Димирест выключил световое табло «не курить», оставив табло «Пристегните ремни» гореть до тех пор, пока лайнер не достигнет высоты, на которой прекратится болтанка. Тогда либо сам Димирест, либо Хэррис сделают обращение к пассажирам. Пока им было не до этого, сейчас пилотирование самолета приковывало к себе все внимание.
Димирест доложил по радио на КДП:
– Делаем левобортовой вираж, курс один-восемь-ноль; высота – тысяча пятьсот футов.
Он заметил усмешку, пробежавшую по губам Энсона Хэрриса при словах «левобортовой вираж» вместо обычного «левый вираж». Димирест выразился правильно, но не по уставу. Это была его собственная, димирестовская, манера выражаться. Такого рода словечки были в ходу у многих пилотов-ветеранов – в них проявлялось их бунтарство против бюрократического языка командно-диспетчерских пунктов, который в современной авиации стал считаться как бы обязательным для всего летного состава. Диспетчеры нередко узнавали того или иного пилота по таким вот словечкам.
Несколько секунд спустя рейс два получил по радио разрешение подняться на двадцать пять тысяч футов. Димирест подтвердил прием; Энсон Хэррис продолжал набирать высоту. Еще несколько минут, и они вырвутся на простор, высоко над снежным бураном, туда, где тишина и звезды.
Слова «левобортовой вираж» не прошли незамеченными на земле – их услышал Кейз Бейкерсфелд.
Кейз возвратился в радарную часа полтора назад. До этого он некоторое время провел в гардеробной, совершенно один, перебирая в уме прошлое и укрепляясь в принятом решении, а рука его то и дело машинально нащупывала в кармане ключ от номера в гостинице «О'Хейген». Помимо этого все его внимание было сосредоточено на экране радара. Сейчас он осуществлял контроль за передвижением самолетов, прибывших с востока, и работа его требовала максимального внимания.
Рейс два не попадал непосредственно в сферу его наблюдений. Однако другой диспетчер находился от него всего в нескольких футах, и в промежутке между двумя своими приемами Кейз уловил знакомое выражение «левобортовой вираж» и узнал голос Вернона. До этой минуты Кейз понятия не имел о том, что Вернон Димирест летит сегодня куда-то, да и не мог этого знать. Кейз никогда не был особенно близок с Верноном, хотя таких трений, как у них с Мелом, между Кейзом и Димирестом не было.
Вскоре после того, как самолет, вылетавший рейсом «Золотой Аргос», поднялся в воздух, Уэйн Тевис, главный диспетчер радарной, подъехал на своем кресле к Кейзу.
– Пять минут передышки, старик, – сказал он. – Я тебя подменю. К тебе твой брат пожаловал.
Сняв наушники, Кейз обернулся и различил в углу в полумраке фигуру Мела. А он так надеялся, что Мел сегодня не придет. Кейз боялся, что ему трудно будет выдержать напряжение этой встречи. Но внезапно он почувствовал, что рад приходу Мела. Они с братом всегда были друзьями, и, конечно, они должны проститься, хотя Мел и не будет знать, что это прощанье… Вернее, поймет это только завтра.
– Привет! – сказал Мел. – Шел мимо, решил – загляну. Как дела?
Кейз пожал плечами.
– Да вроде все в порядке.
– Выпьешь кофе? – Мел по дороге прихватил с собой из ресторана две порции кофе в бумажных стаканчиках. Он протянул один стаканчик Кейзу, другой поднес к губам.
– Спасибо. – Кейз был благодарен брату и за кофе и за передышку. Теперь, оторвавшись хотя бы ненадолго от экрана, он ощутил мгновенное облегчение – напряжение, нараставшее в нем за последний час, стало спадать. Он заметил – словно смотрел со стороны, – что его рука, державшая стаканчик с кофе, дрожит.
Мел окинул взглядом радарную. На Кейза он старался не смотреть: слишком взволновало его напряженное выражение осунувшегося лица и эти круги под глазами. Кейз сильно изменился за последние месяцы, а сегодня, подумалось Мелу, выглядел особенно плохо.
Все еще продолжая думать о брате, Мел мотнул головой, указывая на сложное оборудование радарной.
Интересно, что сказал бы старик, если бы попал сюда.
«Старик» – это был их отец, Уолд Бейкерсфелд по прозвищу Бешеный, авиатор старой школы, летавший на открытых бипланах, неутомимый опрыскиватель посевов, ночной почтальон и даже парашютист. Последнее – когда приходилось особенно туго с деньгами. Бешеный был современником Линдберга, дружком Орвилла Райта и летал до конца своей жизни, оборвавшейся внезапно во время съемок трюкового полета в голливудском боевике: трюк закончился катастрофой, которая должна была произойти лишь на экране, а произошла в жизни. Случилось это, когда Мел и Кейз были еще подростками, но «бешеный» папаша успел внушить им, что для них не может быть жизни вне авиации, и, став взрослыми, они продолжали придерживаться этого взгляда. Отец не очень-то удружил своему младшему сыну, не раз думал потом Мел.
Кейз, не отвечая Мелу, только покачал головой, что, впрочем, не имело особого значения, так как вопрос был чисто риторический. Мел просто тянул время, обдумывая, как бы половчее подойти к тому, что больше всего занимало сейчас его мысли. В конце концов он решил действовать напрямик.
Понизив голос, он сказал:
– Кейз, ты нездоров, выглядишь скверно. Да ты и сам это знаешь, так к чему притворяться? Если позволишь, я с радостью тебе помогу. Что у тебя стряслось? Может, обсудим вместе? Мы ведь всегда были откровенны друг с другом.
– Да, – сказал Кейз, – так было всегда.
Он пил кофе, стараясь не глядеть на Мела.
Упоминание об отце, хотя и оброненное вскользь, странно взволновало Кейза. Он хорошо помнил Бешеного: добывать деньги отец никогда не умел, и семья Бейкерсфелдов постоянно сидела на мели, но детей своих он любил и охотно с ними болтал, особенно об авиации, что очень нравилось обоим его сыновьям. После смерти Бешеного Мел заменил Кейзу отца. На Мела во всем можно было положиться. Он обладал превосходным здравым смыслом, чего не хватало их отцу. Он всю жизнь заботился о Кейзе, но никогда не делал этого нарочито, никогда не перегибал палку, как это часто случается со старшими братьями, которые тем самым подавляют чувство собственного достоинства у подростков.
Мел всем делился с Кейзом и даже в пустяках был к нему внимателен и чуток. Так оно оставалось и по сей день. Вот и сейчас – принес кофе, подумал Кейз, но тут же остановил себя: нечего распускать слюни из-за чашки кофе только потому, что это последнее свидание. Мелу не спасти его от одиночества и мучительного чувства вины. Даже Мел не в состоянии вернуть к жизни маленькую Валери Редферн и ее родителей.
Мел кивком показал на дверь, и они вышли в коридор.
– Послушай, старина, – сказал Мел, – тебе необходимо отключиться от всего этого… И, пожалуй, даже надолго. Может быть, не только отключиться, может быть, уйти отсюда совсем.
Кейз улыбнулся – первый раз за все время их разговора.
– Это тебе Натали напела.
– Натали способна мыслить очень здраво.
Какие бы затруднения ни испытывал сейчас Кейз, подумал Мел, ему явно повезло, что у него такая жена. Мысль о золовке привела Мелу на память его собственную жену, которая в это время находилась, по-видимому, где-то на пути в аэропорт. Нет, это нечестно – сравнивать свою супружескую жизнь с чужой. чтобы представить ее себе в невыгодном свете, подумал Мел. Однако порою от этого трудно удержаться. Отдает ли Кейз себе отчет в том, как удачно сложилась в этом отношении его жизнь, подумал Мел.
– И вот еще что, – сказал он. – Я никогда раньше не спрашивал тебя об этом, но, пожалуй, сейчас пришло время. Мне кажется, ты не рассказал мне всего, что произошло тогда в Лисберге… во время катастрофы. И, должно быть, ты не рассказывал этого никому, а я прочел все протоколы. Было там что-нибудь еще, о чем ты не упомянул?
– Было, – сказал Кейз после секундного колебания.
– Да, я это почувствовал. – Мел говорил осторожно, боясь произнести лишнее слово. Этот разговор мог иметь решающее значение для них обоих, и Мел это сознавал. – Но я рассуждал так: если бы ты хотел, чтобы я узнал больше, то сам бы мне рассказал, а раз ты молчишь, значит – не мое это дело. И тем не менее бывает так, что когда тебе кто-то очень дорог… как, например, брат… нельзя успокаиваться на том, что тебя это не касается: нельзя – даже если твоего вмешательства не хотят. И я пришел к выводу, что не стану больше оставаться в стороне. – Помолчав, он спросил мягко: – Ты меня слушаешь?
– Да, – сказал Кейз, – я тебя слушаю. – А сам думал: можно ведь положить конец этому разговору – он же бесцелен. И, вероятно, надо сделать это сразу, сейчас. Извиниться, сказать, что ему необходимо вернуться в радарную. Мел решит, что можно будет продолжить разговор позже, он ведь не знает, что никакого «позже» не будет.
– В тот день в Лисберге, – настойчиво повторил Мел. – То, о чем ты никогда не говорил, – это имеет отношение к тому, как ты себя теперь чувствуешь, к тому, что с тобой происходит? Имеет, да?
Кейз покачал головой.
– Оставим это, Мел. Прошу тебя!
– Значит, я прав. Значит, одно к другому имеет отношение, так ведь?
Какой смысл возражать против очевидности, подумал Кейз.
– Да.
– Ты не хочешь рассказать мне? Но тебе же придется рано или поздно поделиться с кем-то. – Голос Мела звучал просительно и вместе с тем настойчиво. – Ты не можешь вечно жить с этим – что бы оно ни было, – вечно носить это в себе. С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной? Я пойму.
Ты не можешь носить это в себе… С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной?
Кейзу казалось, что голос брата доносится к нему из какой-то дальней дали, словно с другой стороны глубокого, гулкого ущелья, и даже лицо брата словно бы отодвинулось куда-то далеко-далеко. И там, на той стороне ущелья, были еще другие люди – Натали, Брайан, Тео, Перри Юнт, старые друзья Кейза, с которыми он уже давно потерял связь. Но только Мел, единственный из всех, тянулся к нему оттуда, из этой дали, пытался перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Однако пропасть была очень уж широкая. Кейз долго, слишком долго был одинок.
И все же…
Кейз спросил, и собственный голос показался ему чужим:
– Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе об этом здесь? Сейчас?
– А почему бы нет? – решительно сказал Мел.
И правда: почему бы нет? Что-то пробуждалось в душе Кейза – желание излить свою боль, даже если это ни к чему не приведет, ничего, ничего не изменит… Но так ли это? Ведь для чего-то придумана же исповедь, катарсис, покаяние, отпущение грехов. Только в том-то и суть, что исповедь приносит избавление, искупление, а для Кейза искупления нет и не может быть – никогда. По крайней мере, так он чувствует… Но теперь ему уже хотелось узнать, что же скажет Мел.
Что-то поднималось со дна души Кейза, что-то глубоко запрятанное там.
– Никакой особой причины скрывать это у меня нет, – с расстановкой произнес он. – Почему бы действительно не рассказать тебе? Это не займет много времени.
Мел промолчал. Инстинкт подсказывал ему, что одно неверное слово может изменить настроение Кейза, спугнуть признание, которого Мел так долго ждал, которое он так стремился услышать. Мел думал: если только ему удастся узнать, что мучает Кейза, может быть, они вдвоем сумеют сладить с этим. И, судя по виду брата, нужно, чтобы это произошло как можно скорей.
– Ты читал протоколы, – сказал Кейз. Голос его звучал тускло. – Ты только что сам это сказал. Тебе известно почти все, что случилось в тот день.
Мел молча кивнул.
– Только одного ты не знаешь, и никто не знает, кроме меня; об этом не говорилось на расследовании, а я думаю об атом день и ночь… – Кейз умолк.
Казалось, он больше ничего не скажет.
– Бога ради! Ради самого себя, ради Натали, ради меня – дальше!
– Да-да, сейчас, – сказал Кейз.
Он начал описывать то утро в Лисберге, полтора года назад, – обстановку в воздухе, когда он ушел в туалет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Димирест доложил по радио на КДП:
– Делаем левобортовой вираж, курс один-восемь-ноль; высота – тысяча пятьсот футов.
Он заметил усмешку, пробежавшую по губам Энсона Хэрриса при словах «левобортовой вираж» вместо обычного «левый вираж». Димирест выразился правильно, но не по уставу. Это была его собственная, димирестовская, манера выражаться. Такого рода словечки были в ходу у многих пилотов-ветеранов – в них проявлялось их бунтарство против бюрократического языка командно-диспетчерских пунктов, который в современной авиации стал считаться как бы обязательным для всего летного состава. Диспетчеры нередко узнавали того или иного пилота по таким вот словечкам.
Несколько секунд спустя рейс два получил по радио разрешение подняться на двадцать пять тысяч футов. Димирест подтвердил прием; Энсон Хэррис продолжал набирать высоту. Еще несколько минут, и они вырвутся на простор, высоко над снежным бураном, туда, где тишина и звезды.
Слова «левобортовой вираж» не прошли незамеченными на земле – их услышал Кейз Бейкерсфелд.
Кейз возвратился в радарную часа полтора назад. До этого он некоторое время провел в гардеробной, совершенно один, перебирая в уме прошлое и укрепляясь в принятом решении, а рука его то и дело машинально нащупывала в кармане ключ от номера в гостинице «О'Хейген». Помимо этого все его внимание было сосредоточено на экране радара. Сейчас он осуществлял контроль за передвижением самолетов, прибывших с востока, и работа его требовала максимального внимания.
Рейс два не попадал непосредственно в сферу его наблюдений. Однако другой диспетчер находился от него всего в нескольких футах, и в промежутке между двумя своими приемами Кейз уловил знакомое выражение «левобортовой вираж» и узнал голос Вернона. До этой минуты Кейз понятия не имел о том, что Вернон Димирест летит сегодня куда-то, да и не мог этого знать. Кейз никогда не был особенно близок с Верноном, хотя таких трений, как у них с Мелом, между Кейзом и Димирестом не было.
Вскоре после того, как самолет, вылетавший рейсом «Золотой Аргос», поднялся в воздух, Уэйн Тевис, главный диспетчер радарной, подъехал на своем кресле к Кейзу.
– Пять минут передышки, старик, – сказал он. – Я тебя подменю. К тебе твой брат пожаловал.
Сняв наушники, Кейз обернулся и различил в углу в полумраке фигуру Мела. А он так надеялся, что Мел сегодня не придет. Кейз боялся, что ему трудно будет выдержать напряжение этой встречи. Но внезапно он почувствовал, что рад приходу Мела. Они с братом всегда были друзьями, и, конечно, они должны проститься, хотя Мел и не будет знать, что это прощанье… Вернее, поймет это только завтра.
– Привет! – сказал Мел. – Шел мимо, решил – загляну. Как дела?
Кейз пожал плечами.
– Да вроде все в порядке.
– Выпьешь кофе? – Мел по дороге прихватил с собой из ресторана две порции кофе в бумажных стаканчиках. Он протянул один стаканчик Кейзу, другой поднес к губам.
– Спасибо. – Кейз был благодарен брату и за кофе и за передышку. Теперь, оторвавшись хотя бы ненадолго от экрана, он ощутил мгновенное облегчение – напряжение, нараставшее в нем за последний час, стало спадать. Он заметил – словно смотрел со стороны, – что его рука, державшая стаканчик с кофе, дрожит.
Мел окинул взглядом радарную. На Кейза он старался не смотреть: слишком взволновало его напряженное выражение осунувшегося лица и эти круги под глазами. Кейз сильно изменился за последние месяцы, а сегодня, подумалось Мелу, выглядел особенно плохо.
Все еще продолжая думать о брате, Мел мотнул головой, указывая на сложное оборудование радарной.
Интересно, что сказал бы старик, если бы попал сюда.
«Старик» – это был их отец, Уолд Бейкерсфелд по прозвищу Бешеный, авиатор старой школы, летавший на открытых бипланах, неутомимый опрыскиватель посевов, ночной почтальон и даже парашютист. Последнее – когда приходилось особенно туго с деньгами. Бешеный был современником Линдберга, дружком Орвилла Райта и летал до конца своей жизни, оборвавшейся внезапно во время съемок трюкового полета в голливудском боевике: трюк закончился катастрофой, которая должна была произойти лишь на экране, а произошла в жизни. Случилось это, когда Мел и Кейз были еще подростками, но «бешеный» папаша успел внушить им, что для них не может быть жизни вне авиации, и, став взрослыми, они продолжали придерживаться этого взгляда. Отец не очень-то удружил своему младшему сыну, не раз думал потом Мел.
Кейз, не отвечая Мелу, только покачал головой, что, впрочем, не имело особого значения, так как вопрос был чисто риторический. Мел просто тянул время, обдумывая, как бы половчее подойти к тому, что больше всего занимало сейчас его мысли. В конце концов он решил действовать напрямик.
Понизив голос, он сказал:
– Кейз, ты нездоров, выглядишь скверно. Да ты и сам это знаешь, так к чему притворяться? Если позволишь, я с радостью тебе помогу. Что у тебя стряслось? Может, обсудим вместе? Мы ведь всегда были откровенны друг с другом.
– Да, – сказал Кейз, – так было всегда.
Он пил кофе, стараясь не глядеть на Мела.
Упоминание об отце, хотя и оброненное вскользь, странно взволновало Кейза. Он хорошо помнил Бешеного: добывать деньги отец никогда не умел, и семья Бейкерсфелдов постоянно сидела на мели, но детей своих он любил и охотно с ними болтал, особенно об авиации, что очень нравилось обоим его сыновьям. После смерти Бешеного Мел заменил Кейзу отца. На Мела во всем можно было положиться. Он обладал превосходным здравым смыслом, чего не хватало их отцу. Он всю жизнь заботился о Кейзе, но никогда не делал этого нарочито, никогда не перегибал палку, как это часто случается со старшими братьями, которые тем самым подавляют чувство собственного достоинства у подростков.
Мел всем делился с Кейзом и даже в пустяках был к нему внимателен и чуток. Так оно оставалось и по сей день. Вот и сейчас – принес кофе, подумал Кейз, но тут же остановил себя: нечего распускать слюни из-за чашки кофе только потому, что это последнее свидание. Мелу не спасти его от одиночества и мучительного чувства вины. Даже Мел не в состоянии вернуть к жизни маленькую Валери Редферн и ее родителей.
Мел кивком показал на дверь, и они вышли в коридор.
– Послушай, старина, – сказал Мел, – тебе необходимо отключиться от всего этого… И, пожалуй, даже надолго. Может быть, не только отключиться, может быть, уйти отсюда совсем.
Кейз улыбнулся – первый раз за все время их разговора.
– Это тебе Натали напела.
– Натали способна мыслить очень здраво.
Какие бы затруднения ни испытывал сейчас Кейз, подумал Мел, ему явно повезло, что у него такая жена. Мысль о золовке привела Мелу на память его собственную жену, которая в это время находилась, по-видимому, где-то на пути в аэропорт. Нет, это нечестно – сравнивать свою супружескую жизнь с чужой. чтобы представить ее себе в невыгодном свете, подумал Мел. Однако порою от этого трудно удержаться. Отдает ли Кейз себе отчет в том, как удачно сложилась в этом отношении его жизнь, подумал Мел.
– И вот еще что, – сказал он. – Я никогда раньше не спрашивал тебя об этом, но, пожалуй, сейчас пришло время. Мне кажется, ты не рассказал мне всего, что произошло тогда в Лисберге… во время катастрофы. И, должно быть, ты не рассказывал этого никому, а я прочел все протоколы. Было там что-нибудь еще, о чем ты не упомянул?
– Было, – сказал Кейз после секундного колебания.
– Да, я это почувствовал. – Мел говорил осторожно, боясь произнести лишнее слово. Этот разговор мог иметь решающее значение для них обоих, и Мел это сознавал. – Но я рассуждал так: если бы ты хотел, чтобы я узнал больше, то сам бы мне рассказал, а раз ты молчишь, значит – не мое это дело. И тем не менее бывает так, что когда тебе кто-то очень дорог… как, например, брат… нельзя успокаиваться на том, что тебя это не касается: нельзя – даже если твоего вмешательства не хотят. И я пришел к выводу, что не стану больше оставаться в стороне. – Помолчав, он спросил мягко: – Ты меня слушаешь?
– Да, – сказал Кейз, – я тебя слушаю. – А сам думал: можно ведь положить конец этому разговору – он же бесцелен. И, вероятно, надо сделать это сразу, сейчас. Извиниться, сказать, что ему необходимо вернуться в радарную. Мел решит, что можно будет продолжить разговор позже, он ведь не знает, что никакого «позже» не будет.
– В тот день в Лисберге, – настойчиво повторил Мел. – То, о чем ты никогда не говорил, – это имеет отношение к тому, как ты себя теперь чувствуешь, к тому, что с тобой происходит? Имеет, да?
Кейз покачал головой.
– Оставим это, Мел. Прошу тебя!
– Значит, я прав. Значит, одно к другому имеет отношение, так ведь?
Какой смысл возражать против очевидности, подумал Кейз.
– Да.
– Ты не хочешь рассказать мне? Но тебе же придется рано или поздно поделиться с кем-то. – Голос Мела звучал просительно и вместе с тем настойчиво. – Ты не можешь вечно жить с этим – что бы оно ни было, – вечно носить это в себе. С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной? Я пойму.
Ты не можешь носить это в себе… С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной?
Кейзу казалось, что голос брата доносится к нему из какой-то дальней дали, словно с другой стороны глубокого, гулкого ущелья, и даже лицо брата словно бы отодвинулось куда-то далеко-далеко. И там, на той стороне ущелья, были еще другие люди – Натали, Брайан, Тео, Перри Юнт, старые друзья Кейза, с которыми он уже давно потерял связь. Но только Мел, единственный из всех, тянулся к нему оттуда, из этой дали, пытался перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Однако пропасть была очень уж широкая. Кейз долго, слишком долго был одинок.
И все же…
Кейз спросил, и собственный голос показался ему чужим:
– Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе об этом здесь? Сейчас?
– А почему бы нет? – решительно сказал Мел.
И правда: почему бы нет? Что-то пробуждалось в душе Кейза – желание излить свою боль, даже если это ни к чему не приведет, ничего, ничего не изменит… Но так ли это? Ведь для чего-то придумана же исповедь, катарсис, покаяние, отпущение грехов. Только в том-то и суть, что исповедь приносит избавление, искупление, а для Кейза искупления нет и не может быть – никогда. По крайней мере, так он чувствует… Но теперь ему уже хотелось узнать, что же скажет Мел.
Что-то поднималось со дна души Кейза, что-то глубоко запрятанное там.
– Никакой особой причины скрывать это у меня нет, – с расстановкой произнес он. – Почему бы действительно не рассказать тебе? Это не займет много времени.
Мел промолчал. Инстинкт подсказывал ему, что одно неверное слово может изменить настроение Кейза, спугнуть признание, которого Мел так долго ждал, которое он так стремился услышать. Мел думал: если только ему удастся узнать, что мучает Кейза, может быть, они вдвоем сумеют сладить с этим. И, судя по виду брата, нужно, чтобы это произошло как можно скорей.
– Ты читал протоколы, – сказал Кейз. Голос его звучал тускло. – Ты только что сам это сказал. Тебе известно почти все, что случилось в тот день.
Мел молча кивнул.
– Только одного ты не знаешь, и никто не знает, кроме меня; об этом не говорилось на расследовании, а я думаю об атом день и ночь… – Кейз умолк.
Казалось, он больше ничего не скажет.
– Бога ради! Ради самого себя, ради Натали, ради меня – дальше!
– Да-да, сейчас, – сказал Кейз.
Он начал описывать то утро в Лисберге, полтора года назад, – обстановку в воздухе, когда он ушел в туалет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86