Случилось оно в Подгуже, где на каникулах отдыхали мои дети со своей бабушкой и Люциной. Из-под стрехи выпало ласточкино гнездо, ударилось о землю и развалилось. Уцелели два птенчика, две маленькие ласточки, обречённые на смерть; родителям было не справиться с такой катастрофой, они всего лишь летали вокруг и отчаянно кричали. Мои дети пришли в ужас, Люцина с радостью им помогала, они вместе подобрали птенцов с земли, выложили им гнёздышко и стали их выхаживать. Говорят, что спасти и выкормить ласточкиного птенца невозможно, во всяком случае неслыханно трудно, никто из окружающих в успех не верил, но мух, невзирая на это, ловила вся деревня. Ежи и Роберт не только получили какое-то конкретное занятие, но и приобщились к чувству сопереживания, а ласточки ели-ели, росли-росли, пока не выучились летать и в конце концов вылетели на свободу, благодаря чему пьеса получилась со счастливым концом. Люцина утверждала, что обе птички стали совершенно ручными, привыкли к своим опекунам и каждый день, до самого отлёта, кружили у них над головами и даже садились на окно хатки.
* * *
В одном я совершенно уверена — и потому сразу предупреждаю читателей: мешанина в приложении побьёт все рекорды, как по части хаоса во времени, так и в событиях. Оказалось, что у меня просто талант все забывать и упускать из виду. Сперва покончу с «Энергопроектом», чтобы больше к нему не возвращаться. В бытность мою там происходили весьма поучительные события.
В скобках хотела бы признаться, что у меня большие проблемы с именами. Не говоря уже о табунах Ежи, теперь я вижу, что перепутались ещё и Тадеуши. Я не вправе оглашать их фамилии, поскольку люди эти живы, и не каждому нравится, когда на него показывают пальцем, поэтому я пользуюсь именами, из-за чего они перепутались между собой. Придётся их перечислить.
Один Тадеуш — это мой дядя, муж Тересы. Второй — это мой коллега по работе, лучшая половина Эвы. Третий, Тадик, — сын моего молодого приятеля Мацека. Теперь ещё добавился четвёртый, сотрудник из «Энергопроекта».
Не помню его специальности, вроде бы конструктор, но звали его именно Тадеуш, был он красивый, симпатичный, интеллигентный и хорошо воспитанный, с прекрасными манерами. Я его очень любила. Нет-нет, никакой сердечный трепет тут не примешался, потому как муж и ребёнок занимали моё время и сердце без остатка, но ведь бывает же и платоническая любовь!
Не исключено, что он пытался за мной скромно ухаживать, скорее всего просто так, шутки ради. Как-то мы с ним вместе возвращались через сквер с работы… Может, это были Лазенки? Хотя откуда взяться Лазенкам между Кручей и Груецкой! Неважно, где это было, но факт, что в том скверике он пытался меня поцеловать. Я понимаю, что одной этой фразой способна заставить современную молодёжь лопнуть со смеху. Но, во-первых, это происходило сорок лет тому назад, во-вторых, я ведь уже ясно сказала, что воспитание у меня было довоенное. Кстати, могу сообщить, что у меня в институте была приятельница, которая ужасно стеснялась причёсываться при мужчинах. Распускание волос в присутствии лица противоположного пола для неё было более страшным грехом, чем для мусульманки — показать личико. Так что я не побила рекорда в области целомудрия. Однако от поцелуя я с ужасом отшатнулась, Тадеуш не настаивал на своём, его моё поведение скорее рассмешило, и он сказал мне тогда очень умные слова:
— Вы такая молодая, что я могу позволить себе дать вам совет. Никогда не показывайте мужчине этой убийственной серьёзности в глазах…
Я приняла совет к сведению, но дело не в этом. Флирт флиртом, но мы все-таки подружились, и Тадеуш рассказал мне о своём детстве. Я готова была дать голову на отсечение, что он воспитывался в благородной семье дворянского происхождения, среди любящих родителей, а оказалось — ничего подобного, ни в каких салонах он не вращался, скорее уж в придорожной канаве. Его родители погибли в самом начале войны, и он остался с бабкой, старой, больной и, видимо, глупой. Она не обращала на ребёнка никакого внимания, ребёнок же быстренько сообразил, что пропитание он должен добывать себе по методу волчьей стаи. Он прибился к дружкам постарше, замечательно выучился воровать, тогда это было даже признаком патриотизма, потому что воровали у немцев из железнодорожных вагонов, жизнь он вёл совершенно беспризорную, а после войны перед ним открывались все шансы стать записным бандитом. Это ему не понравилось, неизвестно почему. Ему очень хотелось учиться, он добровольно пошёл в школу, добровольно усваивал знания, хватался за самые разные заработки, кормил себя и бабку, потом получил стипендию. Окончил учёбу и пошёл работать, а откуда у него взялось настоящее светское воспитание — не знаю. Может, ещё до войны его так воспитывали родители, может, бабушка применяла, сама того не зная, прекрасные методы воспитания. Не исключено, что она просто не умела есть иначе, как вилкой и ножом. А может, просто гены сказались, потому что родом он был из хорошей семьи. Во всяком случае, по его внешнему виду никто не догадался бы о его подзаборно-бандитском прошлом.
Тадеуш совершенно перестал со мной флиртовать и переключился на чертёжницу, некую Ванду, у которой были волосы исключительной красоты. Я восхищалась ими, не скрывая зависти.
— Если бы вы только знали! — ответила Ванда. — Год назад я была совершенно лысая!
Я изумилась и не поверила, поэтому попросила рассказать подробнее. Ванда не отказывалась.
После какой-то болезни она настолько облысела, что на голове у неё было больше проплешин, чем волос, кроме того, и остатки лезли пучками: на горсти уже их не хватало. В отчаянии она решила попробовать чей-то совет и стала мазать голову касторкой, из-за чего в течение целого года у неё попусту пропадали субботы и воскресенья, потому что процедура выглядела следующим образом: в субботу вечером надо было втереть в голову тёплую касторку при помощи зубной щётки, помассировать кожу головы, обмотать башку полотенцем и спать в таком виде. Утром в воскресенье она мыла остатки волос и ждала, чтобы они высохли, потому что в те времена фен был недоступной роскошью. Стиснув зубы, она выдержала этот год, и результат был потрясающий: грива у неё выросла как у дикой лошади.
Потом пришёл момент, когда отправились в голубую даль и мои волосы. Никаких тяжких болезней у меня не было, разве что какие-то мелкие недомогания, но волосы стали выпадать толстыми прядями, и я страшно перепугалась, отнюдь не желая сравниться с нашим тогдашним премьер-министром. И тут, вспомнив о Вандиной касторке, я кинулась проводить курс лечения, с той только разницей, что мне не приходилось жертвовать субботами и воскресеньями, не говоря уже о том, что означает вечер выходного дня для молоденькой девушки, а что — для многодетной матери. Мне нужен был только свободный вечер дома, потому что как-то нелепо выходить на улицу с полотенцем на голове; я держала эту касторку на голове часов пять или около того, потом мыла голову и спала для разнообразия на бигуди. Эта китайская пытка знакома всем женщинам. Я выдержала три месяца, результат был такой же, как у Ванды: при самом сильном дёрганье вылезал от силы волосок, ну, два. Через пару лет ситуация повторилась, я снова бросилась на касторку, и она снова потрясающе помогла.
Я авторитетно утверждаю, что нет лучшего лекарства для волос, касторка действует безотказно и сулит только два неудобства. Во-первых, каждое мытьё головы — а делать это надо минимум раз в неделю — отнимает семь часов, и, во-вторых, это форменное несчастье для натуральных блондинок. Под влиянием касторки волосы слегка темнеют и выглядят так, словно отрастают после окраски. Зато, вопреки всем опасениям, волосы совершенно ничем не воняют и без труда отмываются, если не жалеть шампуня и горячей воды.
Там же, в «Энергопроекте», произошла история с пани Генрикой, и её я тоже считаю назиданием для всех. Надеюсь, что пани Генрика мне простит.
Пани Генрика в свои тридцать два года была вдовой, работала она чертёжницей. Она успела закрепиться на работе ещё в те времена, когда чертёжникам платили сдельно, зарабатывала очень хорошо, зато вид у неё был ужасный.
Если описывать её сверху, то тёмные завитые волосы на темени у неё были прилизаны так, что голова выглядела словно бы наполовину срезанной. Возле ушей, наоборот, волосы торчали во все стороны. Лицо она не красила, носила жуткий халат, толстый и засаленный, на ногах — чулки в резиночку и дешёвые полуботинки на низком каблуке. В общем, ни дать ни взять провинциальная учительница, совершенно махнувшая на себя рукой.
Она призналась мне, что её муж, за которым ей пришлось в течение нескольких лет ухаживать, был старше её на тридцать восемь лет, и замуж за него она вышла не из страстной любви, а из уважения и восхищения. Она идолопоклоннически обожала в нем мудрость и характер, но почти десять лет вела с ним очень трудную жизнь: оказалось, что он болен раком. Он все больше слабел, умирал тяжело и долго, до конца не потеряв своих благородных черт.
Пани Генрика не без причины рассказывала мне все это. Однажды в командировке она встретила молодого парня, который ей понравился. Ничего такого не последовало, но она вдруг сделала для себя открытие.
— И понимаете, — говорила она с умилением и немного смущённо, — когда он схватил мой чемодан… Я обомлела. Мне же в голову не приходило, что мужчина может носить чемоданы, ведь всегда их таскала я, а он так легко это сделал, что у меня просто дух захватило…
Мы обе с уже описанной ранее Данусей, которая потом вышла замуж за египтянина, решили вдруг сделать из пани Генрики молодую женщину. Неделю-другую она сопротивлялась, но в конце концов поддалась нашему нажиму. Я погнала её к парикмахеру, её подстригли и причесали под Симону Синьоре. Дануся помчалась с ней вместе в комиссионный магазин — единственное место, где можно было в те времена купить что-нибудь приличное, и они отхватили роскошное платье и элегантные туфли. Пани Генрика на этом не остановилась: она подкрасилась, нацепила белые клипсы и в таком виде заявилась в конструкторское бюро. Она мигом расцвела, как роза, поскольку в коридоре её не узнали двое мужчин из того же самого бюро.
— Да ведь это красивая женщина! — возопил по том при мне один из них, совершенно остолбеневший.
Пани Генрика помолодела лет на пять, привыкла к своей новой внешности и решила так держать! В очередной командировке она снова познакомилась с каким-то парнем и пришла ко мне поделиться и посоветоваться.
В виде отступления хочу обратить ваше внимание на то, что обо всех тайнах, которыми со мной тогда делились, я на протяжении сорока лет не пикнула никому ни словечка. Но ведь теперь прошло уже сорок лет, истекли все сроки давности, а?..
Вернусь к пани Генрике.
— Не знаю, что и делать, — сказала она мне. — Он в меня, похоже, влюбился, совсем голову потерял, а я стараюсь крепиться по мере сил, но я тоже влюбилась.
— Ну и отлично, — похвалила я. — И что?
— Да что вы, что ж тут хорошего? Он же моложе меня на семь лет!
— А он об этом знает?
— Даже не догадывается. Он думает, что мне лет двадцать пять-двадцать семь. Ума не приложу, как мне быть.
— Дать себя соблазнить, — твёрдо посоветовала я. — А признаться в своём возрасте только тогда, когда он окончательно с ума сойдёт.
Пани Генрика загрустила.
— Но ведь он меня бросит. Ещё пять лет — и мне будет тридцать семь, а ему всего лишь тридцать, он кинется на молоденьких, и что дальше?
— И ничего. Сразу настройтесь на то, что он вас бросит, а пока будете счастливы. Каждую из нас в любой момент могут бросить, и из двух зол лучше уж быть к этому готовой, чем оказаться внезапно перед лицом такой ситуации. А что переживём — то наше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23