Да ну вас, не валяйте дурочку: это же вроде как не пойти в кино или на танцы, потому что потом надо будет возвращаться обратно домой!
На пани Генрику аргумент подействовал, она отважилась на роман с тем парнем. Встретив её через несколько лет, я испытала огромное удовлетворение.
— Я все хотела вас поблагодарить, — сказала мне пани Генрика с искренней признательностью, — это вы тогда меня уговорили. Он меня как раз только что бросил, и мне паршиво, но ничего страшного! Ведь я прожила с ним несколько прекрасных лет. Он меня на руках носил. Без вас я бы все сомневалась, как дурочка, и ничего бы не получилось. А теперь надо мне решиться и выйти замуж за кого-нибудь такого, средних лет… Это уже, конечно, не то, но все-таки человек рядом будет…
Я потеряла пани Генрику из виду и не знаю, что с ней произошло в дальнейшем, но подтверждение собственной правоты меня очень поддержало.
И я сразу вспомнила другую историю.
В «Энергопроекте» работала ещё одна чертёжница по имени Натя. Она, в свою очередь, происходила из так называемых социальных низов, и вкус у неё был уже сложившийся: красный плюш с кисточками и позолоченные люстры казались ей верхом красоты и элегантности. И что странно: при этом она умела одеваться с безошибочным вкусом, одежда её от плюша с кисточками отличалась как небо от земли. Инстинкт, что ли?.. И она твёрдо решила покорить одного конструктора, парня очень красивого и высокообразованного, владеющего иностранными языками, способного, с блестящей перспективой. Загвоздка была в его тогдашней даме сердца, девушке очень красивой и по уровню развития ему куда более подходящей. Натя, однако, отличалась обаянием, прекрасно танцевала на коньках и к тому же знала, чего хочет.
— Фиг он от меня просто так получит, — упрямо говаривала она мне. — Пусть сперва женится. И вы ещё увидите…
Увидела: он действительно женился, вызвав сенсацию во всем конструкторском бюро. И опять же я встретила Натю спустя несколько лет. Выглядела она потрясающе и сверхэлегантно.
— Я закончила школу, — призналась мне она. — Потому что, знаете, к нему приходят разные знакомые, коллеги. Мать честная, я же вообще не понимаю, о чем они говорят! Нет-нет, вы не думайте, я же не такая дура, чтобы рот разевать, я ни слова, все молчу, киваю, даже не улыбаюсь, и все думают, будто это я такая умная. Но ничего, я все лучше справляюсь, ребёночек у нас есть, а я, если угодно, и ещё одного могу родить…
По какой-то необъяснимой ассоциации у меня перед глазами встаёт пример собственного сына. Нет, Натя и её взгляды здесь ни при чем, сын вспомнился мне скорее в связи с пани Генрикой и её первоначальной причёской.
Я не динозавр и к причёскам молодёжи особенно не придираюсь, но в своё время была очень модной причёска под Иванушку-дурачка. Мой старший сын этой моде последовал, и была она ему исключительно не к лицу. Честное слово, очень тяжело смотреть на собственного ребёнка, если у него при этом рожа абсолютного дебила, а он именно так с этими волосёнками и выглядел. Я его ласково попросила, чтобы он постригся как-нибудь иначе, что не дало никаких результатов. Я попросила энергичнее. Тоже нулевой результат. В конце концов я ему пригрозила, что с такой причёской и такой мордой домой может не приходить. Пришёл. И в одиннадцать ночи я выгнала его на Центральный вокзал, потому что только там в это время и работала парикмахерская, запретив переступать порог дома нестриженым. Он пошёл надутый, возмущённый, со слезами на глазах, но на следующее утро я могла тешить глаз созерцанием нормальной личности с необходимой степенью умственного развития.
Насчёт его теперешних причёсок пусть голова болит у моей невестки.
* * *
Упустила я из виду и преступление, которое совершила на русской границе.
Шатаясь по стране на мотоцикле, доехали мы с мужем до Медыки и с интересом смотрели на пограничный пункт. Никто там в те времена не толпился, потому как границу дружбы невозможно было пересечь. Меня восхитили ворота, выкрашенные в весёленький, хотя и поблекший цветочек, я вытащила фотоаппарат и сделала снимок. Я ещё держала аппарат в руках и как раз переводила кадр, собираясь пощёлкать ещё какие-нибудь достопримечательности, но тут к нам подскочил какой-то тип и завопил, что здесь нельзя фотографировать! Никаких снимков!!! Ворота в цветочек составляют военную тайну!!!
Я спрятала аппарат за спину, боясь, как бы он у меня этот аппарат из рук не вырвал. Пусть и старая штуковина, но на что-то она пока ещё годится! Тип резко спросил, фотографировали мы уже что-нибудь или нет. Муж, который не видел, как я делала снимок, со всей искренностью отрицал страшное преступление. Благонадёжность из мужа била, как кипяток из гейзера, тип поверил нам на слово и велел убираться прочь. Мы уехали, а ворота в цветочек остались мне на память.
Точно так же выпал из памяти гусь, весьма существенный фрагмент, который я включила в «Леся».
Гуся выдумал Тадеуш, тот, который муж Евы, из Горпроекта «Столица». Он все нудил насчёт гуся и нудил. Дескать, есть замечательный способ запечь гуся в кострище. Этим методом пользовались русские солдаты: гуся пекут на костре в перьях и глине. Уговаривал он нас, уговаривал принять участие в этой нездешней дурости, и мы согласились!
Я долго вычисляла, когда же это было и кто с моей стороны участвовал в затее, Марек или Войтек. В принципе приключения на пленэре были скорее в духе Марека, но, с другой стороны, я очень сомневаюсь, что он допустил бы такой идиотизм. Только Ева, которой я в конце концов позвонила, убедила меня, что это был Войтек.
Войтека подробности не волновали, поэтому место свершения кретинизма выбирал Тадеуш. Закоренелый харцер, который никогда в жизни не стал бы жечь костёр в лесу. Только у воды! К тому же другой необходимый элемент кулинарии заключался как раз в глине, вот мы и поехали на Вислу.
Важнее глины был только сам гусь, можно сказать, исходный продукт. Мы собирались купить гуся в первой попавшейся деревеньке над Вислой, и наша вера в традиции польского крестьянства едва не прикончила в зародыше всю затею. Бабы наотрез отказывались продавать нам гуся, утверждая, что сейчас не сезон. Гусей надо есть в октябре, а пока только конец августа. Мы все-таки упёрлись на своём и вытребовали гуся, не обращая внимания на выражение лица селянки, которая смотрела на нас, как на скопище слабоумных. Вероятно, она решила, что мы сбежали из Творок — знаменитой варшавской психлечебницы, — и продала нам гуся из обычного страха перед сумасшедшими. Она даже забила птицу и выпотрошила, но по нашей просьбе не стала гуся ощипывать.
В основном все подробности кулинарного действа я поместила в «Лесе», поэтому могла бы их здесь опустить, но не стоит впадать в крайность. Вышло все так, как я там и описала. Тадеуш с Войтеком влезли в Вислу и накопали глины из берега, гуся начинили картошкой и как следует облепили глиной, а вот материала на костёр совсем не было. Мы с Евой как ненормальные метались по окрестностям в поисках чего-нибудь горючего. Протестуя против разведения костра в лесу, Тадеуш не учёл, что на лугу дрова не растут. Не говоря уже о том, что костёр получился очень и очень скромненький, в огонь гуся пихали мужики, а не мы, и положили они гуся неправильно: спиной вверх, а животом в землю.
Пеклась эта зараза до Судного дня без малейшего результата. Нет, преувеличивать не стану: результат был. Вся спина у гуся превратилась в уголь, перья жутко воняли, а мясо на вкус напоминало корабельные канаты или ремни от конской упряжи. Поллитра водки мы выпили под печёную картошку и, возможно, просидели бы там до утра, если бы не досадный факт, что во всей округе невозможно было найти уже ни сучка, ни веточки. Пришлось выгрести из пепла вонючего и твёрдого как камень гуся и отправиться к Тадеушу. Мы с Евой обе смывали глину с птицы, скребли её щёткой под кипятком из крана, кажется, мыли даже мылом. В конце концов глина сошла. Тадеуш порубил птицу на кусочки и сунул в кастрюлю, собираясь потушить. Он тушил его с неделю, каждый день принося на работу по кусочку, но гусь оставался несъедобным, и примерно половину Тадеуш выбросил.
Конечно, все мы знали, что свежеубитого гуся есть нельзя, что он должен полежать и «дозреть», но эксперимент всех интересовал. Может, из-за глины все будет иначе? В конце концов мы убедились, что глина ничего не даёт и скушать нечто подобное способен только русский солдат, и никто другой.
Иного рода приключение мы пережили позже, уже в эпоху Марека. Мы пекли на костре фазана. К фазану был у нас хлебушек и грудинка, ломтиками которой мы обвязали дичь, и даже ещё осталось. Хвороста для костра было в достатке, потому что место выбирал Марек, и мы расположились на опушке леса. Тадеуш демонстративно удалился на луг, чтобы не участвовать в скандальном поджоге леса. Никакого пожара мы не устроили, зато фазан оказался слишком маленький. Идеально пропечённый, он удался на славу, запах усиливал аппетит, и в последние секунды мы зависли над костром, как стервятники, жадно глядя Мареку под руку. Потом мгновенно слопали птичку, сожрали хлебушек с остатками грудинки, после чего вернулись домой настолько голодными, что с порога накинулись на еду. Кажется, даже Марек впервые в жизни отказался от душа перед сном.
Всех предупреждаю: один фазан на четверых — это не еда, а несчастье, способное пробудить в человеке каннибальские склонности.
* * *
Расскажу ещё и про Стефана, которого я описала в «Лесе», «Диком белке» и в «Подозреваются все». Он действительно был конструктором-сантехником, но в данном случае речь пойдёт не об этом. У Стефана был брат.
Я лично этого брата не знала, но как про него, так и про сам этот случай мне рассказывали свидетели, и все говорили слово в слово одно и то же, поэтому я свято верю, что все это правда, а не какой-то там дурацкий анекдот.
Во-первых, брат Стефана отличался скупостью, во-вторых, был скандалистом высшей пробы, в-третьих, — страстным болельщиком. Один раз он смотрел матч Польша — Аргентина, который, Бог знает почему, постоянно попадается мне под руку.
Как известно, начали мы этот матч с проигрыша. Брат Стефана так огорчился счётом не в нашу пользу, что выдрал из мебельной стенки телевизор и выбросил его в окно. Потом его чуть Кондрат не хватил, потому что мы начали выигрывать, а отголоски наших успехов доносились из-за стены от соседей. Ясное дело, что телевизор смотрели все, все старались сделать как можно громче, и шум матча вкупе с воплями комментатора раздавались отовсюду. Брат Стефана страдал и скрипел зубами, матч в конце концов завершился, после чего к нему наведался мальчонка, сын соседей.
— Проше пана, — сказал он брату Стефана, — папка говорит, чтобы вы спустились вниз, а то какой-то гад выкинул телевизор прямо на ваш автомобиль…
А потом разные там всякие утверждают, будто я выдумываю неправдоподобные байки!
* * *
Именно в те времена, где-то между Войтеком и Мареком, я решила написать трактат о том, как завоевать мужчину. Не только решила, а даже написала. Приводить его тут я не могу, потому что рукопись куда-то у меня подевалась, а содержание я точно не помню. Создала я сей шедевр в целях главным образом дидактических, помешанная на консерватизме и рассерженная ошибками, которые постоянно совершают представители обоих полов.
Другое дело, что времена с тех пор несколько изменились. Четверть века тому назад все было немножко по-другому. На взгляды и поведение взрослого поколения все-таки ещё влияли довоенные времена, а близкую к одичанию свободу поведения демонстрировала только немногочисленная часть молодёжи. С одичанием я и собиралась бороться, потому как старинные обычаи красивее, в них было обаяние, романтизм, совершенно чуждый людям наших дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
На пани Генрику аргумент подействовал, она отважилась на роман с тем парнем. Встретив её через несколько лет, я испытала огромное удовлетворение.
— Я все хотела вас поблагодарить, — сказала мне пани Генрика с искренней признательностью, — это вы тогда меня уговорили. Он меня как раз только что бросил, и мне паршиво, но ничего страшного! Ведь я прожила с ним несколько прекрасных лет. Он меня на руках носил. Без вас я бы все сомневалась, как дурочка, и ничего бы не получилось. А теперь надо мне решиться и выйти замуж за кого-нибудь такого, средних лет… Это уже, конечно, не то, но все-таки человек рядом будет…
Я потеряла пани Генрику из виду и не знаю, что с ней произошло в дальнейшем, но подтверждение собственной правоты меня очень поддержало.
И я сразу вспомнила другую историю.
В «Энергопроекте» работала ещё одна чертёжница по имени Натя. Она, в свою очередь, происходила из так называемых социальных низов, и вкус у неё был уже сложившийся: красный плюш с кисточками и позолоченные люстры казались ей верхом красоты и элегантности. И что странно: при этом она умела одеваться с безошибочным вкусом, одежда её от плюша с кисточками отличалась как небо от земли. Инстинкт, что ли?.. И она твёрдо решила покорить одного конструктора, парня очень красивого и высокообразованного, владеющего иностранными языками, способного, с блестящей перспективой. Загвоздка была в его тогдашней даме сердца, девушке очень красивой и по уровню развития ему куда более подходящей. Натя, однако, отличалась обаянием, прекрасно танцевала на коньках и к тому же знала, чего хочет.
— Фиг он от меня просто так получит, — упрямо говаривала она мне. — Пусть сперва женится. И вы ещё увидите…
Увидела: он действительно женился, вызвав сенсацию во всем конструкторском бюро. И опять же я встретила Натю спустя несколько лет. Выглядела она потрясающе и сверхэлегантно.
— Я закончила школу, — призналась мне она. — Потому что, знаете, к нему приходят разные знакомые, коллеги. Мать честная, я же вообще не понимаю, о чем они говорят! Нет-нет, вы не думайте, я же не такая дура, чтобы рот разевать, я ни слова, все молчу, киваю, даже не улыбаюсь, и все думают, будто это я такая умная. Но ничего, я все лучше справляюсь, ребёночек у нас есть, а я, если угодно, и ещё одного могу родить…
По какой-то необъяснимой ассоциации у меня перед глазами встаёт пример собственного сына. Нет, Натя и её взгляды здесь ни при чем, сын вспомнился мне скорее в связи с пани Генрикой и её первоначальной причёской.
Я не динозавр и к причёскам молодёжи особенно не придираюсь, но в своё время была очень модной причёска под Иванушку-дурачка. Мой старший сын этой моде последовал, и была она ему исключительно не к лицу. Честное слово, очень тяжело смотреть на собственного ребёнка, если у него при этом рожа абсолютного дебила, а он именно так с этими волосёнками и выглядел. Я его ласково попросила, чтобы он постригся как-нибудь иначе, что не дало никаких результатов. Я попросила энергичнее. Тоже нулевой результат. В конце концов я ему пригрозила, что с такой причёской и такой мордой домой может не приходить. Пришёл. И в одиннадцать ночи я выгнала его на Центральный вокзал, потому что только там в это время и работала парикмахерская, запретив переступать порог дома нестриженым. Он пошёл надутый, возмущённый, со слезами на глазах, но на следующее утро я могла тешить глаз созерцанием нормальной личности с необходимой степенью умственного развития.
Насчёт его теперешних причёсок пусть голова болит у моей невестки.
* * *
Упустила я из виду и преступление, которое совершила на русской границе.
Шатаясь по стране на мотоцикле, доехали мы с мужем до Медыки и с интересом смотрели на пограничный пункт. Никто там в те времена не толпился, потому как границу дружбы невозможно было пересечь. Меня восхитили ворота, выкрашенные в весёленький, хотя и поблекший цветочек, я вытащила фотоаппарат и сделала снимок. Я ещё держала аппарат в руках и как раз переводила кадр, собираясь пощёлкать ещё какие-нибудь достопримечательности, но тут к нам подскочил какой-то тип и завопил, что здесь нельзя фотографировать! Никаких снимков!!! Ворота в цветочек составляют военную тайну!!!
Я спрятала аппарат за спину, боясь, как бы он у меня этот аппарат из рук не вырвал. Пусть и старая штуковина, но на что-то она пока ещё годится! Тип резко спросил, фотографировали мы уже что-нибудь или нет. Муж, который не видел, как я делала снимок, со всей искренностью отрицал страшное преступление. Благонадёжность из мужа била, как кипяток из гейзера, тип поверил нам на слово и велел убираться прочь. Мы уехали, а ворота в цветочек остались мне на память.
Точно так же выпал из памяти гусь, весьма существенный фрагмент, который я включила в «Леся».
Гуся выдумал Тадеуш, тот, который муж Евы, из Горпроекта «Столица». Он все нудил насчёт гуся и нудил. Дескать, есть замечательный способ запечь гуся в кострище. Этим методом пользовались русские солдаты: гуся пекут на костре в перьях и глине. Уговаривал он нас, уговаривал принять участие в этой нездешней дурости, и мы согласились!
Я долго вычисляла, когда же это было и кто с моей стороны участвовал в затее, Марек или Войтек. В принципе приключения на пленэре были скорее в духе Марека, но, с другой стороны, я очень сомневаюсь, что он допустил бы такой идиотизм. Только Ева, которой я в конце концов позвонила, убедила меня, что это был Войтек.
Войтека подробности не волновали, поэтому место свершения кретинизма выбирал Тадеуш. Закоренелый харцер, который никогда в жизни не стал бы жечь костёр в лесу. Только у воды! К тому же другой необходимый элемент кулинарии заключался как раз в глине, вот мы и поехали на Вислу.
Важнее глины был только сам гусь, можно сказать, исходный продукт. Мы собирались купить гуся в первой попавшейся деревеньке над Вислой, и наша вера в традиции польского крестьянства едва не прикончила в зародыше всю затею. Бабы наотрез отказывались продавать нам гуся, утверждая, что сейчас не сезон. Гусей надо есть в октябре, а пока только конец августа. Мы все-таки упёрлись на своём и вытребовали гуся, не обращая внимания на выражение лица селянки, которая смотрела на нас, как на скопище слабоумных. Вероятно, она решила, что мы сбежали из Творок — знаменитой варшавской психлечебницы, — и продала нам гуся из обычного страха перед сумасшедшими. Она даже забила птицу и выпотрошила, но по нашей просьбе не стала гуся ощипывать.
В основном все подробности кулинарного действа я поместила в «Лесе», поэтому могла бы их здесь опустить, но не стоит впадать в крайность. Вышло все так, как я там и описала. Тадеуш с Войтеком влезли в Вислу и накопали глины из берега, гуся начинили картошкой и как следует облепили глиной, а вот материала на костёр совсем не было. Мы с Евой как ненормальные метались по окрестностям в поисках чего-нибудь горючего. Протестуя против разведения костра в лесу, Тадеуш не учёл, что на лугу дрова не растут. Не говоря уже о том, что костёр получился очень и очень скромненький, в огонь гуся пихали мужики, а не мы, и положили они гуся неправильно: спиной вверх, а животом в землю.
Пеклась эта зараза до Судного дня без малейшего результата. Нет, преувеличивать не стану: результат был. Вся спина у гуся превратилась в уголь, перья жутко воняли, а мясо на вкус напоминало корабельные канаты или ремни от конской упряжи. Поллитра водки мы выпили под печёную картошку и, возможно, просидели бы там до утра, если бы не досадный факт, что во всей округе невозможно было найти уже ни сучка, ни веточки. Пришлось выгрести из пепла вонючего и твёрдого как камень гуся и отправиться к Тадеушу. Мы с Евой обе смывали глину с птицы, скребли её щёткой под кипятком из крана, кажется, мыли даже мылом. В конце концов глина сошла. Тадеуш порубил птицу на кусочки и сунул в кастрюлю, собираясь потушить. Он тушил его с неделю, каждый день принося на работу по кусочку, но гусь оставался несъедобным, и примерно половину Тадеуш выбросил.
Конечно, все мы знали, что свежеубитого гуся есть нельзя, что он должен полежать и «дозреть», но эксперимент всех интересовал. Может, из-за глины все будет иначе? В конце концов мы убедились, что глина ничего не даёт и скушать нечто подобное способен только русский солдат, и никто другой.
Иного рода приключение мы пережили позже, уже в эпоху Марека. Мы пекли на костре фазана. К фазану был у нас хлебушек и грудинка, ломтиками которой мы обвязали дичь, и даже ещё осталось. Хвороста для костра было в достатке, потому что место выбирал Марек, и мы расположились на опушке леса. Тадеуш демонстративно удалился на луг, чтобы не участвовать в скандальном поджоге леса. Никакого пожара мы не устроили, зато фазан оказался слишком маленький. Идеально пропечённый, он удался на славу, запах усиливал аппетит, и в последние секунды мы зависли над костром, как стервятники, жадно глядя Мареку под руку. Потом мгновенно слопали птичку, сожрали хлебушек с остатками грудинки, после чего вернулись домой настолько голодными, что с порога накинулись на еду. Кажется, даже Марек впервые в жизни отказался от душа перед сном.
Всех предупреждаю: один фазан на четверых — это не еда, а несчастье, способное пробудить в человеке каннибальские склонности.
* * *
Расскажу ещё и про Стефана, которого я описала в «Лесе», «Диком белке» и в «Подозреваются все». Он действительно был конструктором-сантехником, но в данном случае речь пойдёт не об этом. У Стефана был брат.
Я лично этого брата не знала, но как про него, так и про сам этот случай мне рассказывали свидетели, и все говорили слово в слово одно и то же, поэтому я свято верю, что все это правда, а не какой-то там дурацкий анекдот.
Во-первых, брат Стефана отличался скупостью, во-вторых, был скандалистом высшей пробы, в-третьих, — страстным болельщиком. Один раз он смотрел матч Польша — Аргентина, который, Бог знает почему, постоянно попадается мне под руку.
Как известно, начали мы этот матч с проигрыша. Брат Стефана так огорчился счётом не в нашу пользу, что выдрал из мебельной стенки телевизор и выбросил его в окно. Потом его чуть Кондрат не хватил, потому что мы начали выигрывать, а отголоски наших успехов доносились из-за стены от соседей. Ясное дело, что телевизор смотрели все, все старались сделать как можно громче, и шум матча вкупе с воплями комментатора раздавались отовсюду. Брат Стефана страдал и скрипел зубами, матч в конце концов завершился, после чего к нему наведался мальчонка, сын соседей.
— Проше пана, — сказал он брату Стефана, — папка говорит, чтобы вы спустились вниз, а то какой-то гад выкинул телевизор прямо на ваш автомобиль…
А потом разные там всякие утверждают, будто я выдумываю неправдоподобные байки!
* * *
Именно в те времена, где-то между Войтеком и Мареком, я решила написать трактат о том, как завоевать мужчину. Не только решила, а даже написала. Приводить его тут я не могу, потому что рукопись куда-то у меня подевалась, а содержание я точно не помню. Создала я сей шедевр в целях главным образом дидактических, помешанная на консерватизме и рассерженная ошибками, которые постоянно совершают представители обоих полов.
Другое дело, что времена с тех пор несколько изменились. Четверть века тому назад все было немножко по-другому. На взгляды и поведение взрослого поколения все-таки ещё влияли довоенные времена, а близкую к одичанию свободу поведения демонстрировала только немногочисленная часть молодёжи. С одичанием я и собиралась бороться, потому как старинные обычаи красивее, в них было обаяние, романтизм, совершенно чуждый людям наших дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23