящих стенах шума. Во вспышках и бликах света там должны быть видения, но сейчас мне неподвластны они. Я оперся рукой о камень и спрыгнул на пол. Пламя факела заколебалось. Проходя мимо покосившегося зеркала, я поймал в нем отражение высокого юноши. Его лицо было бледно, черные глаза расширены. Я выбежал на траву, забыв про пылающий факел. Сложив ладони рупором, я приготовился позвать Кадала, но звук, донесшийся сзади, заставил меня резко обернуться и посмотреть наверх.
С холма поднялись два ворона и черная ворона и принялись сердито каркать на меня.
На этот раз не спеша я взобрался по тропинке мимо источника на холм над пещерой. Не прекращая каркать, вороны набрали высоту. Из кустов молодого папоротника взлетела еще пара ворон. Остальные продолжали возиться среди цветущего боярышника.
Я размахнулся и швырнул в них горящим факелом.
Трудно сказать, сколько времени он был мертв. Я узнал его по выцветшим коричневым лохмотьям, трепещущим под скелетом. В апрельских маргаритках валялся старый сломанный сандалий. Кисть отломилась от руки, и белые хрупкие кости лежали теперь рядом с моей ногой. Был виден сломанный мизинец, криво вправленный на место. Сквозь пустую грудную клетку начала прорастать апрельская трава. Воздух был чист и наполнен светом. Пахло цветущим утесником.
Факел уткнулся в свежую траву. Я наклонился и поднял его. Не следовало бросать им в птиц. Они устроили ему подобающие проводы.
Я обернулся, услышав шаги. Это был Кадал.
– Увидел, как взлетели птицы, – сказал он и поглядел на останки под боярышником. – Галапас?
Я кивнул.
– Беспорядок у пещеры говорит сам за себя. Я догадался.
– Не думал, что пробыл здесь так долго.
– Доверь это дело мне. – Он наклонился. – Похороню его. Иди и подожди меня там, где мы оставили лошадей. Я посмотрю какой-нибудь инструмент.
– Нет, пускай лежит с миром под боярышником. Мы соорудим над ним насыпь, которая и поглотит его. Займемся этим вместе, Кадал.
Кругом было достаточно камней, чтобы соорудить могильный курган. Кинжалами мы нарезали дерна и положили его сверху. В конце лета он прорастет папоротником, наперстянкой и молодой травой, которые послужат ему саваном. Здесь мы и оставили его.
Спускаясь с горы, я припомнил, когда последний раз проходил здесь. Тогда я горько оплакивал смерть Сердика, потерю матери и Галапаса. Кто знает, что готовит нам будущее? «Ты еще увидишь меня, – сказал он. – Обещаю тебе». Да, я увидел его. Когда-то по-своему сбудется и его другое обещание.
Я вздрогнул и поймал на себе быстрый взгляд Кадала.
– Надеюсь, ты додумался взять с собой флягу, – отрывисто проговорил я. – Мне надо сделать глоток.
4
Кадал взял нечто больше, чем флягу. Он принес еды – соленую баранину, хлеб и оливки последнего урожая в собственном масле. Мы остановились у леса с его подветренной стороны и приступили к трапезе. Рядом паслась кобыла, далеко внизу безмятежно текла река, блестевшая среди по-апрельски зеленеющих полей и поросших молодняком холмов. Туман развеялся, стоял прекрасный солнечный день.
– Ну, – сказал в конце концов Кадал, – что будем делать?
– Отправимся к моей матери. Если, конечно, она еще там. Клянусь Митрой, я бы дорого дал за то, чтобы узнать, кто это сделал! – добавил я с неожиданной для самого себя яростью.
– Кто же, кроме Вортигерна?
– Вортимер, Пасентиус, кто угодно. Когда человек мудр, добр и хорош, – добавил я с горечью, – кажется, что все подряд против него. Галапаса мог убить бандит из-за пищи, пастух из-за жилья, проходивший мимо воин ради глотка воды.
– Но это не убийство.
– Что же это?
– Я имею в виду, что это сотворил не один. Человеческая стая во много крат хуже человека-одиночки. Думаю, что это были люди Вортигерна, возвращавшиеся из города.
– Наверно, ты прав. Я узнаю.
– Думаешь, у тебя получится увидеть мать?
– Попытаюсь.
– Он... У тебя есть послание для нее? – подобный вопрос мог быть задан Кадалом лишь в силу существовавших между нами отношений.
– Если ты подразумеваешь, не просил ли Амброзиус передать ей что-нибудь, нет, – просто ответил я. – Он доверил это мне. Что я ей скажу, зависит целиком и полностью от того, что здесь произошло за время моего отсутствия. Сначала поговорю с ней, а потом решу, что сказать. Со временем привязанности меняются. Посмотри на меня. Мы расстались, когда я был ребенком. У меня остались лишь детские воспоминания. Теперь мне кажется, что я совершенно не понимал ее, ее мысли и желания. Ее привязанности могут заключаться совершенно в разном, не только в церкви. Она может по-другому думать об Амброзиусе. Боги ведают, что она не виновата, если стала мыслить иначе. Она ничего не должна Амброзиусу и позаботилась об этом с самого начала.
– Монастырь не тронули, – задумчиво проговорил Кадал, глядя в зеленую даль, прорезанную блестящей ленточкой реки.
– Верно. Вортигерн пощадил монастырь. Мне предстоит узнать, кто в чьем лагере находится, прежде чем отправлять сообщение. Что бы матери ни было известно за все прошедшие годы, ей не повредит неведение в течение непродолжительного срока. Что бы ни происходило перед высадкой Амброзиуса, я не должен рисковать, раскрывая все карты.
Кадал начал собирать остатки еды, а я задумчиво глядел в светлую даль.
– Довольно просто выяснить, где сейчас находится Вортигерн, – произнес я медленно, как бы размышляя вслух. – Высадился ли уже Хенгист, сколько с ним людей. Маррик узнает это без особого труда. Но Граф поручил мне выведать еще кое-что, чего не узнать в монастыре, а Галапас мертв. Придется поискать. Подождем здесь до сумерек и спустимся к Святому Петру. Мать скажет мне, к кому можно безбоязненно обратиться. – Я поглядел на Кадала. – Какому бы королю она ни оставалась верна, она не выдаст меня.
– Да. Будем надеяться, ей разрешат повидаться с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63