«Мой брат Михаэль…»
Тени чужих голосов: «Женщина моего дома, Ангелос… Человек — не остров…»
Я стояла под жарким утренним солнцем и думала о Саймоне. Почему я с ним иду? Я сказала, что это абсурдно, так оно и есть… Но у меня было странное ощущение, что не только я нужна Саймону, но и мне самой что-то нужно. Я тоже хочу кое-что найти. Маленькая яркая птичка пролетела в тишине, как оторванный лист. Я пошла к воротам. Теперь я думала о себе. Не о той индивидуальности, которую нашла, вернув Филу кольцо, а о той, которую так легко приняла вчера и, похоже, не хотела сбрасывать, отпихивать… Не Камилла Хэвен, а просто девушка Саймона. Скоро я оказалась под развалинами великого храма. Я медленно шла под солнцем вниз по горе. Вот маленькое гранатовое дерево прижалось к скале, его листья поникли, темно-зеленые и тихие, колдовски пламенеют плоды. Вот театр, где мы с Саймоном разговаривали прошлой ночью. Я посмотрела на монумент, на шесть великих колонн, стоящих как живой огонь над глубинами долины, посидела у одной из них, послушала пение птиц и далекий звон овечьих колокольчиков.
В восемь я пошла по священному пути мимо сосен к музею. Его двери были еще закрыты, человек в одежде гида сидел под деревьями напротив. Я подошла к нему, он очень хорошо говорил по-английски. Оказалось, что музей открывается полдесятого. Этот гид там каждый день, только на час уходит провести группу туристов по руинам. Хотя в Дельфах много достопримечательностей, все идут в музей и смотрят на «Возничего». Гид был знаком с Нигелем, видел его рисунки и очень одобрял. Он часто приходит в музей, но вчера его, вроде, не было. А новую дорогу строят к стадиону, который очень красив, но туристы туда не ходят — дорога слишком крутая. А потом туда будут ездить автобусы и машины, жалость какая…
Я спросила:
— А вы были тут во время войны?
— Да нет, в Дельфах тогда не были нужны гиды. Никого не интересовали ни храм, ни сокровищница, ни Возничий. Когда я вожу туристов по окрестностям, всегда говорю, что, если бы люди приходили сюда к Оракулу, как в те времена, когда Дельфы были центром вселенной, все бы их раздоры прекратились. Имею бешеный успех. Дельфийская Лига Наций.
— Представляю. А вы при этом говорите о битвах между Дельфами и их соседями, о развалинах Криссы, о монументах победам Афин над спартанцами и спартанцев над Афинами…
— Иногда. — Он засмеялся. — Придется говорить осторожней, когда поведу вас на экскурсию.
— А вот Возничий… Я видела его фотографию. Глаза выложены ониксом и белой эмалью, длинные металлические ресницы, узкий лоб и тяжелый подбородок… Ведь это, в общем, некрасивое лицо? А все говорят, он так прекрасен…
— Вы скажете то же самое. На картинках все не так. Как с великим Гермесом в Олимпии. На фотографиях мрамор слишком гладкий и сияет, как мыло. А от статуи перехватывает дух.
— Знаю. Я видела.
— Тогда готовьтесь увидеть Возничего. Это — одна из величайших статуй Греции. Знаете, что меня поражает, хотя я вижу его каждый день?
— Что?
— Он такой молодой… Я думал, что он — победитель соревнований, хозяин команды, но, говорят, он просто один из тех, кто вез владельца.
— Я читала у Павзания, что в Дельфах есть бронзовая колесница с обнаженным владельцем и юным возничим из хорошей семьи. Это он об этом?
— Нет, нашего Возничего землетрясение засыпало раньше, чем Павзаний приехал в наш город. Когда-то здесь было шесть тысяч статуй, очень многие погублены и украдены. То, что земля скрыла Возничего — явно рука богов, это спасло его от исчезновения. Один Нерон взял в Рим пятьсот статуй.
Вдруг раздались ужасные крики и шум.
— Ради Бога, что это?
— Да ничего особенного, маленький конфликт между рабочими.
— Маленький?! По звукам — настоящая война.
— Боюсь, мы очень воинственная раса. Там еще остались рабочие из археологической партии — убирают мостки и какой-то мусор. Ночью пропал мул и кое-какие инструменты, и все люди без особого пыла обвиняют друг друга в воровстве.
— Ладно, мне пора. Можете повести меня завтра на экскурсию? вы здесь будете в это время?
— Я здесь всегда.
Я остро представила себе целую жизнь в Дельфах на дороге под ярким утренним солнцем.
— Постараюсь быть здесь в восемь, если сумею пойти. А если нет…
— Не важно. Сможете, я поведу вас с величайшим удовольствием, а нет, так нет.
Он смотрел на меня сквозь сигаретный дым спокойным нелюбопытным голубым взглядом и я спросила:
— Кирие, а вы не знаете случайно, что происходило со статуями из музея во время войны? Возничий, например… Он был здесь? Спрятан?
— Он был в Афинах.
Позади меня остановилась облезлая черная машина, Саймон усмехнулся из окна.
— Доброе утро.
— Ой! Я опоздала? Вы меня искали?
— Ответ на оба вопроса — нет. Я приехал рано, и мне сказали, что вы здесь. Завтракали?
— Сто лет назад.
— Почему люди напускают на себя тон такого превосходства, когда им удается встать раньше восьми, не представляю. — Он наклонился и открыл дверцу машины. — Садитесь, отправляемся. Или хотите за руль?
Я оставила этот выпад без ответа и быстро проскользнула на место пассажира рядом с ним.
Когда машина набрала скорость и повернула за угол, я сказала:
— Возничий был во время войны спрятан в Афинах.
— Это — естественно, нет? — он улыбнулся.
— Ну да. Вы увлекли меня своей историей, — я почти защищалась.
— Увлек. Ходили утром по развалинам?
— Да.
— Я так и думал. Я там завсегдатай, чаще всего около шести.
— А сегодня не пошли?
Он улыбнулся.
— Нет, подумал, что вы захотите побыть там одна.
— Саймон, вы очень… — Я начала, но остановилась, он не поинтересовался, что я хотела заявить. И я спросила не совсем кстати. — Послушайте, вы когда-нибудь выходите из себя?
— Что за странный вопрос?
— Да ладно, я же знаю, что вы читаете мои мысли.
— Вчера вечером?
— Да, не так уж и трудно было угадать. Конечно. Нигель ведь ужасно грубил. Вы не обижались?
— Обижаться? Нет.
— Почему?
— На него нельзя обижаться, потому что он очень несчастлив. Жизнь для него нелегка, да еще влюбился в эту девушку, а она крутит им как хочет. Но вчера вечером что-то было неправильно. Дело не в нервах, артистическом темпераменте или ее ведьмовских штучках. Явно было что-то еще.
— Может, просто напился?
— И это тоже. Он обычно очень мало пьет, а вчера…
— А он ничего не сказал, когда вы вернулись? Мне показалось, он собирался, как раз когда появилась Даниэль.
— Мне тоже. Но я его не видел и не слышал, как он вернулся. Его комната была пуста, я подождал и пошел спать.
— Возможно, он чинил душ.
— Я тоже так подумал, но дверь Даниэль была открыта, и она тоже куда-то делась. Я решил, что молодые люди пошли в деревню еще выпить или просто погулять. А когда сегодня проснулся, он уже ушел.
— Я видела, как он брел один в горы мимо кладбища и через сосны. Я молчала, а он, по-моему, меня не заметил.
— Будем надеяться, что он сегодня поработает, и у него все пройдет. А еще какое-нибудь открытие вы сделали сегодня утром?
Машина замедлила ход и миновала трех осликов, шлепающих по дорожной пыли. На первом боком сидела старая женщина, в левой руке она держала прялку, в правой — веретено, она ехала, не глядя пряла белую шерсть, и улыбнулась нам.
— Да. Это странная страна, она действует на человека умственно, физически и, я думаю, даже морально. Прошлое такое живое, настоящее — насыщенное, а будущее цветет и надвигается. Солнце разгоняет кровь в жилах в два раза быстрее, может, это позволило грекам перенести двадцать поколений рабства, которые сломали бы любую нацию. Сюда приезжаешь посмотреть на призраков, руины и живописных крестьян, а обнаруживаешь…
Я остановилась.
— Что?
— Нет. Я говорю чушь.
— Это хорошая чушь. Говорите дальше. Что обнаруживаешь?
— Что могила Михаэля Лестера так же важна, как гробница Агамемнона в Микенах, Байрона или Александра, они все — части одной картины. — Я опять замолкла и закончила беспомощно. — Греция. Что, черт побери, она делает с человеком?
Он помолчал немного, потом заговорил.
— Это потому, что она принадлежит всем. Мы знаем ее мифы, живем по ее законам, она создала почти все, что в мире чего-то стоит — правду, свободу, красоту, она — наша вторая родина.
Мы вплыли в поворот и перед нами открылась глубокая долина, и еще красивее стала гора — серебряно-зеленая, голубая, облачно-серая. Геликон. И мы молчали до Араховы, где нас ждали Стефанос и Нико.
— Вам нравятся мои носки? — спросил Нико.
— Они прекрасны, — сказала я честно. Они и были, светились ярко-розовым всплеском на фоне раскаленных камней, как неоновые вывески на фоне неба.
— Они светятся, — объяснил он.
— Вижу. Где ты их взял?
— В Афинах. Последняя мода из Нью-Йорка.
— Часто там бываешь?
— Нет. Поехал туда работать, когда мне было четырнадцать. Я был мальчиком в Акрополь палас отеле.
— Понятно. Там и выучил английский?
— Частично. Я его еще учил в школе. Хорошо говорю, правда?
— Очень. А почему ты не остался в Афинах?
— Здесь лучше. — Он оглянулся. Далеко внизу деревня падала с горы игрушечным водопадом цветных крыш. Нико опять посмотрел на меня, вроде удивленно. — Здесь ничего нет. Никаких денег. Но здесь лучше. Арахова — моя деревня. Думаете, я чокнутый? Вы приехали из Лондона, где денег очень много. Все греки чокнутые немножко. Но вы думаете, глупо было уезжать из Афин?
— Какое-то благородное безумие в греках точно есть, — сказала я смеясь. — Но ты не чокнутый, здесь правда лучше, деньги или нет. А я не живу в Лондоне. В деревне, как ты.
Он был безумно удивлен. Я уже давно обнаружила, что для греков Англия значит Лондон, огромный, с золотой мостовой.
Саймон со Стефаносом шли впереди.
— А далеко нам идти, Нико?
— Час или чуть больше. Это место ближе к Дельфам, чем к Арахове. Сначала пойдем по дороге, потом полезем на скалы. Когда-то там была звериная тропа, но сейчас — нет, камни осыпались со скалы. Я там никогда не был, дорогу знает дедушка. Устали?
— Нет, хотя, конечно, очень жарко.
— В Греции, — покосился он на меня, — женщины очень сильные.
Я подумала обо всех кафе, где целыми днями сидят жизнерадостные бездельники-мужчины, и сказала:
— Да, думаю, им приходится.
— Конечно, мужчины здесь очень крутые.
— Ну, значит, если мы встретим тень Ангелоса на горе, я почувствую себя в полной безопасности с тобой, Нико.
— Конечно! Я его, понимаете, должен убить. И это легко, потому что он старый, а я молодой.
— Думаю, ему около сорока, — согласилась я. — А тебе сколько?
— Семнадцать.
— Правда? Я думала, что ты намного старше.
Он восторженно улыбнулся:
— Правда? Правда думали? А вам сколько лет, красивая мисс?
— Совершенно не умеешь себя вести! Мне — двадцать пять.
— Такая старая? Но вы не выглядите настолько, — сказал он великодушно. — Это хороший возраст, правда? Давайте я подам вам руку, здесь очень круто.
Я засмеялась:
— Я все-таки не настолько старая. И я нисколько не устала, просто жарко.
Мы давно вышли из-под деревьев, ужасная жара. Мы шли прямо на север, солнце светило справа, отбрасывая острые и тяжелые графитовые тени на белые скалы. Это можно считать дорогой только из вежливости. Это — склон горы, не слишком крутой, но неудобный и с острыми камнями. Деревья остались позади. Высоко над нами, так, что смотреть на них было больно, висели и медленно кружились три птицы, не шевеля крыльями, как игрушки на невидимых нитях. Мне показалось, что я слышу их сладкое мяуканье. Больше ничего не нарушало тишины, кроме наших шагов и дыхания.
Дорога уперлась в обрушившуюся стену упавших камней, красной и коричневой земли и остановилась. Мы полезли наверх по тропе землетрясений, последнее было лет двенадцать назад. Только тот, кто ходит на Парнас каждый день, может узнать знакомые места, если сойдет с дороги. С тех пор как Стефанос нашел Михаэля, все совершенно изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Тени чужих голосов: «Женщина моего дома, Ангелос… Человек — не остров…»
Я стояла под жарким утренним солнцем и думала о Саймоне. Почему я с ним иду? Я сказала, что это абсурдно, так оно и есть… Но у меня было странное ощущение, что не только я нужна Саймону, но и мне самой что-то нужно. Я тоже хочу кое-что найти. Маленькая яркая птичка пролетела в тишине, как оторванный лист. Я пошла к воротам. Теперь я думала о себе. Не о той индивидуальности, которую нашла, вернув Филу кольцо, а о той, которую так легко приняла вчера и, похоже, не хотела сбрасывать, отпихивать… Не Камилла Хэвен, а просто девушка Саймона. Скоро я оказалась под развалинами великого храма. Я медленно шла под солнцем вниз по горе. Вот маленькое гранатовое дерево прижалось к скале, его листья поникли, темно-зеленые и тихие, колдовски пламенеют плоды. Вот театр, где мы с Саймоном разговаривали прошлой ночью. Я посмотрела на монумент, на шесть великих колонн, стоящих как живой огонь над глубинами долины, посидела у одной из них, послушала пение птиц и далекий звон овечьих колокольчиков.
В восемь я пошла по священному пути мимо сосен к музею. Его двери были еще закрыты, человек в одежде гида сидел под деревьями напротив. Я подошла к нему, он очень хорошо говорил по-английски. Оказалось, что музей открывается полдесятого. Этот гид там каждый день, только на час уходит провести группу туристов по руинам. Хотя в Дельфах много достопримечательностей, все идут в музей и смотрят на «Возничего». Гид был знаком с Нигелем, видел его рисунки и очень одобрял. Он часто приходит в музей, но вчера его, вроде, не было. А новую дорогу строят к стадиону, который очень красив, но туристы туда не ходят — дорога слишком крутая. А потом туда будут ездить автобусы и машины, жалость какая…
Я спросила:
— А вы были тут во время войны?
— Да нет, в Дельфах тогда не были нужны гиды. Никого не интересовали ни храм, ни сокровищница, ни Возничий. Когда я вожу туристов по окрестностям, всегда говорю, что, если бы люди приходили сюда к Оракулу, как в те времена, когда Дельфы были центром вселенной, все бы их раздоры прекратились. Имею бешеный успех. Дельфийская Лига Наций.
— Представляю. А вы при этом говорите о битвах между Дельфами и их соседями, о развалинах Криссы, о монументах победам Афин над спартанцами и спартанцев над Афинами…
— Иногда. — Он засмеялся. — Придется говорить осторожней, когда поведу вас на экскурсию.
— А вот Возничий… Я видела его фотографию. Глаза выложены ониксом и белой эмалью, длинные металлические ресницы, узкий лоб и тяжелый подбородок… Ведь это, в общем, некрасивое лицо? А все говорят, он так прекрасен…
— Вы скажете то же самое. На картинках все не так. Как с великим Гермесом в Олимпии. На фотографиях мрамор слишком гладкий и сияет, как мыло. А от статуи перехватывает дух.
— Знаю. Я видела.
— Тогда готовьтесь увидеть Возничего. Это — одна из величайших статуй Греции. Знаете, что меня поражает, хотя я вижу его каждый день?
— Что?
— Он такой молодой… Я думал, что он — победитель соревнований, хозяин команды, но, говорят, он просто один из тех, кто вез владельца.
— Я читала у Павзания, что в Дельфах есть бронзовая колесница с обнаженным владельцем и юным возничим из хорошей семьи. Это он об этом?
— Нет, нашего Возничего землетрясение засыпало раньше, чем Павзаний приехал в наш город. Когда-то здесь было шесть тысяч статуй, очень многие погублены и украдены. То, что земля скрыла Возничего — явно рука богов, это спасло его от исчезновения. Один Нерон взял в Рим пятьсот статуй.
Вдруг раздались ужасные крики и шум.
— Ради Бога, что это?
— Да ничего особенного, маленький конфликт между рабочими.
— Маленький?! По звукам — настоящая война.
— Боюсь, мы очень воинственная раса. Там еще остались рабочие из археологической партии — убирают мостки и какой-то мусор. Ночью пропал мул и кое-какие инструменты, и все люди без особого пыла обвиняют друг друга в воровстве.
— Ладно, мне пора. Можете повести меня завтра на экскурсию? вы здесь будете в это время?
— Я здесь всегда.
Я остро представила себе целую жизнь в Дельфах на дороге под ярким утренним солнцем.
— Постараюсь быть здесь в восемь, если сумею пойти. А если нет…
— Не важно. Сможете, я поведу вас с величайшим удовольствием, а нет, так нет.
Он смотрел на меня сквозь сигаретный дым спокойным нелюбопытным голубым взглядом и я спросила:
— Кирие, а вы не знаете случайно, что происходило со статуями из музея во время войны? Возничий, например… Он был здесь? Спрятан?
— Он был в Афинах.
Позади меня остановилась облезлая черная машина, Саймон усмехнулся из окна.
— Доброе утро.
— Ой! Я опоздала? Вы меня искали?
— Ответ на оба вопроса — нет. Я приехал рано, и мне сказали, что вы здесь. Завтракали?
— Сто лет назад.
— Почему люди напускают на себя тон такого превосходства, когда им удается встать раньше восьми, не представляю. — Он наклонился и открыл дверцу машины. — Садитесь, отправляемся. Или хотите за руль?
Я оставила этот выпад без ответа и быстро проскользнула на место пассажира рядом с ним.
Когда машина набрала скорость и повернула за угол, я сказала:
— Возничий был во время войны спрятан в Афинах.
— Это — естественно, нет? — он улыбнулся.
— Ну да. Вы увлекли меня своей историей, — я почти защищалась.
— Увлек. Ходили утром по развалинам?
— Да.
— Я так и думал. Я там завсегдатай, чаще всего около шести.
— А сегодня не пошли?
Он улыбнулся.
— Нет, подумал, что вы захотите побыть там одна.
— Саймон, вы очень… — Я начала, но остановилась, он не поинтересовался, что я хотела заявить. И я спросила не совсем кстати. — Послушайте, вы когда-нибудь выходите из себя?
— Что за странный вопрос?
— Да ладно, я же знаю, что вы читаете мои мысли.
— Вчера вечером?
— Да, не так уж и трудно было угадать. Конечно. Нигель ведь ужасно грубил. Вы не обижались?
— Обижаться? Нет.
— Почему?
— На него нельзя обижаться, потому что он очень несчастлив. Жизнь для него нелегка, да еще влюбился в эту девушку, а она крутит им как хочет. Но вчера вечером что-то было неправильно. Дело не в нервах, артистическом темпераменте или ее ведьмовских штучках. Явно было что-то еще.
— Может, просто напился?
— И это тоже. Он обычно очень мало пьет, а вчера…
— А он ничего не сказал, когда вы вернулись? Мне показалось, он собирался, как раз когда появилась Даниэль.
— Мне тоже. Но я его не видел и не слышал, как он вернулся. Его комната была пуста, я подождал и пошел спать.
— Возможно, он чинил душ.
— Я тоже так подумал, но дверь Даниэль была открыта, и она тоже куда-то делась. Я решил, что молодые люди пошли в деревню еще выпить или просто погулять. А когда сегодня проснулся, он уже ушел.
— Я видела, как он брел один в горы мимо кладбища и через сосны. Я молчала, а он, по-моему, меня не заметил.
— Будем надеяться, что он сегодня поработает, и у него все пройдет. А еще какое-нибудь открытие вы сделали сегодня утром?
Машина замедлила ход и миновала трех осликов, шлепающих по дорожной пыли. На первом боком сидела старая женщина, в левой руке она держала прялку, в правой — веретено, она ехала, не глядя пряла белую шерсть, и улыбнулась нам.
— Да. Это странная страна, она действует на человека умственно, физически и, я думаю, даже морально. Прошлое такое живое, настоящее — насыщенное, а будущее цветет и надвигается. Солнце разгоняет кровь в жилах в два раза быстрее, может, это позволило грекам перенести двадцать поколений рабства, которые сломали бы любую нацию. Сюда приезжаешь посмотреть на призраков, руины и живописных крестьян, а обнаруживаешь…
Я остановилась.
— Что?
— Нет. Я говорю чушь.
— Это хорошая чушь. Говорите дальше. Что обнаруживаешь?
— Что могила Михаэля Лестера так же важна, как гробница Агамемнона в Микенах, Байрона или Александра, они все — части одной картины. — Я опять замолкла и закончила беспомощно. — Греция. Что, черт побери, она делает с человеком?
Он помолчал немного, потом заговорил.
— Это потому, что она принадлежит всем. Мы знаем ее мифы, живем по ее законам, она создала почти все, что в мире чего-то стоит — правду, свободу, красоту, она — наша вторая родина.
Мы вплыли в поворот и перед нами открылась глубокая долина, и еще красивее стала гора — серебряно-зеленая, голубая, облачно-серая. Геликон. И мы молчали до Араховы, где нас ждали Стефанос и Нико.
— Вам нравятся мои носки? — спросил Нико.
— Они прекрасны, — сказала я честно. Они и были, светились ярко-розовым всплеском на фоне раскаленных камней, как неоновые вывески на фоне неба.
— Они светятся, — объяснил он.
— Вижу. Где ты их взял?
— В Афинах. Последняя мода из Нью-Йорка.
— Часто там бываешь?
— Нет. Поехал туда работать, когда мне было четырнадцать. Я был мальчиком в Акрополь палас отеле.
— Понятно. Там и выучил английский?
— Частично. Я его еще учил в школе. Хорошо говорю, правда?
— Очень. А почему ты не остался в Афинах?
— Здесь лучше. — Он оглянулся. Далеко внизу деревня падала с горы игрушечным водопадом цветных крыш. Нико опять посмотрел на меня, вроде удивленно. — Здесь ничего нет. Никаких денег. Но здесь лучше. Арахова — моя деревня. Думаете, я чокнутый? Вы приехали из Лондона, где денег очень много. Все греки чокнутые немножко. Но вы думаете, глупо было уезжать из Афин?
— Какое-то благородное безумие в греках точно есть, — сказала я смеясь. — Но ты не чокнутый, здесь правда лучше, деньги или нет. А я не живу в Лондоне. В деревне, как ты.
Он был безумно удивлен. Я уже давно обнаружила, что для греков Англия значит Лондон, огромный, с золотой мостовой.
Саймон со Стефаносом шли впереди.
— А далеко нам идти, Нико?
— Час или чуть больше. Это место ближе к Дельфам, чем к Арахове. Сначала пойдем по дороге, потом полезем на скалы. Когда-то там была звериная тропа, но сейчас — нет, камни осыпались со скалы. Я там никогда не был, дорогу знает дедушка. Устали?
— Нет, хотя, конечно, очень жарко.
— В Греции, — покосился он на меня, — женщины очень сильные.
Я подумала обо всех кафе, где целыми днями сидят жизнерадостные бездельники-мужчины, и сказала:
— Да, думаю, им приходится.
— Конечно, мужчины здесь очень крутые.
— Ну, значит, если мы встретим тень Ангелоса на горе, я почувствую себя в полной безопасности с тобой, Нико.
— Конечно! Я его, понимаете, должен убить. И это легко, потому что он старый, а я молодой.
— Думаю, ему около сорока, — согласилась я. — А тебе сколько?
— Семнадцать.
— Правда? Я думала, что ты намного старше.
Он восторженно улыбнулся:
— Правда? Правда думали? А вам сколько лет, красивая мисс?
— Совершенно не умеешь себя вести! Мне — двадцать пять.
— Такая старая? Но вы не выглядите настолько, — сказал он великодушно. — Это хороший возраст, правда? Давайте я подам вам руку, здесь очень круто.
Я засмеялась:
— Я все-таки не настолько старая. И я нисколько не устала, просто жарко.
Мы давно вышли из-под деревьев, ужасная жара. Мы шли прямо на север, солнце светило справа, отбрасывая острые и тяжелые графитовые тени на белые скалы. Это можно считать дорогой только из вежливости. Это — склон горы, не слишком крутой, но неудобный и с острыми камнями. Деревья остались позади. Высоко над нами, так, что смотреть на них было больно, висели и медленно кружились три птицы, не шевеля крыльями, как игрушки на невидимых нитях. Мне показалось, что я слышу их сладкое мяуканье. Больше ничего не нарушало тишины, кроме наших шагов и дыхания.
Дорога уперлась в обрушившуюся стену упавших камней, красной и коричневой земли и остановилась. Мы полезли наверх по тропе землетрясений, последнее было лет двенадцать назад. Только тот, кто ходит на Парнас каждый день, может узнать знакомые места, если сойдет с дороги. С тех пор как Стефанос нашел Михаэля, все совершенно изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24