– У тебя еще есть время. У тебя и твоих друзей, сражавшихся вместе с Вортимером. А как там брат Вортимера, Пасентиус? Тебе известно, где он? Он по-прежнему непримирим к Вортигерну?
– Да, но говорят, он отправился заключать мир с Хенгистом. Он никогда не примкнет к Амброзиусу. Британия нужна ему самому.
– А ты? – спросил я. – Чего хочешь ты?
Диниас ответил просто и на этот раз безо всякой бравады.
– Места, которое я смогу назвать своим собственным. Вот это, например. В конце концов оно мое. Ты знаешь, что он убил королевских детей?
– Нет. Но это не удивительно. Это вошло у него в привычку.
Я помолчал.
– Ладно, Диниас. Нам есть о чем поговорить, и я хочу о многом рассказать тебе. Но сначала хочу просить тебя об одном одолжении.
– Каком?
– Оказать мне гостеприимство. Мне некуда податься, пока я не обзавелся собственным жильем. Мне хотелось бы остановиться в доме моего деда.
– Он теперь не тот, что был, – ответил Диниас без притворства и экивоков.
Я рассмеялся.
– Сохраняется ли что-нибудь неизменным? Была бы крыша от проливного дождя и огонь, просушить одежду, да поесть чего-нибудь, не имеет значения чего. Что, если мы пошлем Кадала за едой и поужинаем дома? За кувшином вина и пирогом я расскажу тебе обо всем. Но предупреждаю, если ты только потянешься за игральными костями, я сам позову людей Вортигерна.
Диниас вдруг расслабленно улыбнулся.
– Не беспокойся. Пойдем. В нескольких комнатах еще можно жить. Мы подыщем тебе кровать.
Мне досталась комната Камлака, пыльная, в ней тянуло сквозняком. Кадал не разрешил мне ложиться на постель, пока не просушил ее у камина в течение часа. У Диниаса не было слуг, не считая неопрятной девчонки, которая присматривала за ним, очевидно, в обмен на право разделять с ним ложе. Кадал отправил ее собирать хворост и греть воду, а сам пошел в монастырь отнести записку моей матери и в таверну за вином и ужином.
Мы поужинали у камина. Нам прислуживал Кадал, и мы засиделись за разговорами допоздна. Здесь достаточно упомянуть, что я рассказал Диниасу о своих приключениях, опустив непонятные для него части. Я мог бы испытать подобие удовлетворения, раскрыв ему свое происхождение, но решил подождать, пока не смогу быть полностью уверенным в этом человеке и пока в округе еще рыщут люди Вортигерна. Поэтому я рассказал ему, как попал в Британию и стал человеком Амброзиуса. Диниас был наслышан о моем пророчестве у королевского форта и уже верил в грядущую победу Амброзиуса. Наш разговор закончился тем, что он дал обещание направиться с новостями на запад собирать силы на окраинах Уэльса. Он побоялся бы, я уверен, поступить вопреки своему обещанию. Что бы солдаты ни говорили о происшедшем в Динас Бренине, этого было достаточно, чтобы поразить небогатое воображение моего кузена Диниаса, навеять на него страх перед моим могуществом. Но и без страха я мог доверять ему в этом поручении. Мы проговорили до рассвета, я дал ему денег и пожелал спокойной ночи.
Он уехал утром, до того, как я проснулся. Он сдержал свое слово и позже присоединился к Амброзиусу у Йорка с несколькими сотнями людей. Его приняли с почестями, и он зарекомендовал себя доблестным воином. Но вскоре в одной мелкой стычке он получил тяжелые ранения, от которых и скончался. Я же больше его не встречал.
Кадал закрыл за ним дверь.
– По крайней мере здесь есть хороший замок и прочный запор.
– Ты опасаешься Диниаса? – спросил я.
– В этом чертовом городе я боюсь всех. Я не успокоюсь, пока мы не уедем отсюда и не присоединимся к Амброзиусу.
– Сейчас ты можешь уже не беспокоиться. Люди Вортигерна уехали. Ты же слышал, что сказал Диниас.
– Да. Я также слышал, что сказал ты. – Он остановился забрать одеяла от камина и встал с занятыми постельными принадлежностями руками, глядя на меня.
– Что ты имел в виду, говоря о собственном жилье? Не собираешься же ты заводить здесь себе дом?
– Не дом.
– Пещеру?
Я улыбнулся, увидев выражение его лица.
– Когда я больше не нужен буду Амброзиусу и в стране станет спокойно, именно туда я и отправлюсь. Я же говорил тебе, что если ты останешься со мной, то тебе придется жить далеко от дома.
– Насколько я помню, мы говорили о смерти. Ты имеешь в виду – жить там?
– Не знаю. Может быть, нет. Но думаю, мне потребуется место, где я смогу уединиться, отстраниться от происходящего. Размышлять и планировать в жизни – одно дело, действовать – другое. Человек не может постоянно «действовать».
– Скажи об этом Утеру.
– Я не Утер.
– Приходится поступать по-всякому, как говорят. – Кадал свалил одеяла на постель. – Почему ты улыбаешься?
– Разве? Ничего. Давай ложиться спать, чтобы явиться в монастырь пораньше. Тебе снова пришлось давать взятку старухе?
– Старуха – это еще ничего. – Он выпрямился. – На этот раз меня встретила девушка. Тоже привратница, судя по дерюжной накидке и капюшону. Тот, кто посылает такую девчонку в монастырь, заслуживает, чтобы его...
Кадал начал объяснять, чего заслуживает тот человек, но я прервал его.
– Ты узнал, как чувствует себя моя мать?
– Говорят, лучше. Жар прошел, но спокойствие не вернется к ней, пока она не увидит тебя. Ты расскажешь ей обо всем?
– Да.
– А потом?
– Мы поедем к Амброзиусу.
– А... – сказал он и расстелил себе на полу матрац. Потушив лампу, он без лишних слов улегся и заснул.
Доставшаяся мне кровать оказалась достаточно удобной. Комната, несмотря на запущенность, казалась роскошью после долгого путешествия. Но спалось мне плохо. Я представлял себя уже в пути, вместе с Амброзиусом, по дороге в Довард. Судя по тому, что мне было известно о Доварде, его покорение станет нелегкой задачей. Я начал беспокоиться, не оказал ли отцу медвежью услугу, выгнав Вортигерна из крепости в Сноудоне. Было бы лучше, если бы он там остался, думал я. Пускай торчал бы себе там со своей вонючей башней, пока Амброзиус не скинул бы его в море.
Удивительно, какие мне понадобились усилия, чтобы вспомнить свое собственное пророчество. Сотворенное мною в Динас Бренине не принадлежало мне. Но я решил послать Вортигерна прочь из Уэльса. Ко мне обращались из темноты, из глуши, от сверкающих звезд. Красный Дракон победит, Белый падет. Голос, сказавший-так, снова звучал в заплесневелой комнате Камлака. Он не был моим. Он принадлежал богу. Кое-кто не стал искать доводов, а выслушал и заснул.
3
Ворота нам открыла девушка, о которой рассказывал Кадал. Должно быть, она ждала нас. Как только Кадал поднял руку к колокольчику, ворота открылись, и она пригласила нас пройти. Передо мной быстро промелькнули широко раскрытые глаза под коричневым капюшоном и очертания гибкого молодого тела, прикрытого грубым монашеским одеянием. Она заперла тяжелые ворота и быстро повела нас по двору. Ее голые ноги в полотняных сандалиях замерзли и были заляпаны грязью из луж, покрывавших двор. Они выглядели стройными и ладными. Ее руки также были хороши. Не говоря ни слова, она провела нас через двор по узкому проходу между двумя строениями, и мы оказались на квадратной площадке. Под стенами росли фруктовые деревья и были разбиты цветочные клумбы, на которых большей частью росли сорняки и полевые цветы. Двери келий, выходящих во двор, были некрашены. Некоторые были открыты и обнажали комнаты, обезображенные скудостью и запустением.
Чего нельзя было сказать о комнате моей матери. Она жила с соответствующими, если не с королевскими удобствами. Ей позволили привезти собственную мебель, комнату выбелили известкой до слепящей белизны. С наступлением апреля в окно пробивалось солнце, бросая лучи сквозь узенькое окошко прямо на постель. Я помню обстановку: ее собственная кровать, взятая из дома, занавеска на окне, вытканная ею самой. Та самая красная ткань с зеленым узором, которую она ткала в день приезда дяди Камлака. На полу лежала волчья шкура. Мой дед убил зверя голыми руками и рукояткой сломанного кинжала. В детстве я пугался глаз-бусин и злого оскала. На стене, в ногах кровати, висело распятие из тусклого серебра, украшенное изящным узором сплетенных линий и вкраплениями аметиста, отражавшего свет.
Девушка молча показала мне на дверь и ушла. Кадал присел на скамейке во дворе подождать.
Мать полулежала на подушках, освещаемая солнцем. Она выглядела бледной и усталой и говорила почти шепотом. Но, по ее словам, ей было уже лучше. Когда я спросил мать о болезни и прикоснулся рукой к ее вискам, она, улыбаясь, отвела мою руку, сказав, что за ней и так хорошо присматривают. Я не стал настаивать. Лечение всегда наполовину заключается в вере больного в выздоровление, а для любой женщины ее сын навсегда остается лишь ребенком. Кроме того, я видел, что жар спал, а так как беспокойство обо мне покинуло ее, она уснет спокойным сном, сном, который лечит.
Поэтому я придвинул к кровати единственный в келье стул, сел на него и стал рассказывать ей о том, что она хотела знать, не дожидаясь ее вопросов. Я рассказал о бегстве из Маридунума и путешествии, стремительном, как полет стрелы, пущенной богом, в Малую Британию, где я предстал перед Амброзиусом, а также о всем том, что произошло потом. Мать откинулась на подушки и наблюдала за мной с удивлением и каким-то чувством, которое я бы определил как чувство комнатной птицы, высидевшей яйцо сокола.
Когда я завершил рассказ, мать выглядела уставшей, у нее под глазами легли серые тени. Я поднялся, чтобы уйти. Она выглядела довольной и сказала, словно подводя для себя черту под всей этой историей (да так оно, наверное, и было для нее):
– Он признал тебя.
– Да. Меня называют Мерлин Амброзиус.
Мать помолчала, улыбаясь. Я подошел к окну и оперся локтями на подоконник, глядя во двор. Пригревало солнце. Кадал кемарил на скамейке. Мой взор привлекло движение в противоположном конце двора. У затемненного входа в келью стояла девушка, наблюдая за дверью моей матери, как бы ожидая, когда я выйду. Она откинула капюшон, и даже в тени мне было видно ее красивое молодое лицо, обрамленное золотистыми волосами. Она заметила меня, и на несколько секунд наши глаза встретились. Я понял, почему древние вооружили своего самого жестокого бога стрелами. Эти стрелы пронзили меня. Накинув капюшон, она растворилась в темноте.
– А теперь, что теперь? – настойчиво спрашивала сзади мать.
Я повернулся спиной к свету.
– Я отправлюсь к нему. Но сначала дождусь, когда ты поправишься. Я хочу взять в дорогу хорошие вести о тебе.
– Тебе нельзя оставаться здесь, – заволновалась мать. – В Маридунуме небезопасно для тебя.
– Думаю, наоборот. Как только пошли слухи о высадке, люди Вортигерна исчезли из округи. Когда мы продвигались на юг, нам пришлось ехать холмами: дороги заполнили люди, желающие присоединиться к Амброзиусу.
– Верно, но...
– И я не буду бродить по городу, обещаю тебе. Вчера вечером мне повезло, прямо на въезде в город я встретил Диниаса. Он дал мне комнату во дворце.
– Диниас?
Меня рассмешило ее удивление.
– Диниас чувствует себя в долгу передо мной, неважно почему, но вчера вечером мы быстро договорились.
Я рассказал ей, с каким поручением я его отправил, и она кивнула.
– Ему, – было ясно, что она имеет в виду не Диниаса, – потребуется каждый человек, способный держать в руках меч. – Мать нахмурила брови. – Говорят, у Хенгиста триста тысяч человек. Сможет ли он, – она опять говорила не о Хенгисте, – противостоять Вортигерну, а затем Хенгисту с саксами?
Наверное, я продолжал еще предаваться воспоминаниям о ночном бдении. Не задумываясь, я произнес:
– Я же сказал так, значит, это должно быть верно.
Мой взгляд привлекло движение на кровати. Мать крестилась. Сквозь строгость и удивление в ее глазах сквозил страх.
– Мерлин, – она закашлялась и продолжала хриплым шепотом, – не будь самонадеян. Если даже бог и дал тебе силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63