- Так хочется же!… И Гусак толковал, что надо наказать козла!
- Гусак в городе, а мы здесь. И потом мы ведь это от него слышали, а не от Папы с Любашей.
- А какая, хрен, разница?
- Разница, в натуре, большая… - Дуст постучал себя по виску. - Пацана зашкварить - дело серьезное. Считай, палево на всю жизнь.
- Да ты же сам в очередь становился!
- Кретин! Я его пугал!
- Так он же козел!
- А ты? Ты не козел? - Шварц молча кивнул на сидящего Ината. - Натовец - пацан дурной, но с пружинкой. Вон как на Гусака кинулся. Ты бы так мог, в натуре?
- А чего мне кидаться?
- В том-то и закваска, что ни в жизнь не кинешься. Вот и не фиг торопиться.
- Что-то я тебя не пойму, - прищурился Яхен, - ты что, против Гусак решил пойти?
- Я не против Гусака, я против спешки.
- Гнилой базар, - вмешался Дуст. - Кончай терки!
- А ты сам-то за что голосуешь? - вскинулся Укропчик.
- Я тоже за наказание, но только по понятиям. Надо, чтобы Папа сам подтвердил свое решение. Тогда и выполним все, как положено.
- Что-то правильные все, аж тошно! - Шнобель гулко высморкался.
- Не правильные, а умные. - Дуст поглядел на Шнобеля со значением. - Насчет отца этот кобел правду вякал. Папахен у него в городе не последняя шестерня. Потому Любаша и выдернула сыночка сюда. У нее явно планы насчет его бати. Вкуриваете теперь политику?
Пацаны молча кивнули.
- И что с ним тогда делать?
- А ничего. Хватаем за руки, за ноги и тащим обратно. А там еще полотенцем свяжем, чтобы в новое путешествие не отправился…
Но утащить Игната они не успели. Внезапно сверху на них обрушился целый водопад воды, а следом за этим последовал истошный вопль, максимально приближенный к ультразвуку.
- А ну, пошли отсюда говна такие! Ща Коста выйдет, поубивает всех на хрен!…
Крик, сопровождаемый холодным водопадом, оказался столь внезапен, что ни рассуждать, ни проявлять героизм пацанва не стала. Все сыпанули в разные стороны - молча и без криков, как это обычно и делалось в лихих делах. И уже через минуту спустившаяся вниз Танька, та самая девушка, о которой с некоторых пор грезил Игнат, уже хлопала по щекам лежащего мальчугана, растирала ему грудь, спешно пыталась привести в сознание. Разомкнув веки и увидев над собой волшебный образ, Игнат блаженно растянул губы. Удивительным образом болезненное беспамятство превратилось в счастливый сон, а потому приходить в себя он не спешил. И когда чуть погодя он оказался у Татьяны в комнате, а потом и в ее постели, все случилось стремительно, без споров и приставаний. Лизка, белобрысая подруга Татьяны, на это время куда-то деликатно удалилась, а Игнат, сливаясь с этой вчера еще неведомой ему девушкой, понимал, что жизнь его коренным образом изменилась. Одурманенный, он даже мысли не допускал, что таким образом с ним попросту желают расплатиться. Лагерь не жил любовью, - центровым чувством здесь был страх, и слабые цеплялись за сильных, угождали им чем могли, надеясь в будущем если не на дружбу, то хотя бы на примитивное заступничество. Татьяне, коренной уроженке далекой уральской деревушки, где каждый второй сидел, а каждый первый гнал самогон из репы и картофеля, терять было нечего. Все они здесь, в России, были занесенные ветром. Она и Игнату объяснила также: мол, был такой фильм «Унесенные ветром», а их жизнь начиналась со слова «занесенные».
- А что хуже? - поинтересовался Игнат. - «За» или «у»? Разве это не одно и то же?
- Конечно, нет! - горячо возразила Татьяна. - Унесенные - означает перемену места, друзей. означает появление в судьбе чего-то нового, необычного… А когда ты занесен, словно снегом или опилками, это значит, что ничего интересного с тобой произойти не может. Ничего и никогда, понимаешь?
- Ага, - хмыкнул Игнат, - кроме обморожения и смерти…
Как бы то ни было, но жизнь Татьяны с самого ее рождения была сшита из лоскутков, означающих последовательные падения. Сначала сел за решетку гулена-отец, потом сгорел единственный дом, а после исчезла мать. Светлых красок, знакомых большинству детей, Татьяна так и не изведала. Жизнь протекала, словно в потемках, когда нужно было поддакивать и подчиняться, когда большую часть времени поглощал монотонный физический труд. И с тем же тяжеленным коромыслом она познакомилась чуть ли не с семи лет, прибирая во дворе и в хлеву, безропотно помогая по дому ворчливой тетке. А после та же тетка пристроила девочку на местную ферму, где приходилось скрести свиней, сыпать им в корыто комбикорм и прибирать пахучее дерьмо. А еще с местным раздолбаем, Пашкой Косым, она в очередь пасла коров, и тот же Пашка, показав ей однажды, как Барон, единственный породистый бык в стаде, покрывает пегую буренку, предложил то же самое проделать и с ней. И снова поблизости не нашлось человека, который мог бы удержать ее пагубного поступка, мог дать добрый совет. Татьяна еще просто не умела спорить, не умела отказывать и давать сдачи, а потому неряшливый Пашка стал первым ее мужчиной. Его трудно было назвать умелым, но он отличался редкостным упорством, и, в конце концов, у него все получилось. А после он же и разнес по деревне шалые слухи, благодаря которым, к юной Таньке немедленно выстроилась очередь незваных ухажеров. И почти все норовили ей угрожать, кое-кто и поколачивал. Самое ужасное, что среди прочих объявился и муж тетки, Яков. Этот, правда, племянницу не бил, даже одаривал дешевыми леденцами, и все-таки жизнь в деревне Татьяне совершенно не нравилась. От кавалеров пахло луком и водкой, а уж разговаривали с ней так, что нормальные слова среди серенького, как мышиный мех, мата просто терялись. В конце концов, из родной вотчины она просто сбежала. По собственному почину, решила устроиться в городе в какое-нибудь училище, а то и на работу. Увы, ни с училищем, ни со школой ничего не вышло, зато она тут же угодила на китайскую подпольную фабрику, где шили спортивные костюмы и клепали дешевую обувь. Год изнурительного труда не дал ей ровным счетом ничего, кроме новых шрамов и синяков. Там же на фабрике, у нее случился выкидыш, что привело ее в неописуемый ужас, поскольку о возможности забеременеть Татьяна даже не подозревала. Впрочем, в логове китайцев она не задержалась, - очередной милицейский рейд выставил ее на улицу, что было воспринято малолеткой с полной невозмутимостью. Она даже не катилась вниз, поскольку ниже скатываться было некуда. Она перекатывалась с места на место, ныряла из одних рук в другие, и ничего удивительного, что вскоре ее подобрала вокзальная мамка. Работа была скверной, но привычной, и Татьяна вновь не протестовала. А позже у вокзальной сутенерши ее забрал прозорливый Папа. Как объяснил он ей - для сценических постановок перед камерой и изображения настоящих лесбийских игр. И он же выдал ей первый в жизни аванс - сто баксов, которые умудренная Танька не стала тратить, зашив за подклад платья. Платье ее вскоре пропало, но горевать она не думала, поскольку здесь ее сытно кормили и даже не били. Та же Любаша всего раз и сунула в рыло, но в сравнении с прежними побоями это было форменным пустяком, тем более, что у драчливой мамки Татьяна в полной мере освоила искусство словесной перебранки, а при случае могла теперь и крепко приложиться кулаком. Она научилась изображать страсть, легко имитировала оргазм, но вот целоваться так и не привыкла. Дурно пахнущие рты кавалеров вызывали у не приступы тошноты, а от слюнявых прикосновений хотелось всякий раз бежать в туалет, хватать мыло с мочалкой и остервенело отмываться. Тем не менее, она ничуть не жалела о том, что попала в лагерь к бандитам. Главным ее приобретением стал Игнат - парень, который по собственному почину заступился за нее перед здешними придурками. В каком-то смысле это было чудом. Никто и никогда еще не пытался за нее вступаться, а потому скорое появление Игната в своей постели она восприняла, как нечто само собой разумеющееся. Это было то единственное, чем могла она отплатить за его поступок, а его бешеные ласки казались ей даже чудными. Разумеется, она их не заслуживала, но ему нравилось ее ласкать, и Татьяна не думала возражать. Это было новое незнакомое ей чувство, и, лежа рядом с его костлявым горячим телом, она смотрела в потолок и, прислушиваясь к музыке, звучащей в груди, глупо улыбалась. И снова он не выдерживал, вздымаясь над ней, начинал исступленно целовать в улыбающиеся губы. Это было смешно, но она не смеялась. Потому что удивительным образом ей тоже это начинало нравиться. Нравилось целоваться, нравилось погружать его руки в сокровенную влажность, нравилось в свою очередь ласкать его самым причудливым образом. Она не называла это любовью, как называл он, но понимала, что случившееся с ней оправдывала всю ее непутевую жизнь. Впервые среди череды бесчисленных падений у нее случился взлет - да такой, что разом закружило голову и живот, и даже вылетевшее из груди сердце тоже норовило вальсировать в воздухе…

Глава 16
Колодец Стас нашел без труда. Старый каменный надолб напоминал издалека обломок зуба, и удивительно, что сохранился еще ворот в металлических ржавых петлях, сохранилась ручка, вращать которую нужды уже не было по причине отсутствия воды, ведра и веревки.
Сначала ему показалось, что Алена не пришла, но уже спустя несколько секунд, прислушавшись к окружающей тишине, он уловил на некотором расстоянии от себя сдержанное дыхание. По всей видимости, девчушка затеяла играть в разведчиков - то ли хотела его огорошить внезапным появлением, то ли сама чего-то боялась. Благодаря наплывшим издалека тучам, вечерние сумерки напоминали уже ночь, а потому раствориться в этой полутьме представлялось пустячным делом.
- Что ж, поиграем… - беззаботным шагом Стас окольцевал колодец, потрогал, рассохшийся от времени ворот и в следующую секунду сам стал невидимым. Таким штучкам их тоже учили в спецназе. При этом в ход шел весь опыт мировых войн - и наработки японских ниньдзя, и навыки китайской разведки, и технологии американских «морских котиков». Всего-то и нужно - знать некоторые особенности человеческого зрения, а также уметь максимально использовать складки местности для сокрытия столь невзрачной материи, как человеческое тело.
Впрочем, испытывать терпение юной следопытки он не стал. Потеряв его из виду, она без того не на шутку встревожилась. Выйдя из-за дерева, за которым пряталась, неуверенно сделала пару шагов в направлении колодца, потом снова шагнула назад. Теперь-то Стас окончательно убедился, что это именно Алена. Но пришла она одна, без Игната, что тоже наводило на определенные мысли. Либо девчушка была безрассудно храброй, либо паренек укрылся в ином месте, не спеша выдавать своего присутствия.
- Эй! - тихо позвала Алена. - Ты где?…
- Я рядом. - Призрачной тенью Стас вырос у нее за спиной. Надо отдать должное девушке, - она вздрогнула, но от крика сумела удержаться.
- Ну, ты даешь! Круто!…
- А я вообще крутой парень… - Зимин повернул голову на шорох среди ветвей, но. Судя по всему, это была обычная пичуга.
- Я вообще-то туговато на ухо, так что учти это, когда подкрадываешься. - Она нервно рассмеялась.
- Это шутка?
- Да нет, это кулак Косты.
- Он что, ударил тебя?
- Ты смеешься?… Это же любимое занятие Косты! И не только Косты.
- Так надо же показаться врачу!
- Уже показывалась, не переживай.
- И что?
- Сказал, что контузия средней тяжести. - Алена бодро улыбнулась. - Со временем пройдет.
На некоторое время у колодца повисло неловкое молчание.
- А где твой кавалер? - Стас покрутил головой. - В смысле - Игнат?
- Откуда мне знать? Обещал придти, но не пришел. - Она пожала остренькими плечиками. - И потом он - не мой кавалер.
- Чей же?
- Да есть тут одна сисястая…
- Ревнуешь?
- Еще чего! - она строптиво взбрыкнула головой.
- Ладно, это все лирика. Давай рассказывай, что тут у вас творится.
- Ничего не творится, с чего ты взял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52