- Я думал тогда, в землянке, что ты лягавый. А ты такая сволочь,
такая сволочь!.. Не знаю, как сказать... Все знаешь, все...
- Я шел, когда... после тебя... Так искали этого вертолетчика. Тебе
повезло. Пурга в тот вечер началась. Такой снегопад был - все укрыло. До
весны, следовательно, и похоронился твой Кожевников. Зачем ты его, я не
пойму?
- Вот как шьете дело! А факты, доказательства?
- Он за Машей твоей ухаживал в последнее время.
- Про Машу никто не знает.
- И про Козла - тоже? Ай-яй-яй, Леха! Наивняк!
- С летчиками, выходит, знакомы?
- Не только с ними знакомы. Деньги, деньги, Леха! Они открывают все
двери. Так что давай, впрягайся. Пятнадцать кусков даром не дают.
- А этот, "Монах", - помощник?
- Хилый больно?
- Догадался.
- Зато умный. Собственно, тебе это ничего не говорит. А в деле такой
нужен. Только предупреждаю - волос с него упадет, ты... закаешься обижать
младенцев!
- Север - не для таких.
- Перед этим, Леха, придется сделать тебе кое-что с твоей, извини,
мордой. Для неузнаваемости.
- А все это? - показал на руки, где шли выколки. - Как?
- Холодно, милый, сейчас. Носи перчатки.
- И все-таки за "Монаха" я не ручаюсь.
- Это уже разговор. Его, как собственного любимого брата, будешь
хранить. И слушаться будешь его.
- Не верю я вам... Кому нужны бумаги, о которых толкуете?
- Ты вообще никому и ничему не веришь. Зачем, собственно, ты живешь?
Козлу на хвост наступить? И все? Чем быстрее ты все сделаешь и чем скорее
тебя здесь не будет, тем лучше и для тебя, и для всех.
- Лишнего я вам делать не буду. А если буду, не за такие башли. Все.
И запомни. Будешь со мной так говорить... Запомни!
- Не пугай. Собирайся и валяй... Ты видел старика? Ты ему очень не
понравился. Мы можем переиграть и сдать тебя. Кожевникова могут откопать.
- Ладно, приперли. - Леха ощерился. - Мастаки, тоже мне.
- Сорвется - будешь пенять на себя.

Ах, Маша, Маша! Знала бы, в какой беде ее Леха!

В тот вечер из своей конуры впервые выпустили его на волю. Сказали,
чтобы погулял, освоился. Чтобы привыкал, одним словом, к свободе. Он
побрился, надел серый костюм под белую нейлоновую рубаху.
Город он знал. Город Козла. Дело в том, что здесь, на сборном, и
началась неприязнь к Козлу. Уж слишком перло из него все это довольство.
Не клумак, - а рог изобилия. Сержанты, сопровождавшие их, тоже вились
около Козла. Леха с братанами новыми скрипел от натуги - они уже давно
пропили все, что взяли с собой.
Город разросся, кругом теперь были многоэтажные дома, набережную
заковали в бетон в том месте, где их сажали на Мошку-катер. Появились
какие-то мосточки, мостки, тротуары. Берег усеяли бухточки, пристани,
ларьки. Магазин громадный вырос через дорогу. Завернуть к Козлу!
Но лишь попытался - Монах тут как тут.
Перешел два мостика и мост, на выходе его обогнала электричка.
Пронеслась весело, спеша по своим делам. На ней Козел тогда и прибежал с
красными сопельками и в одном исподнем. Сесть в эту электричку, махнуть от
всех, запутать-запутать следы... Не от одного уходил! Сами под статью
подводят... Вы в стороне, а я...
Но только так подумал, сразу же увидел опять того худого с вечным
своим брезентяком.
"Боятся, чтобы не испарился!"
Беспечно прошагал к маленькому базарчику, который приютился около
широкой дороги с полукругом. Продавали мотыля, крючки, блесны, удилища,
леску... Товар, добротный, решил про себя Леха, такого в магазине не
достанешь.
Он приценился к зарубежной леске.
- Метр рупь, - сказал ему толстый старик в фуражке, несмотря на
мороз. - Сколько намотать?
- Дорого, батя, - обиделся Леха. - Ты что, рупь за метр!
- Дорого? Иди достань...
Леха вернулся на мост, прошел длинной заасфальтированной тропкой,
миновал серый цементный тоннель и вышел к деревянному двухэтажному зданию.
Это был ресторан. Здесь Леха и пропивался с дружками. Тут, около
этого ресторана, Леха утюжил сопровождавшего их сержанта, который
нахваливал Козла. Все сошло с рук. А с Козлом - осечка. Его заклинило
теперь на Козле. О другом он уже думать не мог. Тот, с широким лобешником,
ссудил его деньгами. И он потому и шагнул в ресторан.
Старик в вышитой русской рубахе с пшеничными, чуть желтоватыми от
табака усами, пропустил его, хотя на двери было написано, что свободных
мест нет. Леха дал ему рубль. Леху провели на веранду, она была закрыта со
всех сторон парусиной. Леха огляделся. Внизу, на льду, сидела небольшая
группка рыбаков. У одного из них видно был зацеп. Он дергал коротким
удилищем. Скамейки были полны народу.
Двое сидели на пенечке, поставленном тут, внизу - видно, специально
для красоты. Парень был не нахальный, а она садилась ему на колени. У Лехи
тоскливо заныло под сердцем.
Подошла старшая официантка и усадила его за стол с парой не так
молодых, не так и старых.
У мужика был на лбу шрам, виски его поседели давно.
Подошедшей официантке мужик заказал бутылку "Рислинга" и триста
водки. Леха сказал, чтобы ему принесли бутылку "Московской". Но официантка
не послушалась - дала всего двести граммов. Она сказала, что если пойдет,
можно незаметно повторить...
Леха выписал себе еще юшку, три порции вареников с мясом и селедку с
картошкой. Подумал и добавил ко всему тоже бутылку "Рислинга" и еще плитку
шоколада.
Сперва Леха думал, что эти двое - баба и мужик, ну муж и жена. А
потом, когда она сказала, что у нее дома буженина лучше, чем им подали
(сказала она это без занудности), тогда Леха понял, что они - хахаль и
хахалиха. Он так в это самое поверил и так ему было от этого приятно
(видишь, пишут, а сами обманывают, крутят, любятся!), что вокруг
беспорядок, что очень удивился, когда эти двое стали вспоминать: "А
помнишь? А помнишь?"
Они говорили о войне, хотя были не такие и старые, и говорили о
каком-то Саше из Закарпатья, о каком-то Янеке, который потом ушел служить
в Войско Польское, о каком-то Васе, которого убили на самой границе, о
Фельдмане, который окончил юридический факультет и работает теперь судьей.
("Судьей!" - Леху передернуло, аппетит улетучился враз. Но ругнул себя
матом - мол, чё ты трусишь всё? "Судья!" Все - далеко уж. Сиди, пей, живи!
Аппетит восстановился. И водка пошла ничего)...
Сосед-фронтовик чуточку опьянел. И пошел качать права старшей
официантке насчет репертуара: они тут, ресторанщики, гоняют в пластинках
все из-за рубежа, будто сидят в их ресторане чужие, тамошние, а не наши,
обыкновенные и простые граждане.
Официантка пообещала исправить дело, правда, объяснив, что сегодня у
них вообще выходной для музыкантов, это же написано на дверях. Потому, кто
как хочет, тот так и бросает монеты. Под личный заказ!
Бывший фронтовик успокоился, а когда через какое-то время две русские
бабы запели громко "Все, что было - не вспоминай", даже от удовольствия
прикрыл глаза.
- Это, конечно, верно, - сказал к чему-то Леха и допил те двести,
которые ему допринесла (он всегда незаконные добавки к положенным двумстам
граммам считал доприношением) толстенькая официантка. Ноги у нее были
красивые, полные. На правой ноге - родинка.
Официантка сразу теперь ему понравилась. Леха попробовал ее втихаря
полапать, однако она вежливо, но твердо и настойчиво отвела его крепкую
мужскую руку. Может, это и вправду, конечно, не время, - подумал он, -
баба на работе! А так бы - ничего!
Фронтовики - и мужик, и эта старушенция - опять стали вспоминать. И
горько говорили. Леха вдруг стал их понимать. Но только он хотел с ними
потолковать, они стали собираться. Надо уходить, - сказали. У старушенции,
оказывается, муж дома, ждет. Она бабка, внука сегодня приведут.
Старушенция с ним занимается - отстает внук по-английскому... А у этого
боевого гвардейца, который не любит иностранные песни, тоже проблемы. Он
же приехал, а в гостинице по сути не устроился: лишь вещички бросил, так
как сказали, что к вечеру место освободится, а теперь там пока живут.
Старушенция стала неуверенно приглашать его домой - как-нибудь устроимся!
Но он был мужик понятливый и сказал, что ее муж, Боря, всего этого не
поймет.
- Да, да, - пробормотала она, - я-то ему рассказывала...
Как только они ушли, Леха опять разошелся. Хорошо быть свободным! Он
заказал еще двести, на что официантка заявила: ему хватит. Он деланно
удивился и даже осерчал: на собственные, кровные в удовольствие нельзя и
еще выпить? Разве я на своих не стою? - стал допрашивать он официантку.
Она сдалась, и чтобы не было скандала, принесла ему сто пятьдесят, но
посоветовала выпить кофе. После ста пятидесяти он выпил кофе, но без
всякого удовольствия. После этого он огляделся. Оказалось, фронтовая пара
домой не ушла - просто выходила на террасу. Леха уставился на них. Ему
чего-то не хватало. В душе было дико и пусто. "Как же я попал! Как попал!"
- простонал он.
Он позавидовал им. "Видишь, немолодые, а, наверное, продолжают
любить! А я... Я - сукин сын..." Сердце его застонало. Давно, кажется,
ничего не трогало его. А теперь... То ли эти допринесенные сто пятьдесят,
то ли кофе заставляли его стонать, стискивать зубы и скрежетать ими.
Завыть бы волком! Зачем так все с ним было? И что дальше будет?
- Нет! Нет! - Он ни к кому не обращался, только к себе. И что это
"нет", понять никто бы не смог теперь. Лишь он что-то понимал. Шла за ним
вышка. И радуйся - не радуйся, все равно когда-то поймают и - к стеночке.
А жить-то хочется! Ах, как хочется!
Фронтовик вдруг обнял его крепко и сказал:
- Не горюй, парень! Вижу, тоже войну понюхал. В Афгане, так? Ну
потому - мы братья... В нас много общего.
Оказывается, Леха рассказал и им, фронтовикам, что рассказал ему на
свидании вернувшийся _о_т_т_у_д_а_ единственный свидетель. Нет, не забыл
он Леху. Он к нему приехал... И самое приятное было у него свидание. Зачем
вот только потом связался! За пятнадцать кусков продал себя!
Он неожиданно разозлился и стал выговаривать фронтовику, вроде он в
самом деле был в чем-то виноват!
- А зачем? - спросил, набычившись. - Зачем и вы, и мы? Зачем бились?
За кого? Чтобы по блату устраивались в институтах? Чтобы внуков перли в
университет тоже по блату? А других, наших, простых - всех по боку!
Фронтовик серьезно что-то возразил. И эта старушенция тоже ему
поддакнула. Ведь не все же! Мол, всякого дерьма во все века было немало! И
нельзя судить всех сразу...
Леха опешил от такого их напора, от такой веры в справедливость, что
царит на этой земле.
- Вас тоже, - тихо простонал Леха, глядя на старушенцию, - запросто
могли убить на войне. А если бы попали в плен, просто сожгли бы в
крематории.
Где-то он подобное когда-то слышал. И фронтовики уставились на него и
долго не могли говорить.
Лишь потом она встала и сама пригласила Леху потанцевать. Танцевала
она молча. И Леха молчал... Потом, когда они еще раз пошли и вальсировали,
старушенция сказала:
- Если бы меня мои ребятки такой увидели!.. Упилась! Упилась!
- Вы, что ли, учительша? - спросил Леха.
Она в знак согласия кивнула головой.
- Прошу вас, - добавила, - не надо тревожить моего приятеля. Он так
много выстрадал... Он же в плену на самом деле был. И его могли сжечь в
упомянутом вами крематории...

Ах, как он бесился, когда они ушли. Танцевал! Пил! Рядом оказались
две девахи. Приволок их тихонько к столу тощий худой "Монах". Ему бы давно
надо было набить морду. Так думал Леха. Но от битья воздержался. Вообще он
постарался оставить и "Монаха", и его девиц в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19