- Почему не приступаете к работе?
Засмеялся Кубанцев:
- С нас всегда, выходит, спрос. А ведь такая печальная
действительность. Тушенка на первое, тушенка на второе и тушенка на
третье. Об этом правильно указано в статейке товарища Квасникова. Думаешь,
решен окончательно вопрос? Нет, Сашок. Не решен. Кусев какой был, такой и
остался, со своим снабжением не справляется. А погода какая была, такая и
осталась, - Кубанцев при этом нагло улыбался. - Климат обещали ученые
изменить, а ехать сюда не хочут! Подумай, как ты издали его изменишь? И
вообще... Хоронить сегодня пойдем! Какая работа?
Валеев, рабочий из бригады Кубанцева, очумело выскочил из балка -
поглядеть. Валька-молочница поставила ведро: она несет молоко в детсад,
надо достойно проводить покойника. Валеев поскользнулся и бах по ведру.
Молока как не бывало. Белой рекой полилось.
- Ах ты, вражина ты зачуханая! - Погналась за ним уже с пустым
ведром. Резвая! Догнала - хряп по спине, хряп по башке непутевой. - Ах ты,
недоделанный шабашник! Плати за молоко!
Валеев чухает свой горб, башку трет, бежит пуще молча, посапывая от
натуги: поглядеть, как хоронят человека.

Несут гроб Ерофеича. Видишь, живут, умирают. Новый прораб Волов
снимает шапку. Всю неделю - работы никакой. То именины. То снег пошел, то
пасмурно, а то вот - похороны.
Витька худой, кадыкастый - идет за гробом первым. Чуть в сторонке
Валерка Мехов. Далее идут дядя Коля, потом кузнец Вакула. Если бы
украинское небо светило теперь над ним в это время года и в это время дня,
можно было бы рассмотреть, как больны и Вакула, и дядя Коля. Иссохли
старческие тела под вечными ветрами и снегопадами. Подходит их конец. Они
были с покойником не дружны - по-разному жили на этой земле. И почему
Квасников их уравнивал в своей статейке? Они - настоящие ветераны. А он,
Сурок? Какой он ветеран?
Вася-разведчик растягивает меха баяна. Дрынь-дрынь-ды-дынь!
Руки у Васи мерзнут.
- Помирать, так с музыкой! - договорился вчера с ним Витька за
червонец. - Ты, главное, пиликай!
- Дрынь-дрынь-ды-дынь!
- Играет-то как задушевно, - шепчет рядом с Воловым Маша-хозяйка. И
гордо уже несет в пространство свой фундамент. Имеет, говорят, повод
завлечь квартиранта этим. Толкует она про жизнь Сурка, раскрывает суть
вещей кратко, но копает глубоко. Кулак, во-первых, а стукач, во-вторых. В
щелку так и норовил заглянуть: какой там, у людей, метод лечения? Кто
сменял шкурки за водку и спирт у ненцев, кто ловко сбыл на сторону? Хотя
сам... Сам-то чё творил! И чего вот? Умер. Настрелялся, в сына палил.
Теперь лежит и ни гу-гу! Какой это дурак об нем написал, что он тоже
ветеран!

Кто теперь помнит, как приехал сюда Сурок? Пожалуй, лишь дядя Коля. И
в страшном сне не снилось его отцу, который привез сюда Коленьку, что тут
потом будет. В начале века Коленькин папочка приехал из Москвы как член
комиссии - организовывать в Сибири маслобойные артели. Он был другом
председателя этой комиссии Балашкина, и работал на Россию, не жалея ни
пота, ни знаний. Дело спорилось. За пять лет создали они в Сибири почти
триста маслоделательных артелей. По своим размерам, мощи и успехам Союз
маслодеятелей вскоре занял одно из первых мест в кооперативном, как
говорят, движении всего мира. Масло сибирских кооператоров завоевало
лондонский рынок, рядом с прославленным датским и новозеландским маслом.
Вскоре сибирское кооперативное масло стало отправляться и в Соединенные
Штаты.
Отец Николеньки перед 1917 годом, когда Россия уже экспортировала
масла около двух с половиной миллионов пудов, приехал по личному поручению
Балашкина в эту тьмутаракань, в этот поселок, в этот Самбург. Что и
говорить, Вальке-молочнице с ее худыми коровками, которых "закормил"
алкоголик Ерка, ни один лектор не сказал правды: что, мол, было-то -
ого-го! Все лекторы обычно твердили: до революции было - караул, а при
Сталине, как указывал вождь, де, без колхозов - неравенство, в колхозах -
равенство прав. А коль так, то и буренки при неравенстве на кладбище
глядят. А после Сталина опять гоготали, как гуси, то про кукурузу, что
выведет и пойдем твердым шагом вперед и выше; то, когда вообще в стойле
было пусто и очередной директор, начисто разорив хозяйство, шел на
повышение, отмечалось в районной газетке, как поголовно идет
животноводство в гору, и по всей стране, и, несмотря на климатические
суровые условия, в Сибири.
Коленька вырос, стал на ноги. В 1918 году он на местном кладбище
похоронил своего незабвенного родителя. В тетрадях его он нашел такие
цифры: в восемнадцатом году, то есть уже в гражданскую, имелось в Сибири
более двух тысяч артелей, родились они не советской властью, а еще при
царе. Шестьсот тысяч хозяйств с тремя миллионами коровок, да не таких, как
ныне у Вальки-молочницы доходяг. Горевал папенька Коли, что не добились
большего...
Впервые обнародовал дядя Коля эти цифры тогда, когда, пожалуй, и не
следовало их обнародовать. Вызвали дядю Колю, тогда тридцатилетнего
работника рыбкопа, в район и сказали четко: коль станет заниматься
агитацией и пропагандой, сменит на севере работку - на лесоповале остро
нуждаются в рабочей силе.
Собственно, на пять лет потом он и загремел. Откуда, думаете,
потянуло его к поэзии? Были у него соседи по нарам интеллигентные,
интеллектуальные люди. У них он и учился понимать, что преходяще, а что
вечно. После пяти лет он вернулся в поселок и уже молчал. Да, впрочем, он
и не верил, что в условиях Западной Сибири можно производить масло. Может,
папенька что-то напутал?
В тридцатые годы, точно не помнит, пригнали Ерофея.

Кубанцев берет нового прораба осторожно под локоток.
- Закопают теперь, - говорит он, - без нас. Дело есть.
- На смерти ближнего сберкнижку пополняешь?
- С Витьки-то что взял? Да в гробу я видал его в белых тапочках,
чтобы ему за бесплатно пахать! Ты что, не знаешь, какая у него самого
книжка? А у меня, поимей в виду, две жены законные, а одну еще тоже надо
кормить. Ты говори, сколько нам накапало?
- Чего накапало?
- Как чего? Не финти. Валеев сказал.
- Так ты же сам и говорил, что Валеев твой - придурок. Я ему сказал,
что с вас удерживаю. - И радостно сообщил: - Написал я на вас за все
сразу. Палец о палец не стукнули, а отхватили за что?
- Так тебе, значит, мало, что ты у директора в душу плевал? Ну ладно!
Чего ты хочешь?
- Сарай.
- Умру - не сделаю. Раз ты такой! В ножки поклонишься!

Кузнец Вакула - фамилия его в очерке Квасникова стояла рядом с именем
Ерофеича (в газете так и было напечатано: _Е_р_о_ф_е_и_ч_ и кузнец
В_а_к_у_л_а_. Только не большими буквами, а обыкновенно) сидел с дядей
Колей после похорон и поминок (и на поминки пошли) и объяснялся с ним
впервые длинно. Смерть Ерофеича, лютого их врага в прошлом, потрясла
Вакулу не тем, что человек жил-жил и помер, а потому, что хоронили этого
человека, как хоронят всех остальных.
- Все, все перевернуло во мне!
На поминках у этого человека говорилось такое, как у всех. Люди
выпили, вспомнили, рассказывали: какой, оказывается, был хороший, как за
добро совхозное стоял горой!
- Это разве дело! - качал головой Вакула.
- Но что же вы хотите, Вакула? - спрашивал дядя Коля. - О мертвых или
хорошо, или ничего! Таков человеческий закон. В этом, согласитесь, немало
прелести. И о нас, когда помрем, будут говорить...
- Ты помнишь, когда он приехал? Врал ведь: не при чем я! Не помню,
один я к нему пришел или с тобой...
- Со мной вы не могли придти. Я тогда возвратился из мест не столь
отдаленных. Вы со мной не общались. Вы были добровольцем.
- Специалисты нужны были. А шаманы пугали, - Вакула тускло поглядел
на огонь лампы. - Погоди, но ты приехал из... Откуда ты приехал?
- Да брось ты притворяться! Ты же знаешь, откуда.
Дядя Коля заплакал.
- Тебе я... Не помню, не помню... А вот его! Он же - кулак!
- Кулак, не кулак! Неужели вы не читаете газет? Как кулаками делали?
Неужели...
- Он - кулак. Не могу сказать о нем хорошо. Не хотел он нам помогать.
Ты, помню, соглашался, он же...
- А я не хотел, может, опять на лесоповал.
- Ты думаешь, он встречал первое мая со знаменами? Это мы так
праздники наши встречали. Почему он так написал, этот писака? Не могу, не
могу! Никогда не прощу этому борзописцу. Рядом меня поставил с ним! -
Вакула стукнул по столу кулаком. - Понюхал и накатал!
- Я вам немножко налью... Вы не должны обижаться. Человек -
собственный судья своим поступкам. Простим ему. Может, это покойника
всколыхнуло? И он задумался над тем, как жил.
- Сурок задумался? Не-ет!

16
В доме Витьки народу, как в цирке. Идет представление. Зрители - в
основном бабы. Сунуться в дом они боятся. Витька саданет палкой - не
увернешься. Злой, вражина. Валька-молочница с киномеханичкой наперебой
рассказывают тем, кто опоздал, как ищут клад покойника два дружка - Витька
и Валерка Мехов.
- Мечутся, мечутся! Из угла в угол, из угла в угол!
Новый прораб зашел в тот момент, когда Витька отрывал пол в сенцах.
Поясница голая, джинсы в глине, разорвана правая штанина.
Увидав Волова, Витька отбросил топор, подбежал к постели, схватил
подушки и перину.
- На-на-на! - кричал кому-то. - Не найду? Не найду? Найду!
Валерка Мехов шуровал штыковой лопатой где-то под крышей - только всю
не снес!
Витька устал беситься.
- Вот, начальник, - пробубнил, сев на пол, - имей такого предка.
- Предок как предок, - высунулась Валька-молочница. - Дом, гляди,
оставил, обстановку...
- А что ты хочешь? - огрызнулся Витька. - Когда последнюю трехсотку
на него снял!
Валерка Мехов, прекратив бомбить крышу, оперся на свое боевое оружие
и забегал своими маленькими глазами, прицеливаясь к Волову.
- Пришел нанимать? По двести пятьдесят в день положишь? Тогда бросим
тут и займемся твоим складом для цемента высокого качества. Как, Витек? За
неделю сварганим?
Витька тоже оглядел Волова.
- Верно? За этим пришел?
- За этим.
- Тогда кореш в точку сказал. Пять дней и пусть тонна [тысяча рублей]
двести!
- Все равно больше никого не найдешь. - Валерка Мехов вновь стал
ковыряться в разном дерьме. - Я те скажу, почему с рабсилой тут швах...
Предки старались мало. Поколений мало понаделали.
- Не пойдет директор на такую сумму.
- А ты кто? Чё, он, что ли, и тут тебе мозги вправлять станет?
Подкатил пьяной походкой Миша Покой. Он присел неподалеку от Валерки
Мехова на корточки.
- Не будешь ты счастлив, старшина, - проикал. - Нет, ты не будешь
счастлив! И я не буду счастлив. У меня красный диплом. У тебя - братишка
чокнутый. Нет, да? Все о тебе знают. Потому что твои письма Маша читает.

17
Странно, люди разделены и ныне не потому, что каждого в отдельности
одолела глупость. Их разделили давно, вбив в глотки понятия, которые были
нужны тем, кто ими управлял, кто ловко дурил громкими словами и понятиями.
Даже дядя Коля, пять лет отбыв на лесоповале и чудом избежав еще
пяток-десяток лет отсидки в местах не столь отдаленных, вернувшись в свой
грешный, богом забытый, некогда тянувшийся к кооперативному сибирскому
маслу поселок, считал себя совсем другим, по сравнению с Сурком,
человеком. Он верил и теперь, несмотря на шумиху, поднятую в газетах
насчет избиений крестьянина, названного кулаком, что Сурок был и остается
даже в могиле классово враждебным элементом, а он, дядя Коля,
всего-навсего пострадавший при зарождавшемся еще тогда культе личности
элементом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19