Скорее, их ждет один из тысяч вулканических островков, такие пригоднее всего, припоминал Сэйерс, острова-купола или щиты, платообразные массивы, формой напоминающие громадные караваи. Со стороны океана такие караваи окаймлены коралловыми рифами или рядами террас, сложенных из коралловых известняков.
Сэйерс закрыл глаза от слепящего солнца, а когда открыл их, остров, именно такой, каким он себе представлял его, разрубил линию горизонта пополам.
Пилот поднял машину, похоже выбирая место посадки, впрочем, он садился здесь, скорее всего, не впервые и, набирая высоту, руководствовался тем, о чем не знал Сэйерс.
Остров возвышался над водой на три с половиной – четыре тысячи футов, наветренные склоны гор почти оголены, а ниже валы сочной зелени перекатывались во все стороны по неровностям вздыбленной земли, почти совсем прикрывая ее.
Вертолет пошел вниз почти отвесно, Найджел увидел кусок пляжа – желтый, напоминающий половинку луны, и вагончики в ряд всего в нескольких ярдах от бурунов, вскипающих то тут, то там на блестящих, отлакированных морем скалах.
Вертолет опустился на бетонный квадрат, утопленный в песке, из вагончиков бежали люди, первым Сидней, волосы его растрепались и закрыли половину лица, но Сэйерс сразу узнал его. Найджелу не приходилось видеть Сиднея в шортах и белой рубашке с короткими рукавами. Сидней напоминал мальчика-переростка с чертами лица взрослого человека.
Первым спрыгнул на землю Хряк. Пилот бережно передавал ему опечатанные коробки, и Хряк опускал одну рядом с другой с преувеличенной осторожностью. Сэйерс догадывался, что в коробках лабораторное оборудование, скорее всего бьющееся, он знал, что упаковка надежна, и про себя посмеивался над усердием Хряка: «Все-таки глуп, неужели не ясно, что если коробки выдерживают тряску вертолета, то нечего носиться с ними, будто внутри яйца».
Хряк знал все не хуже Сэйерса, но ему было важно выказать усердие перед Сиднеем, на мнение остальных наплевать, только мнение Сиднея влияло на судьбу Хряка.
Сидней шагал навстречу спрыгнувшему Сэйерсу, раскинув руки, будто для сыновних объятий. Найджел нахлобучил белую панаму, ступил с бетона и неожиданно утонул в глубоком и мягком песке, его шатнуло то ли от неверного шага, то ли от длительного перелета, Сэйерс качнулся, и сильные руки Сиднея подхватили его. Сидней расточал улыбки и тараторил без умолку, будто Сэйерс прилетел на отдых в теплые края и встретил близкого друга.
Трое мужчин и женщина остановились позади Сиднея шагах в пяти, не зная, подойти ли им ближе или обождать, пока Сидней представит их вновь прибывшему.
Сидней положил руку на плечо Сэйерса:
– Найджел Сэйерс! – Слова разнеслись по пляжу и смешались с ревом прибоя.
Сэйерс не верил собственным глазам: таких женщин он давно не встречал, может, для других в ней не было ничего особенного, но Сэйерс предпочитал именно таких признанным красавицам. Загорелая блондинка с выцветшими от солнца бровями и ресницами напоминала бронзовую статую, и еще ему всегда нравилась родинка на щеке; наверняка, если ее поцеловать, на губах останется привкус соли. Женщина насмешливо оглядела Сэйерса, и отчего-то он уверился, что трое других ей уже не интересны; если что-то там и было, то исчерпало себя; Сэйерс поймал себя на ревности: совсем рехнулся, впервые видит человека и… на тебе. Сэйерс все свалил на духоту, он знал, что усталость и жаца обостряют чувственность. Найджел обменялся рукопожатиями с мужчинами, а когда женщина произнесла свое имя, так разволновался, что тут же забыл его, пот катил крупными каплями, Сэйерс стянул панаму и вытер потеки со лба и шеи.
Вагончики одинаковые, новехонькие, на колесах, дорогие, из тех, прицепив к машинам которые отправляются путешествовать вполне обеспеченные люди.
В вагончиках мужчины жили по двое, а в общем вагоне с салоном отдыха, телевизором и приемопередатчиком жила женщина.
Сидней долго наставлял Сэйерса, пока пилот в одних плавках, не боясь обгореть, бегал по склонам с ружьем в надежде подстрелить живность и побаловать ребят на авиаматке дичью. Хряк пролежал остаток дня на циновке, загорая и поглощая фрукты из плоских плетеных корзин.
Вечером Сидней вместе с Хряком улетели. Сэйерс остался один: Сидней дал Найджелу понять, что тот здесь старший и только Найджел знает все до конца, а другие лишь часть. После истории с аквариумом Сэйерс допускал, что то же самое Сидней сказал другим.
Только сейчас, после разговора с Сиднеем, Найджел понял, что завяз глубже, чем предполагал, отступать некуда, да вряд ли он и смог бы теперь; как и большинство людей, завязших по уши, Сэйерс предпочитал делать вид, что ничего особенного не случилось.
Вертолет поднялся и, хищно наклонив нос по косой, будто заваливаясь в море, исчез. Гул его пропал еще раньше, и, когда точка в закатном небе скрылась из вида, Сэйерс понял: все произошло на самом деле; он уселся на складной стул с плетением, провисшим почти до песка, и ощутил, как жар прогретой за день земли струится по ногам, подымаясь выше и выше.
В центре острова на высоте тысяч футов в облаках тумана проглядывал лес. Лето на исходе – время ураганов; женщина стояла на берегу и всматривалась в тихое море, все и начиналось обычно с тишины, а за горизонтом фронтом в сотни миль мог нестись ураган с дикой горячностью гоночного автомобиля, выливая мощные ливни, поднимая гребни опустошительных валов.
Напарник Сэйерса по вагончику, худощавый лысеющий брюнет по прозвищу Чуди, и впрямь был чудаковат, но беззлобен и принадлежал к редкому типу людей, способных не напрягать ближнего. Чуди не требовал к себе повышенного внимания, не требовал, чтобы с ним натужно общались, и сам любил помолчать, но его молчание не вызывало у другого чувства неловкости и желания непременно раскрыть рот, чтобы сказать хоть что-то. Кривые ноги Чуди покрывала черная жесткая растительность, на груди и на спине волос было так много, что издалека можно было решить, что Чуди забыл стянуть свитер.
– Вы привыкнете, – Чуди попытался ответить на невысказанный вопрос Сэйерса, понимая его растерянность. – Здесь есть свои прелести.
– А… – Сэйерс кивнул и улыбнулся Чуди, улыбаться тому одно удовольствие, в ответ Чуди оскалил лошадиные зубы, безобразие его улыбки могло соперничать только с ее обаянием.
Сэйерс опустил руку, набрал пригоршню песка, высыпал на грудь – песчинки ручьем побежали вниз.
– Здесь нет нелетающих птиц? Вроде маорийского пастушка, бескрылой киви или кагу…
– Не замечал, – Чуди охотно поддержал беседу, – зато летающим птицам здесь раздолье.
Краб – здоровенный пальмовый вор – выскочил из мангровых зарослей так неожиданно, что Сэйерс вздрогнул; могло показаться, что ярко-красный краб тоже перепуган и смотрит в глаза Сэйерсу; пальмовый вор резко изменил направление и скрылся в переплетении корневищ.
– Фунтов на десять? Вкусный? – Сэйерс нахлобучил панаму.
– Отменный! – Чуди подобрал камень и швырнул туда, куда скрылся краб. – Я, правда, не любитель, а вот Эви… Эвелин, – пояснил он, допуская, что Сэйерс еще не запомнил имена поселенцев острова.
– Вы давно здесь? – Сэйерс осекся: давно – недавно, разве ответишь, тут представление о времени наверняка меняется.
Чуди дотронулся до залысины и промолчал, при его манере поведения более чем естественный прием, если не хочешь отвечать. Сэйерс сунул руки в карманы: ему еще многое надо будет понять; даже для таких открытых на вид людей, как Чуди, есть свои пределы откровенности, и, наверное, сейчас Чуди думает: «Могли бы прислать кого и поумнее», а, может, и вовсе ни о чем не думает. Сэйерс не без зависти отметил, что такие, как Чуди, всегда поражали его способностью напрочь отключать голову, будто выключали свет в спальной перед сном. Или так казалось? Он уже оплошал сегодня с Хряком, когда решил, что тот колода колодой, а на поверку – Хряк хоть куда, конечно, он не поразит университетскую аудиторию изысканной речью, пересыпанной ссылками на гениев человечества, но на вертолете или на заброшенном острове, где судьба сводит людей лицом к лицу и нужно быстро решать и уметь постоять за себя, такие, как Хряк, предпочтительнее и вовсе не важно, симпатизирует им Сэйерс или нет.
– Кофе на ночь пьете? – Чуди легко распрямился из положения «сидя на корточках» и начал резко выбрасывать ноги в стороны, как каратист.
– Нет, – Сэйерс тоже поднялся.
– И я нет, – Чуди посмотрел в глубь острова: – Может, пройдемся? Оборудование покажу завтра, а сегодня – всякие кусты, цветы. Я таких в жизни не видел, да и вы тоже.
Сэйерс безразлично слушал Чуди. Темнота еще не наступила, и все виделось в ярком, но начинающем тускнеть освещении.
Вернулись уже в темноте. За скалой в трех шагах от вагончиков горел свет.
– Что это? – Сэйерс протянул руку.
– Там аппаратура и бактериальные культуры, ночью кто-нибудь обязательно дежурит.
– Здесь? Дежурит? – изумился Сэйерс и добавил раздраженно: – Глупо!
– Глупо, – охотно согласился Чуди, – но… необходимо.
Сэйерс попытался в темноте различить выражение глаз спутника, ничего не увидел и решил, что, похоже, не понимает простых вещей и не исключено, что никогда не поймет.
Сэйерс остался посидеть у воды, узкий мирок – десяток футов от воды и десяток под воду – шевелился, ехал, сыпал шуршащими, ноющими, свистящими звуками. Сэйерс вытянул ноги, незябко, но уже нет излишнего жара, потная рубаха высохла. «Хорошо, если бы Эвелин подошла сама, – Сэйерс смежил веки, – положила руки мне на голову и поцеловала, кажется, чего проще, но так редко такое в жизни случается, а со мной и совсем не случалось». Сэйерс задремал в кресле под мелодию из лежащего у ног приемника.
Проснулся от яркого света, солнце уже забралось высоко; над ним стояла Эвелин и произносила слова утреннего приветствия. Он проспал всю ночь полусидя, усталость сморила, и все же Эвелин пришла, не тогда, когда он хотел, но все же пришла. Сэйерс увидел в этом добрый знак.
Воскресное приложение газеты «Ивнинг пост»:
Тихоокеанский проект представлял два отдельных проекта, осуществляемых параллельно Гринтаунским институтом и военным ведомством. Институт был только рад получить средства для изучения миграции птиц, а военные были рады найти надежные места для испытания биологического оружия.
По словам одного представителя армии, военные ученые хотели получить уверенность в том, что микроорганизмы и вирусы не будут перенесены перелетными птицами за пределы районов испытаний. Другим военным ученым хотелось выяснить, можно ли использовать морских птиц в качестве носителей биологического оружия, то есть переносчиков смертельных заболеваний в другие страны.
НА ВОЕННОМ ЯЗЫКЕ, РЕЧЬ ШЛА ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ПТИЧЬИХ ВЕКТОРОВ ЗАБОЛЕВАНИИ.
Подобный тайный контракт не в традации Гринтаунского института, пользующегося благожелательностью и всеобщей любовью.
В то утро его разбудила Эвелин, в то утро и в последующие, когда над головой Сэйерса летела одна птица, это был одиночный вектор, если летела стая – суммарный.
* * *
В подъезде своего дома Рори Инч достал из почтового ящика конверт точно такой же, как тот, что вручил ему Экклз. Первый конверт Рори уже уничтожил, над одной из уличных урн, а слайд сжег: запах горящего слайда напомнил запахи детства, когда мальчишки утаскивали с заднего двора фотоателье испорченную или отбракованную пленку, набивали ею пустые коробки, консервные банки, а лучше всего картонные трубки и устраивали шумные представления с пламенем и грохотом.
В прихожей толстяк Инч разулся, тяжело опустившись на стул, вытащил тапочки и решил, что ни в коем случае нельзя, чтобы Сандра увидела их, если она приедет к нему; невозможно симпатизировать человеку, пользующемуся такими тапочками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Сэйерс закрыл глаза от слепящего солнца, а когда открыл их, остров, именно такой, каким он себе представлял его, разрубил линию горизонта пополам.
Пилот поднял машину, похоже выбирая место посадки, впрочем, он садился здесь, скорее всего, не впервые и, набирая высоту, руководствовался тем, о чем не знал Сэйерс.
Остров возвышался над водой на три с половиной – четыре тысячи футов, наветренные склоны гор почти оголены, а ниже валы сочной зелени перекатывались во все стороны по неровностям вздыбленной земли, почти совсем прикрывая ее.
Вертолет пошел вниз почти отвесно, Найджел увидел кусок пляжа – желтый, напоминающий половинку луны, и вагончики в ряд всего в нескольких ярдах от бурунов, вскипающих то тут, то там на блестящих, отлакированных морем скалах.
Вертолет опустился на бетонный квадрат, утопленный в песке, из вагончиков бежали люди, первым Сидней, волосы его растрепались и закрыли половину лица, но Сэйерс сразу узнал его. Найджелу не приходилось видеть Сиднея в шортах и белой рубашке с короткими рукавами. Сидней напоминал мальчика-переростка с чертами лица взрослого человека.
Первым спрыгнул на землю Хряк. Пилот бережно передавал ему опечатанные коробки, и Хряк опускал одну рядом с другой с преувеличенной осторожностью. Сэйерс догадывался, что в коробках лабораторное оборудование, скорее всего бьющееся, он знал, что упаковка надежна, и про себя посмеивался над усердием Хряка: «Все-таки глуп, неужели не ясно, что если коробки выдерживают тряску вертолета, то нечего носиться с ними, будто внутри яйца».
Хряк знал все не хуже Сэйерса, но ему было важно выказать усердие перед Сиднеем, на мнение остальных наплевать, только мнение Сиднея влияло на судьбу Хряка.
Сидней шагал навстречу спрыгнувшему Сэйерсу, раскинув руки, будто для сыновних объятий. Найджел нахлобучил белую панаму, ступил с бетона и неожиданно утонул в глубоком и мягком песке, его шатнуло то ли от неверного шага, то ли от длительного перелета, Сэйерс качнулся, и сильные руки Сиднея подхватили его. Сидней расточал улыбки и тараторил без умолку, будто Сэйерс прилетел на отдых в теплые края и встретил близкого друга.
Трое мужчин и женщина остановились позади Сиднея шагах в пяти, не зная, подойти ли им ближе или обождать, пока Сидней представит их вновь прибывшему.
Сидней положил руку на плечо Сэйерса:
– Найджел Сэйерс! – Слова разнеслись по пляжу и смешались с ревом прибоя.
Сэйерс не верил собственным глазам: таких женщин он давно не встречал, может, для других в ней не было ничего особенного, но Сэйерс предпочитал именно таких признанным красавицам. Загорелая блондинка с выцветшими от солнца бровями и ресницами напоминала бронзовую статую, и еще ему всегда нравилась родинка на щеке; наверняка, если ее поцеловать, на губах останется привкус соли. Женщина насмешливо оглядела Сэйерса, и отчего-то он уверился, что трое других ей уже не интересны; если что-то там и было, то исчерпало себя; Сэйерс поймал себя на ревности: совсем рехнулся, впервые видит человека и… на тебе. Сэйерс все свалил на духоту, он знал, что усталость и жаца обостряют чувственность. Найджел обменялся рукопожатиями с мужчинами, а когда женщина произнесла свое имя, так разволновался, что тут же забыл его, пот катил крупными каплями, Сэйерс стянул панаму и вытер потеки со лба и шеи.
Вагончики одинаковые, новехонькие, на колесах, дорогие, из тех, прицепив к машинам которые отправляются путешествовать вполне обеспеченные люди.
В вагончиках мужчины жили по двое, а в общем вагоне с салоном отдыха, телевизором и приемопередатчиком жила женщина.
Сидней долго наставлял Сэйерса, пока пилот в одних плавках, не боясь обгореть, бегал по склонам с ружьем в надежде подстрелить живность и побаловать ребят на авиаматке дичью. Хряк пролежал остаток дня на циновке, загорая и поглощая фрукты из плоских плетеных корзин.
Вечером Сидней вместе с Хряком улетели. Сэйерс остался один: Сидней дал Найджелу понять, что тот здесь старший и только Найджел знает все до конца, а другие лишь часть. После истории с аквариумом Сэйерс допускал, что то же самое Сидней сказал другим.
Только сейчас, после разговора с Сиднеем, Найджел понял, что завяз глубже, чем предполагал, отступать некуда, да вряд ли он и смог бы теперь; как и большинство людей, завязших по уши, Сэйерс предпочитал делать вид, что ничего особенного не случилось.
Вертолет поднялся и, хищно наклонив нос по косой, будто заваливаясь в море, исчез. Гул его пропал еще раньше, и, когда точка в закатном небе скрылась из вида, Сэйерс понял: все произошло на самом деле; он уселся на складной стул с плетением, провисшим почти до песка, и ощутил, как жар прогретой за день земли струится по ногам, подымаясь выше и выше.
В центре острова на высоте тысяч футов в облаках тумана проглядывал лес. Лето на исходе – время ураганов; женщина стояла на берегу и всматривалась в тихое море, все и начиналось обычно с тишины, а за горизонтом фронтом в сотни миль мог нестись ураган с дикой горячностью гоночного автомобиля, выливая мощные ливни, поднимая гребни опустошительных валов.
Напарник Сэйерса по вагончику, худощавый лысеющий брюнет по прозвищу Чуди, и впрямь был чудаковат, но беззлобен и принадлежал к редкому типу людей, способных не напрягать ближнего. Чуди не требовал к себе повышенного внимания, не требовал, чтобы с ним натужно общались, и сам любил помолчать, но его молчание не вызывало у другого чувства неловкости и желания непременно раскрыть рот, чтобы сказать хоть что-то. Кривые ноги Чуди покрывала черная жесткая растительность, на груди и на спине волос было так много, что издалека можно было решить, что Чуди забыл стянуть свитер.
– Вы привыкнете, – Чуди попытался ответить на невысказанный вопрос Сэйерса, понимая его растерянность. – Здесь есть свои прелести.
– А… – Сэйерс кивнул и улыбнулся Чуди, улыбаться тому одно удовольствие, в ответ Чуди оскалил лошадиные зубы, безобразие его улыбки могло соперничать только с ее обаянием.
Сэйерс опустил руку, набрал пригоршню песка, высыпал на грудь – песчинки ручьем побежали вниз.
– Здесь нет нелетающих птиц? Вроде маорийского пастушка, бескрылой киви или кагу…
– Не замечал, – Чуди охотно поддержал беседу, – зато летающим птицам здесь раздолье.
Краб – здоровенный пальмовый вор – выскочил из мангровых зарослей так неожиданно, что Сэйерс вздрогнул; могло показаться, что ярко-красный краб тоже перепуган и смотрит в глаза Сэйерсу; пальмовый вор резко изменил направление и скрылся в переплетении корневищ.
– Фунтов на десять? Вкусный? – Сэйерс нахлобучил панаму.
– Отменный! – Чуди подобрал камень и швырнул туда, куда скрылся краб. – Я, правда, не любитель, а вот Эви… Эвелин, – пояснил он, допуская, что Сэйерс еще не запомнил имена поселенцев острова.
– Вы давно здесь? – Сэйерс осекся: давно – недавно, разве ответишь, тут представление о времени наверняка меняется.
Чуди дотронулся до залысины и промолчал, при его манере поведения более чем естественный прием, если не хочешь отвечать. Сэйерс сунул руки в карманы: ему еще многое надо будет понять; даже для таких открытых на вид людей, как Чуди, есть свои пределы откровенности, и, наверное, сейчас Чуди думает: «Могли бы прислать кого и поумнее», а, может, и вовсе ни о чем не думает. Сэйерс не без зависти отметил, что такие, как Чуди, всегда поражали его способностью напрочь отключать голову, будто выключали свет в спальной перед сном. Или так казалось? Он уже оплошал сегодня с Хряком, когда решил, что тот колода колодой, а на поверку – Хряк хоть куда, конечно, он не поразит университетскую аудиторию изысканной речью, пересыпанной ссылками на гениев человечества, но на вертолете или на заброшенном острове, где судьба сводит людей лицом к лицу и нужно быстро решать и уметь постоять за себя, такие, как Хряк, предпочтительнее и вовсе не важно, симпатизирует им Сэйерс или нет.
– Кофе на ночь пьете? – Чуди легко распрямился из положения «сидя на корточках» и начал резко выбрасывать ноги в стороны, как каратист.
– Нет, – Сэйерс тоже поднялся.
– И я нет, – Чуди посмотрел в глубь острова: – Может, пройдемся? Оборудование покажу завтра, а сегодня – всякие кусты, цветы. Я таких в жизни не видел, да и вы тоже.
Сэйерс безразлично слушал Чуди. Темнота еще не наступила, и все виделось в ярком, но начинающем тускнеть освещении.
Вернулись уже в темноте. За скалой в трех шагах от вагончиков горел свет.
– Что это? – Сэйерс протянул руку.
– Там аппаратура и бактериальные культуры, ночью кто-нибудь обязательно дежурит.
– Здесь? Дежурит? – изумился Сэйерс и добавил раздраженно: – Глупо!
– Глупо, – охотно согласился Чуди, – но… необходимо.
Сэйерс попытался в темноте различить выражение глаз спутника, ничего не увидел и решил, что, похоже, не понимает простых вещей и не исключено, что никогда не поймет.
Сэйерс остался посидеть у воды, узкий мирок – десяток футов от воды и десяток под воду – шевелился, ехал, сыпал шуршащими, ноющими, свистящими звуками. Сэйерс вытянул ноги, незябко, но уже нет излишнего жара, потная рубаха высохла. «Хорошо, если бы Эвелин подошла сама, – Сэйерс смежил веки, – положила руки мне на голову и поцеловала, кажется, чего проще, но так редко такое в жизни случается, а со мной и совсем не случалось». Сэйерс задремал в кресле под мелодию из лежащего у ног приемника.
Проснулся от яркого света, солнце уже забралось высоко; над ним стояла Эвелин и произносила слова утреннего приветствия. Он проспал всю ночь полусидя, усталость сморила, и все же Эвелин пришла, не тогда, когда он хотел, но все же пришла. Сэйерс увидел в этом добрый знак.
Воскресное приложение газеты «Ивнинг пост»:
Тихоокеанский проект представлял два отдельных проекта, осуществляемых параллельно Гринтаунским институтом и военным ведомством. Институт был только рад получить средства для изучения миграции птиц, а военные были рады найти надежные места для испытания биологического оружия.
По словам одного представителя армии, военные ученые хотели получить уверенность в том, что микроорганизмы и вирусы не будут перенесены перелетными птицами за пределы районов испытаний. Другим военным ученым хотелось выяснить, можно ли использовать морских птиц в качестве носителей биологического оружия, то есть переносчиков смертельных заболеваний в другие страны.
НА ВОЕННОМ ЯЗЫКЕ, РЕЧЬ ШЛА ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ПТИЧЬИХ ВЕКТОРОВ ЗАБОЛЕВАНИИ.
Подобный тайный контракт не в традации Гринтаунского института, пользующегося благожелательностью и всеобщей любовью.
В то утро его разбудила Эвелин, в то утро и в последующие, когда над головой Сэйерса летела одна птица, это был одиночный вектор, если летела стая – суммарный.
* * *
В подъезде своего дома Рори Инч достал из почтового ящика конверт точно такой же, как тот, что вручил ему Экклз. Первый конверт Рори уже уничтожил, над одной из уличных урн, а слайд сжег: запах горящего слайда напомнил запахи детства, когда мальчишки утаскивали с заднего двора фотоателье испорченную или отбракованную пленку, набивали ею пустые коробки, консервные банки, а лучше всего картонные трубки и устраивали шумные представления с пламенем и грохотом.
В прихожей толстяк Инч разулся, тяжело опустившись на стул, вытащил тапочки и решил, что ни в коем случае нельзя, чтобы Сандра увидела их, если она приедет к нему; невозможно симпатизировать человеку, пользующемуся такими тапочками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27