Все это время сумка с деньгами находилась у него за плечами.
Мне было в высшей степени безразлично, что с ними будет, но Юрку мне
было жаль и я с трудом выдавил из себя:
- Я не советую тебе идти с этой сумкой - ты понесешь за плечами
собственную смерть. Оставь ее здесь. И иди не на ближайшую станцию, а в
обратную сторону. Опасность подстерегает тебя где угодно, но не на
обратном пути. Дойдешь до базы и там наймешь машину.
- Часа три, не меньше, - бормотал он, - пешком доберешься туда
затемно, в куртке, надетой на голое тело, какой мудак меня повезет... если
и повезет, то до ближайшего отделения милиции, - бормотание перешло в
откровенное нытье.
Он снял сумку, непроизвольным жестом прижав ее к груди, как
драгоценного и долгожданного наследника, не сгибаясь опустился на колени
перед кроватью, на секунду замер, словно заканчивая подходящую случаю
молитву, запихал сумку под кровать и поднялся отряхивая колени.
- Не тяни резину, Мак, это как раз тот случай, когда время-деньги.
Помоги дойти до двери, надо закрыться не крючок.

Первым подошел к кровати Генка Панфилов, застрелившийся у нас прямо
на глазах, когда капитан Дубровин приказал ему расстрелять находившуюся в
машине, остановленной на дороге в горах, многочисленную семью немолодого
афганца.
Он был одет в старую промасленную телогрейку и почему-то прятал руки
за спину. Осторожно присев на краешек кровати, он спросил:
- Ты ведь уже хорошо себя чувствуешь, Вадик? Вставай, сейчас мы
поедем с тобой в одно место...
"Нет! - закричал я изо всех сил, - нет! Ты уже умер, ты умер, это
видели все!" - но не услышал своего голоса.
- Ну что ты. Не валяй дурака. Вставай и поедем. - Его бледная,
землистая рука тянулась к моей груди, очевидно с намерением приласкать
меня.
Склонившись к столу, перебирая нивесть откуда взявшиеся косточки
домино, сидел прапорщик Комаров из Саратова, заведовавший в свое время
вещевым складом. Этот-то, страстный курильщик анаши, я точно знаю, был жив
и здоров и я, все еще не слыша своего голоса, закричал в его сторону:
- "Витька! Скажи ему, что он мертвый! Ты-то чего!"
Комаров укоризненно посмотрел на меня:
- Брось, Быстров, вечно ты чего-нибудь придумаешь. Иди, иди, у него
кадиллак. Чего упираешься, иди, если приглашают. Я бы тоже прокатился, да
мне плану сейчас должны принести.
Генкина рука похлопывала меня по груди. Я с ужасом обнаружил, что не
могу пошевелиться.
Я напрягал всю свою волю, чтобы вырваться из тисков кошмара.
Медленно, словно бы нехотя проступили очертания комнаты, утраченное
было дыхание восстановилось, я почувствовал слабый запах бензина,
исходивший от Матильды.
По щекам текли горячие, едкие слезы, я все еще не мог пошевелить ни
рукой, ни ногой, не мог даже повернуть голову.
Неизвестно сколько время я так пролежал, боясь закрыть глаза, чтобы
вновь не оказаться в паутине смертного страха.
Мне казалось, что я вставал, ходил, что-то делал, что-то передвигал,
куда-то спускался и поднимался, не испытывая при этом ни слабости ни боли,
что-то беспокоило, какое-то препятствие, которое нужно было преодолеть. То
ли в бреду, то ли наяву, я вновь и вновь вставал, опять что-то двигал,
устраняя беспокоившую помеху, пока не оказался не небольшой, открытой с
трех сторон площадке, ровной как стол, в горах, под палящими лучами
афганского солнца.
Надо мной завис вертолет, и надо было только подняться на ноги, чтобы
взобраться в его спасительное чрево, но ни ноги ни руки не слушались меня.
С обеих сторон надвигались духи, поливая меня смертоносным свинцом и
я удивлялся, что все еще жив.
Вихрь от лопастей винта трепал мою одежду и сотрясал тело, на лицо
падали крошечные камешки, захваченные вихрем, но я не мог пошевелиться и
даже открыть рот для крика.
В темном проеме отодвинутой дверцы вертолета никого не было, никто не
спешил мне на помощь.
"Сейчас он улетит, решив, что я мертв и оставит меня с не знавшей
пощады толпой, среди которой я отчетливо различал хмурые, сосредоточенные
лица мужчин, женщин и детей. Они отрежут мне нос уши, гениталии и будут
водить меня по деревням..."
Стук в дверь раздался в ушах взрывом многотонной авиационной бомбы.
Дверь я им открыл не помня усилий с моей стороны на вставание с кровати и
путь к двери, и когда за дверью я увидел их, Юрку и с ним еще двух,
незнакомых мне людей, я почувствовал огромное облегчение и с радостью
погрузился в глубокий обморок.

Очнулся я на все той же кровати, испытывая уже реальную боль в руке,
в которой ковырялся, видимо прочищая рану склонившийся надо мной человек в
рубашке из джинсовой ткани с засученными рукавами. Рядом с ним стояла
женщина в белом халате, держа в руке, как мне показалось огромный фонарь,
свет которого по мощности не уступал прожектору. Третий, наверное Юрка, не
останавливаясь ходил взад-вперед по комнате.
Я радовался невыносимой боли, радовался концу кошмарам, я хотел их
всех расцеловать от радости к возвращению к жизни.
Доктор уже зашивал рану, предварительно сделав обезболивающий укол,
когда Юрка каким-то не своим голосом коротко спросил:
- Где сумка?
- Там, где ты ее положил. Под кроватью. Ты что, забыл? - Я не узнал
свой голос, он был больше похож на конвульсивные рыдания. - Ее там нет, -
Юрка замер в темноте, я тоже задержал дыхание, у меня засосало под
ложечкой от предположения, что кошмар продолжается.
- Не может быть... Мак, этого не может быть, сюда никто не входил,
дверь все время была на запоре. Куда же она могла деться? - Я чуть не
плакал, не столько от пропажи сумки, сколько от того, что каким-то образом
причиняю огорчение этим славным ЖИВЫМ людям.
- Я знаю, Вадим, что ты не можешь сделать пакость, что деньги не
имеют над тобой власти, - по его голосу чувствовалось, что он едва
сдерживает душившие его отчаяние и бессильную ярость, - но тем не менее
сумка с деньгами пропала и этому нужно найти какое-то объяснение, нужно
найти сумку!
- С последними словами он перешел на крик.
Доктор, присев на кровать, в задумчивости осматривал кисть моей левой
руки, задержав свое внимание на ладони.
Внезапно мое лирически-растроганное настроение сменилось жгучей
всепоглощающей злобой:
- Не впутывай меня в свои гнусные интриги! Я не касался этих вонючих
денег, я и так уже полжизни тебе отдал за эту паршивую конуру в общежитии,
за позорную синекуру на стройке. Ты в шестерку меня превратил. Ты... ты...
Доктор сильно сжал кисть моей руки, другую свою руку положил мне на
лоб:
- Успокойтесь вы, оба. Я кажется догадываюсь в чем дело...
- Доктор перебил я его, - не могли бы вы сесть на стул, рядом с
кроватью?
- А в чем дело, Вадим?
- Совсем недавно на вашем месте, точно так же, сидел два года тому
назад умерший человек, и я не мог пошевелить даже пальцем.
Он пересел на стул, поставленный к изголовью и вновь положил ладонь
на мой лоб; его голос стал вкрадчивым, мягким и убаюкивающим:
- Скажи, Вадик, ты вставал с кровати? Почему твои руки испачканы в
земле? Ты что-нибудь передвигал... Ты испытывал легкость во всем теле...
Замечательную легкость... Парение... Блаженное парение... Только одна
совсем маленькая, крошечная забота... Маленькая проблема... Сумка... Ее
надо спрятать... Надежно спрятать... И тогда никаких забот... Только
легкость... Только блаженство...
Я растворился в его вкрадчивом голосе, я и его шуршавший как ласковые
листья деревьев голос слились в одно целое.
Беспредельное ощущение блаженства.
Желание избавиться от последней маленькой помехи.
Сумка...
Нужно спрятать сумку...
Я медленно встал, подошел к столу, отодвинул его и, взявшись за
кольцо крышки погреба открыл его. Светить мне не было необходимости: для
меня темноты не существовало. В светло-пепельных сумерках я отчетливо
видел небольшую лестницу маленького погреба.
Спустившись в него, я начал разгребать картошку.
Сумка...
Вот она...

2
Я проснулся в предрассветных сумерках. В комнате горела настольная
лампа. Повернув голову налево, я увидел сидевшую на стуле девушку в белом
халате. Она дремала скрестив руки на груди прислонившись к спинке стула. Я
мог поклясться, что вчера с доктором была другая медсестра, старше.
Значит, на ночь они оставили со мной сиделку. Да еще какую! Наверное это
был один из методов лечения - из головы моментально вылетели все
надвигающиеся было проблемы, глухая, вязкая боль в плече и остатки
наркоза.
Вряд ли ей было больше двадцати. Пышные пепельные волосы выбивались
из-под сильно накрахмаленного белого чепчика с крошечным красным
крестиком, круглые колени, обтянутые серо-голубыми колготками, манили как
оазис иссушенного зноем путника. Я попытался осторожно повернуться на
левый бок, она мгновенно очнулась, наклонилась ко мне, поправляя одной
рукой одеяло, а второй коснулась моего лба. От прикосновения ее нежных
прохладных пальчиков из моего пересохшего горла невольно вырвался глухой
слабый стон.
- Сейчас, сейчас я вам сделаю укол. Больно, да? Сейчас, у меня все
приготовлено... - Она встала со стула и бесшумно устремилась к столу.
- Вот это подарок, - восхищенно прошептал я, - уж не снишься ли ты
мне, Людмила Ивановна?
Но это был не тот человек, которого можно смутить подобными штучками.
Совершенно не обратив на мои слова никакого внимания, она слегка
наклонилась к столу, зашуршав упаковкой одноразового шприца, ловко
отломила кончик ампулы, втянула в шприц ее содержимое, то же самое
проделала со второй и, выпустив из шприца воздух и несколько капелек
жидкости, направилась к кровати.
- Подожди, Людмила Ивановна, так нельзя, - предупредительно поднял я
левую руку, - это мой сон и в нем все должно быть по-моему. Я имею ввиду
любовь.
Я знал, что если уж большие люди оставили мне такое сокровище в
образе сиделки, значит оно в моем полном распоряжении. Она и глазом не
моргнула. Неторопливо сняла туфли и колготки и этим ограничилась. Затем
секунду помешкала, глядя на меня прозрачными бледно-голубыми, ничего не
выражающими глазами, осторожно сняла с меня одеяло и взобралась наверх...
Минут через десять она, деловито поправив прическу и чепчик, взяла
было уже приготовленный шприц, намереваясь сделать мне укол, но я опять
остановил ее, спросив:
- Люся, можно полюбопытствовать: какие уколы мне делают, что за
лекарства?
Она обернулась в мою сторону, держа наполненный шприц иглой вверх и
пояснила:
- В одной ампуле - лекарство, способствующее быстрому заживлению ран,
кстати лекарство импортное, очень дорогое, а во второй - обезболивающее с
эффектом легкого снотворного, как раз для ослабленного здоровья крутых
мальчиков, - мстительно съязвила она, - которые пользуются беззащитным
положением молодых девушек.
- Ты что, обиделась? - Честно говоря, я сам чувствовал себя свиньей
перед ней. - А между прочим, я правильно угадал твое имя?
- Вы все одинаковы, и молодые и старые, в какую бы тогу не рядились и
если обижаться на вас... а насчет имени, правильно угадано. Только не
Ивановна, а Ионовна, - она подошла к кровати и наклонилась, собираясь
делать укол.
- Подожди, - я легонько взял ее за локоть, - успеешь. Сейчас ты
сделаешь укол, и я снова усну, а мне хочется потрепаться с тобой.
- О чем? - На ее лице было написано искреннее недоумение, - о чем, за
"жись" что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16