- Главное, я некрасивый, - отогревая руки, приплясывал тот, которому
не везло. - Рыжий. Тебе по этой части легче...
- А то в последний раз познакомился, - сказал через некоторое время,
- постель пахла духами. То ли "Жасмин", то ли "Белая акация"... Только
письма лежали рядом с нами, можно сказать, Коля, тревожные и зовущие. В
одном из них была пурга и занесло человека. Хорошо, что откопали! А во
втором письме лошадь тонула. А наняли ее, учти, почти под Уральском. Это
была умная лошадь. Глаза у нее усталые. Как у оленей давешних. Пришлось
пристрелить лошадь. А в других письмах шли дожди...
- Жена геолога? - спросил напарник.
Рыжий хитро отмолчался.
Мотор, наконец, заработал. Все вокруг застрекотало. Стало весело и
тепло. Они улетели, а он погнал нарты в сторону города Козла. Он уже
понял, куда его завезли. У него был план.
Продуктов, по здешнему обычаю, сезонники-дровозаготовители не
оставили. Лишь пару горстей муки. Мука была лежалая. Валялась в углу
вместе с книгами. В том углу был самодельный плакат, затыканный во многих
местах окурками. "Помни, ты легат в этих богом забытых местах. (Легат в
Древнем Риме - наместник императора)". - Вроде для Лехи пояснения.
Признаться, что такое легат, он не знал.
Книг было три: какой-то "Плутарх, сравнительные жизнеописания",
Серега Есенин и Ды Дефо "Приключения Робинзона Крузо". Когда Леха
напитался, развалясь на припахивающем мочой матраце, он дочитал Плутарха
до стр.8 и даже большим и грязным ногтем подчеркнул слова: "Моя хмурость
никогда не причиняла вам никаких огорчений, а смех этих господ стоил
нашему городу многих слез". Это как-то запомнилось. Зато, что говорил
Зенон: мол, философу, прежде чем произнести слово, надлежит погрузить его
в смысл, - не совсем понравилось. "Живут же! Мне бы заботы ваши!" -
рассердился, вырывая для своих нужд стр. 19, где какой-то Фокиан в
народном собрании заметил: "Твои слова, мальчик, похожи на кипарис - так
же высоки и так же бесплодны". Серегу Есенина он вынес читать в закуток
своей камеры, побоясь выйти за дверь.
Зашумели над затоном тростники.
Плачет девушка-царевна у реки.
И вспомнил опять "М" - Машу.
Заложили они его или нет?
Нет, не верилось. Ведь для того и выложил душу дяде Родиону. Чтобы
понял, зачем ушел. Неужели не усекает? Козел должен быть наказан. За всех.
За тех, кого уже нет. И за тех, кто живет. Без малого ведь два года глаз
не казал в нашу сторону. Одного посадил, других... Пусть нам выпало все,
что выпало. Пусть и без него повезли бы по южной дороге. Никто не спорит.
Но зачем же все так делать? И зачем издеваться, писать?
Он откинулся на спинку скамейки, сделанной добротно. Орать потом
можешь, Козел, во все горло. Мы все были равны. Каждый гражданин обязан...
И т.д., и т.п. Одноплеменные, однообщественники. Но мы однорукие, а ты
многорукий. У тебя руки - папаша и мамаша. Они одежду к лейбле принесли
полковнику... Дешевка! Гад! Купился! И сделал показательный, хотя на
колени бы встал, - замени на южную дорогу. Сейчас бы уже возвращался с
этим Воловым, с Иваном. Что бы было, то бы и было. А теперь... Теперь я
последняя жертва. По делам вору и мука. Это все так. Сам кашу заварил, сам
и расхлебывай. Все так, все так. Но...
Вернувшись в то логово, где он негостеприимно обошелся с пришельцем,
он застал его пустым. Не убил, выходит. Слава богу, очухался. И смылся.
Теперь они поймут, что с ним играть опасно. И оставят его в покое. И он
сделает все, что положено сделать. А тогда, законники, по новой судите!
План его, конечно, изменился после того, как он не нашел в логове
пришельца. Он не отпустил оленей. Спать боялся. Читал. Образ, вспомнил из
школьных учебников, был бы не нужен. А образа нет. Все, что видел в
последнее время - обман.
Да, он нарушил закон, нарушил сознательно. Закон он, однако, уже не
уважал. Это и не стоит доказывать. Потому он и отказался от последнего
слова, и его адвокат, почувствовав в этом угрюмом парне какую-то неприязнь
и к себе и ко всему остальному, не стал долго говорить. Он лишь
подчеркнул, что Козел имеет образование среднее, а Духов - всего восемь
классов. С воспитанием этот человек, - показал на Леху, - знаком довольно
смутно. И спорить, что его подопечному дают три года, не стал: мол,
заслуживает.
- Уважение к закону, к законам, - сказал он, - величайшая социальная
и нравственная добродетель. Без этой добродетели не может быть
полноценной, этически содержательной личности. Он просто хотел ударить,
отомстить за поругания, которым подвергался со стороны жизни. А в конечном
счете получилось избиение. Тут сыграло личное качество моего подзащитного,
неизбежно увеличившее зло...
Сейчас он вспомнил и того первого своего сержанта - "гниду", который
пошел в свидетели и, ничего не зная, тянул за Козла. Его защитник,
прилизанный капитан с поплавком на кителе и планочкой, на которой жалко
прилепились какие-то юбилейные медали, не допросил сержанта: видел ли все
он лично или это его своенравный характер. Но если бы Леха с юных лет
хорошо учился, он узрел бы, скажем, по трагедиям Эсхила и Софокла, записки
о которых лежали в книге "Плутарх, сравнительные жизнеописания", что
нередко удары рока бывали вот так, как с ним, несоразмеримы со степенью
вины.
"М" - Маша поняла это первой. Провожая его, она упрашивала:
- Отдайся властям, Леха! - Она прижалась к нему. - Понимаешь?
- Как в книжках? - спросил жестко.
- Много книжек хороших на свете, - вздохнула она. - У нас в сундуке
еще какие книги!..
Он не насторожился.
Сколько он бы отдал, чтобы она еще раз повторила это!
Значит, все так. Все правильно. Какой глупый ты, пришелец! Разве я
виноват, что так совпало. Первым вашим делом будут эти книги! Какое
совпадение! Книги у лесника Родиона Варова.
Он ждал этих слов долго. Все эти дни.
- Слыхала я, Леха, отцу сулили за книги большие деньги.
И эти ее слова он зачеркнул холодным равнодушным молчанием.
- Тысячи давали...
- Про че книги-то?
- Ссыльные у нас жили когда-то здесь. Мы сарай копали, отец и
наткнулся.
- А чего же он в милицию не заявил?
- Сам сперва читал.
- Да-а, книги это - как водка, - сказал, вздыхая Леха и зевнул. -
Тоже везде есть смысл.
- Только человек, который приходил за книгами, отцу не понравился.
- А кто ему теперь нравится? Видела, на меня как глядел?
- А как на тебя глядеть? Ты же из тюрьмы сбежал.
- Что же ты помогаешь?
- Жалко тебя - вот и помогаю.
- Ну так иди и продай, чтобы не жалеть.
- Ты и сам выкажешься.
- Раз не веришь о Козле - уйду!
- Не пущу! - растопырила руки. - Ты плохое затеял.
- Ну, уйди! Не дури!
- Все равно не пущу!
- Не балуй, Маша! Слышь, не балуй!
Духов хотел теперь одного: побыстрее добраться до Козла, а потом
вернуться сюда, к М. К этим ее богатствам, из-за которых те ему
организовали побег.

12
Жалобно заскулили собаки. Оленья упряжка прижалась ближе к дому и
людям. Кто-то осторожно подошел к нему сзади. Наташа. Зашептала, обдавая
молочным дыханием: "Тебе где спать стелить? Я думала - ты мне приснился...
Такой ты крупный, здоровый и сильный!"
Он стоял завороженный и таинственностью северной ночи, и красотой
этой необычной ненки.
Вышла, покашливая, старуха. Позвала по-русски: "Наташка! Наташка! Где
Васька? Уложила в постель?.."
Мать долго ворчала по-ненецки.
- Алкоголик! - сказала без злобы Наташа, когда старуха вернулась в
дом. - Я побегу в стадо. Отец будет здесь. Пусть отдохнет. Ты уезжай. Ни о
чем не думай! Ты очень хочешь заработать?
Волов не ответил.
- Только деньги - зараза. Собака бешеная. Если деньги тебе на шею
сядут, - будут погонять, как мы оленя хореем погоняем. Будешь бежать,
бежать, бежать!
Он опять не отозвался.
- Ты большой молодец, - зашептала она, - ты очень большой молодец! Ты
хорошо поработаешь. Я на тебя не обижаюсь...
- Как ты за Ваську пошла? - наконец, спросил.
- Он был хороший парень, - сразу же отозвалась. - Беда наша - водка.
- Не только ваша.
- Нет, наша особенно... Саша, я тебя за это время полюбила. Ты знаешь
это? Ты совсем один? Ты будешь обо мне думать?
- Я и теперь думаю, - тихо признался. - Я не могу иногда...
- Ты приезжай через некоторое время в поселок, я обязательно бы
приехала... Почему ты стонешь по ночам?
- Не знаю.
- Война снится? А Иван пропадает. Он мертвый, понимаешь? Ты не бросай
его... Я сегодня приду к тебе, ты жди...

Сладостно-томителен был поздний вечер. Она Волова, несмотря на его
громадный рост и медвежью силу, называла огурчиком...
С пятистенным домом рядом - чум. И там старики немножко живут, по
своей традиции. Сегодня их нет - у стада. Из дома в чум перешли они потом.
Морозно...
Этот вечер был последним. Утром он уезжал в поселок.

13
Местечкин куда-то смылся по делам, и остановился Волов поначалу у
Вениаминыча.
- Живи, не жалко старухи. Пусть варит и убирает.
Старик уже знал все про Местечкина. "Ладность, - всякий раз крякал. -
Подсидел, сукин сын! Так ему не пройдет".
Он был богат. Там, в лесу, перед вольным своим годом, пять лет шел на
его книжку приличный заработок. А на Большой химии, когда его освободили
из-под стражи как неопасного убийцу, убийцу по ревности, влился в бригаду
по разгрузке и погрузке. Сберкнижка его подпортила, она и не таких
скручивает. Они засели вдвоем. Угощал разжалованный снабженец от души, но
нет-нет да и проговаривался: дружба дружбой, а деньги врозь. И потому он
не понимал Волова, который поехал к Хатанзееву. "В гости", - хмыкал. Когда
надо тут, с его здоровьем и силушкой, пахать да пахать. Иначе уедешь и
никаких воспоминаний. Бичи здешние, или попросту алкоголики, и то в месяц
берут по тыще. Только лето подойдет, выгружай сахар, муку, макароны,
тушенку, свинину, табак. Работы навалом, хоть утопись в ней.
- Хитрит директор. Ой жох! - всякий раз вздыхал. - Меня променял. На
кого? На соплю.
Волов уже не порывался уйти от него и нарушал сухой закон. Тих он был
и печален. Не тот, что в вертолете. В вертолете он был все-таки открыт, а
тут - такой неподатливый. Всякий разговор сводил к одному: как бы не
спиться от зеленой тоски в этой тьмутаракани! И глядит жалобными глазами
на пустынную многоозерную землю. Всему человечеству рассказывают эти
глаза, что, например, ехал и думал: все будет по-другому.
- Хитрит директор, - все покачивал головой старик. - Ой, хитрит. Ну
да ладно. С бичами еще накукуется. Сам позовет.
На другой же день заглянули два мужика, как оказалось потом,
Вася-разведчик и Миша Покоев - местные знаменитости. Они были на подпитьи.
- Мужик, - сказал один из них, - нас послал учитель Маслов. В гости
зовет тебя.
Волов взглянул на хозяина, тот кивнул:
- Сходи, сходи! Тебе жить тут.
В комнате у Маслова сидел знакомый Волову геолог Лохов. Он был в
красном индийском джемпере, ворот белой рубашки выглядывал из-под
джемпера. Лохов отпустил усы. Они были жиденькими, рыжеватыми; губы у
Лохова сухие, потрескавшиеся.
На столе стояла недопитая бутылка спирта. Волов тоже вытащил бутылку,
достал из сумки кусок мороженой оленины, которую всунул Вениаминыч. Около
огня печки кусок сразу покраснел, пробивались в нем белые сальные
прожилки.
- Это уже пир, - сказал Маслов.
Это был до умопомрачения красивый парень тридцати - тридцати пяти
лет, в джинсовом костюме с множеством застежек. На лице Маслова блуждала
этакая ироничность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19