И не только меня. Если б мы боялись этого, то сидели бы сейчас в одной комнате, тесно прижавшись друг к другу, как маленькие заброшенные дети. И проблема возвращения домой тоже меня не волновала. Как легко я попал в эту «школу», думалось мне, так легко и вернусь обратно. В парусиновой куртке, доставшейся мне от отца, в вельветовых брюках и уютно стоптанных кедах я появлюсь на пороге нашей комнаты и скажу: «Здравствуй, мама. Вот, я вернулся». Нет, всё это было не страшно. Страшно было оттого, что в какой-нибудь сотне метров отсюда, в слепом голубом домике, стоят, пусто глядя друг на друга, неподвижные Воробьёв, Скворцов и Дроздов. Мне казалось теперь, что у всех троих мёртвые глаза, механический смех, мелкие зубы из серой пластмассы… Как я завтра посмотрю им в лицо, как заставлю себя учиться?
ЭТИ? ЭТИ меня не пугали. Я думал о них скорее с досадой. Чёрт их побери, как они не понимают, что нельзя оставлять семерых ребят наедине с тремя мёртвыми машинами! Неужели им в голову не приходит, что мы давным-давно всё поняли?
(Я-то понял только сегодня, но мне казалось, что это произошло давным-давно.) Или мы должны подать им знак? Но каким образом? Объявить голодовку? Собраться в столовой и застучать стаканами по столу? «Мы хотим знать всё! Мы хотим знать всё!» Глупости, разумеется. Им и в голову не придёт, что мы подаём им сигнал. Так же как и нам совершенно неясно, что им от нас надо.
– Компрачикосы проклятые! – прошипел я сквозь зубы.
– Андрюша, тебе нехорошо? – спросила сквозь стенку Соня. – Хочешь, я буду с тобой разговаривать?
– Да нет, ну что ты! – поспешно ответил я. – Спокойной ночи.
– А что ты делаешь? – не отставала Соня.
– Письмо пишу, – машинально ответил я.
И тут мне в голову пришла изумительная мысль. Я кинулся к столу, схватил ручку и на листе бумаги написал:
«Уважаемые товарищи!
До каких пор вы собираетесь держать нас в неизвестности о цели вашего эксперимента?
Мы не подопытные… (хотел написать «кролики», но вовремя передумал: чего доброго, не поймут) микроорганизмы.
Мы требуем личной встречи.
Если это никому не во вред, согласны учиться у вас и дальше.
Но если это не так, вы обязаны вернуть нас домой в целости и сохранности».
Подумал и приписал:
«Иначе вам самим будет стыдно».
Дрожа от нетерпения, я положил листок в фирменный конверт, заклеил – и снова задумался: какой же написать адрес? Братьям по разуму? Стыдно. Скажут: тоже нам братец нашёлся, родственник-переросток. Да и они с нами поступили тоже далеко не по-братски.
И я написал на конверте так:
«Руководителям эксперимента».
Вот теперь всё было ясно.
И, прижимая к груди конверт, я побежал на улицу.
Ещё ни разу я не гулял под куполом ночью, и меня поразили пустота и тишина.
У бассейна и над дорожками горели бледно-жёлтые фонари, листья пальм фанерно бренчали.
С колотящимся сердцем я добежал до центральной колонны, нажал кнопку лифта.
Дверцы с тихим шорохом расползлись, почтовый ящик был на месте. Я опустил в щель письмо. Бедный Олег! Он искал связь, а связь была под рукой. Просто Олег никому не писал писем. Я заглянул сверху в щель – письмо ещё смутно белело. Тут дверцы лифта задвинулись за моей спиной, и в наступившей темноте я увидел, как по конверту пробежал синий огонёк. Почта принята!
Я потоптался немного в кабинете… Не знаю, чего я ждал: уж не ответа ли немедленно, сию же минуту? Потом нашарил кнопку на стене, двери открылись.
У кабины стоял Дроздов.
Я обомлел. Первой моей мыслью было немедленно подняться наверх… А что дальше? Колба запаяна… Тем более что Дроздов держал руку на кнопке вызова и лифт не мог закрыться.
– Добрый вечер, Аркадий Сергеевич, – промямлил я.
Дроздов ничего не ответил. Я сразу заметил, что он еле стоит на ногах. Если бы не рука, упиравшаяся в стенку, он бы, наверно, упал. Лицо его было землисто-серым, под глазами мешки.
– Что с вами? – спросил я, выходя из кабины.
– По ночам… гуляешь… – глухим голосом проговорил Дроздов. – А спать когда?..
– Съездить наверх захотелось, – соврал я. – Подышать свежим воздухом.
Блокировка в моей голове сработала автоматически.
– Погулять… – повторил Дроздов, упираясь рукой в стену.
– А что, разве нельзя?
– Отчего же… можно…
Дроздов нелепо повернулся и прислонился спиной к колонне. Случись это днём раньше, я бы решил, что директор выпил лишнего.
– Аркадий Сергеевич, вам помочь? – спросил я.
Дроздов не отвечал. Глаза его были открыты, но дыхания не было слышно.
Я беспомощно оглянулся. Вокруг было пусто и темно. Что же делать?
– Сейчас, сейчас, – пробормотал я, схватившись за его повисшую руку.
Дроздов всей тяжестью навалился на меня. Теперь-то я точно знал, что это не живой человек: мне приходилось тащить до постели отца, Дроздов был тяжелее в два раза.
Я положил его руку себе на плечи, напрягся. Ноги Дроздова сдвинулись с места и поволочились по земле.
Так, шаг за шагом, поминутно останавливаясь, я дотащил его до голубого домика, благо было не так уж и далеко.
Но тут – новая незадача: серая пластиковая дверь была наглухо закрыта, без малейшего признака замка либо дверной ручки. Я прислонил Дроздова к стене и стал искать на земле какой-нибудь инструмент, чтобы отодвинуть дверь или, если это невозможно, взломать.
Тут за спиной у меня послышался голос:
– Ты что здесь делаешь?
Я обернулся – рядом стоял Олег. Я так обрадовался, увидев его!
– Да вот, понимаешь, – заговорил я, – разбрелись по всей территории.
– Все трое? – деловито спросил Олег.
– Нет, только один. Посмотри вокруг, может, ещё другие валяются.
Олег посветил фонариком (он оказался предусмотрительнее, чем я).
– Да вроде никого.
– Слушай, – сказал я, – не можем же мы тут его бросить.
– Не можем, – согласился Олег. – Ему нужно срочное питание.
Он подошёл к двери, потом поднял вялую руку Дроздова, провёл его ладонью по пластику – дверь отползла.
– Ты гений, – сказал я ему.
И в это время в тёмном дверном проёме показалась плотная фигура Воробьёва.
Воробьёв молча взглянул на нас и, схватив директора за плечо, с необыкновенной быстротой втащил его внутрь домика. Дверь закрылась.
А мы с Олегом, не сговариваясь, бросились бежать. Взлетели во весь дух на второй этаж общежития. Я хотел было с ходу юркнуть в свою комнату, но тут Олег преградил мне дорогу. Вид его не предвещал ничего хорошего.
– Ну? – сказал он грозно.
– В чём дело, приятель? – Я сделал попытку его обойти.
– Ты понимаешь, что ты натворил?
– А что такое? – Я всё ещё изображал оскорблённую невинность.
– Соня всё слышала, – сказал Олег. – Но она не думала, что ты решишься.
Ах, чёрт! Действительно, когда я писал письмо ЭТИМ, я от волнения забыл о блокировке.
– Эх ты, торопыга! – презрительно проговорил Олег и отступил, давая мне дорогу. – Иди ложись. Но не думай, что проведёшь спокойную ночку.
22
Проснулся я от холода.
Напрасно я натягивал одеяло до подбородка: холод безжалостно заползал вовнутрь. Я открыл глаза – в комнате было темно. И тут меня полоснуло чем-то острым по лицу и рукам. Закутавшись в одеяло, я подбежал к выключателю, зажёг свет. Лампочка горела вполнакала. За окном была кромешная тьма, купол совсем не светился, хотя на часах было уже около семи утра.
В дверь забарабанили.
Я открыл – на пороге стояли Олег и Соня.
Она взглянула на моё лицо и ахнула:
– И ты тоже?..
– А что случилось? – спросил я.
– Славик порезался стеклом, – сквозь зубы проговорил Олег. – Ух, дал бы я тебе, если бы от этого была хоть какая-нибудь польза! Кустарь-одиночка!
– Оставь его, – сказала Соня. – Видишь, человеку больно.
Лампочка под потолком мигнула и померкла. В коридоре было тоже темно, шлёпали чьи-то шаги, слышались приглушённые голоса.
– Иди за мной, – скомандовал Олег. – У меня в комнате фонарь, батареек хватит часа на четыре.
– Дай хоть одеться! – взмолился я. – Холодно!
– Некогда, – коротко ответил Олег.
Мы побежали по коридору. На бегу я чувствовал, как горят Славкины порезы на моём лице. Как же ему было больно в первые минуты, когда я ещё спал, как сурок!
– Сломалось что-нибудь? – спросил я, задыхаясь.
– Всё сломалось, – не оборачиваясь, ответил Олег. – Твоими молитвами.
«Птичий базар» отключён, и вся система вышла из строя.
– Да что ж они, психи, что ли?
Олег резко остановился, и я налетел на него в темноте.
– Имей в виду, – сказал он вполголоса, дыша мне в лицо, – никто не знает, что это ты… Кроме нас с Соней. Понял? Будем держаться как люди.
Я благодарно закивал, хотя Олег этого, естественно, не видел.
Он втолкнул меня в комнату.
– Ещё одного привели! – послышался в темноте жалобный Славкин голос. – И без того воздух кончается!
– Прекратить панику! – сказал Олег и зажёг фонарь.
Луч света выхватывал из темноты лица ребят. Девчонки стояли, закутанные, как и я, в одеяла. Тут же была и Черепашка.
– Не понимаю! – сказала она, увидев меня. – Война, что ли? Никто ничего не объясняет…
– Всё ты! – крикнул Борька и кинулся к Олегу. – Всё ты, изыскатель!
Я схватил его за руки. Одеяло упало с меня на пол.
– Ну, ну, спокойно. Это не он, это я во всём виноват.
Но Борька меня не слушал.
– Пусти! Пусти! – шипел он, вырываясь.
Пришлось скрутить ему руки. Когда он присмирел, я подвёл его к креслу и усадил.
На кровати кто-то слабо стонал. Я понял: это был Славка. Собственно, стонать-то ему можно было бы уже и прекратить: я знал, что на нём нет уже ни царапинки, да и мои скоро пройдут.
– Как это он? – шёпотом спросил я, зная, что где-то поблизости Соня.
– Пытался вылететь в окно, – тут же отозвалась Соня. – Олег, побольше света, пожалуйста.
– Вылететь? Зачем? – спросил я.
– Всё погасло, и он испугался.
Лена тихо и тоненько заплакала.
Рита подошла к ней, обняла её за плечи.
– Ничего, ничего, – зашептала она. – Всё пройдёт, все успокоятся… Не надо бояться.
– Да, ты не знаешь! – плача, повторяла Лена. – Ты ничего не знаешь…
– Ну и что ж, что не знаю? – возражала Черепашка. – Мне же страшнее, а я не плачу.
Всё-таки она была молодец.
– Не надо нервничать, ребята, – сказал Олег.
Он светил фонарём на Славкино лицо, а Соня рассматривала, есть ли раны.
Славка что-то бормотал и отворачивался: он не хотел признаваться, что все его порезы «прошли». Но я не осуждал его: такая уж была моя специализация.
Зажмурившись, я живо представил себе, как страшно ему было, когда он, раскинув руки, весь исцарапанный, летел в темноту…
– Не надо нервничать, – повторял Олег. – Возможно, всего лишь короткое замыкание. Сейчас мы с Андреем пойдём и всё починим.
– Ну прямо, почините! – крикнул Борька и снова вскочил. – Электрики нашлись!
Я взял на себя его страх – и это было ужасно. Меня затошнило, сердце заколотилось, я весь покрылся холодным потом. Только бы не закричать, подумал я, стискивая зубы. Только бы не закричать!
Борька всхлипнул, удивлённо оглянулся – и притих, как будто заснул.
Вдруг вспыхнул свет – ярко-оранжевый, мощный и ровный. Мы все взглянули на потолок, но плафоны оставались тёмными. Это были не лампы: это за окном огненно засветился сам купол.
– Андрюша, пожар? – спросила меня Черепашка.
Ну что я мог ей ответить? У меня самого ещё зубы стучали от Борькиного страха.
– Заря, – сказал я первое, что пришло в голову.
– Ура! – крикнул Борька. – Приехали!
Все радостно закричали. Даже Славка поднял голову с подушки, впрочем тут же уронив её обратно.
На дорожке возле бассейна мы увидели Воробьёва и Скворцова. Они стояли, задрав головы, и сокрушённо рассматривали погибшие пальмы. В дверь постучали.
– Быстро! – скомандовал Олег. – Быстро привести себя в порядок!
Мы поспешно закутались в одеяла, оглядели друг друга. Лица у нас в этом странном свете были зеленовато-бронзовые, губы тёмные, но, в общем-то, выглядели мы вполне прилично.
– Войдите, – сказал Олег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11